Илья Бриз - Держава под зверем Страница 6

Полсотни километров по нашпигованной противником территории? Вряд ли. Лишь бы живы ребята остались. Немцы в «котлах» уже начали сдаваться. Расстрелять наших в такой ситуации никак не должны. Побоятся они.

В столовой появился — уже с двумя звездами на каждом погоне — бывший командир полка с Алексеем Устименко. У него тоже прибавилось по звездочке. Н-да, звездопад какой-то сегодня. Прямо как у Володи Высоцкого: «Вон покатилась вторая звезда вам на погоны». Многие участвовавшие сегодня в бою повышены в звании. Сидели мы очень долго. Наши объекты передали под охрану другим частям, а теперь уже моему полку дали сутки отдыха. Постепенно подтянулись проснувшиеся ребята из второй эскадрильи и из теперь уже бывшей моей третьей. Помянули погибших и обмыли повышения. Знатная пьянка получилась. Попробовали разобрать бой. Кто что делал и помнит. Сделали вывод, что наши самолеты — лучшие в мире. Попытались сравнить с битвой на подходах к бакинским нефтепромыслам в первый день войны. Там-то сбили больше двух сотен машин противника. Потом все-таки решили, что мы молодцы. В Азербайджане с нашей стороны работало сразу два полка «Яков», а у врага не было истребительного прикрытия. Понадеялись они на неожиданность. В нашем же случае, как точно подсчитала по кинопленке разведка, было девяносто семь «штук», тихоходных, но довольно точных при поражении наземных целей пикирующих бомбардировщиков. И сто четырнадцать отличных английских истребителя новейших серий. Не смогли они прорваться к нашей переправе. А ведь там их ждали еще и «шилки». По две на каждом берегу. И чего фашисты рвутся так перерезать наши коммуникации?

Почему Викентьев не выходит на связь? Что, черт побери, у них там происходит?

Серое небо. Облачность — десять баллов. Нижний слой — четыреста метров. Мелкий моросящий дождик. Промокшая насквозь полосатая колбаса «колдуна»[7] уныло висит и только изредка шевелится под нечастыми порывами слабого ветра. Только над большим фургоном «Урала» неутомимо крутятся и качаются антенны локаторов. Минимум погоды. Только для пилотов первого класса. И только на машинах, оборудованных полным комплексом аэронавигационных приборов. У противника такая аппаратура отсутствует. Для фашистов сегодня полетов нет вообще. Поэтому и мы сегодня работаем на земле. Летчики дежурного звена на всякий случай в готовности сидят в большой палатке рядом со стоянкой своих машин и штудируют многочисленные инструкции и наставления по производству полетов. Остальных пилотов я разогнал по классам заниматься тем же самым. Инструкции в авиации пишутся кровью. Каждая авария и тем более катастрофа тщательно и иногда долго разбираются. После этого или вносится поправка в конструкцию самолета, или, как правило, находится ошибка в действиях конкретного виновника и пишется очередная инструкция. Девяносто девять процентов всех летных происшествий — нарушение инструкций.

Только я собрался поработать со своей бывшей третьей эскадрильей, как прибежал посыльный из штаба. К нам летит какое-то начальство. Ну а кто это еще может быть, если следует «Ил-14» в сопровождении двух звеньев истребительного прикрытия? Время есть, поэтому быстро к себе в комнату. Долой камуфляж. Свежую рубашку, китель с орденами и медалями. Кожаная портупея. Пройтись бархоткой по яловым сапогам. Вместо пилотки — фуражка. Посмотреть в зеркало. Хорош! Вот только Звезды Героя и ордена Ленина не хватает. Указ о присвоении мне высокого звания напечатали во всех газетах на следующий день после того памятного боя под Остроленкой.

Я выскочил из «козлика», когда транспортник уже заходил на посадку. Тяжелая машина коснулась травы точно напротив буквы «Т», выложенной брезентовыми полотнищами слева от размеченной флажками взлетно-посадочной полосы. Одно звено «Яков» село одновременно с «Илом», второе кружило еще над облаками. Истребители по командам техников с флажками заруливают под натянутые на длинных шестах маскировочные сети. Из одного из них залихватски спрыгивает, не дожидаясь, когда подтащат лесенку, парень в летном комбинезоне. Снимает пластиковый шлем и поворачивается ко мне. Главнокомандующий ВВС генерал-лейтенант Павел Васильевич Рычагов. На лице генерала улыбка. Доволен, что опять смог подержаться за ручку управления боевой машины. У командующего время для этого выдается достаточно редко. Вскидываю руку к виску и собираюсь отдать рапорт, но Рычагов, все с той же довольной улыбкой, качает головой и показывает рукой на транспортный самолет. Люк «Ила» уже открыт, и борттехник прилаживает маленькую алюминиевую лесенку. Из самолета, придерживая одной рукой фуражку с высокой тульей, выходит генерал-полковник Синельников. Евгений Воропаев собственной персоной! Вот ты-то мне и нужен. Директор СГБ Советского Союза отмахивается от моего рапорта, протягивает руку и испытующе смотрит мне в глаза.

— Ну, здравствуй, майор Сталин! — Пожатие у него сильное. Вся его высокая фигура нависает надо мной.

— Здравия желаю, тащ генерал-полковник.

— Вольно, майор, вольно. Мы не в строю. — Он по-прежнему смотрит на меня, а во взгляде читается вопрос.

Он что, не знает, кого десантировали в этот мир? Вот это номер! Он тоже без связи?

Синельников поворачивается к командующему ВВС.

— Паша, мы, — он опять пытливо смотрит на меня, — мы с Василием отойдем в сторонку.

Я оглядываюсь и показываю на свой «козлик».

— Прокатимся?

Генерал не раздумывая забирается на водительское место, выгнав моего шофера под моросящий дождик. Я сажусь справа и без спроса закуриваю «беломорину». Мы отъехали на пару сотен метров от стоянки, когда Егор заглушил мотор и решительно повернулся ко мне.

— Славянский шкаф продашь?

Мы смотрим в глаза друг другу и начинаем хохотать. Пару минут мы не могли остановиться, затем Синельников, все еще смеясь, тыкает в меня пальцем и спрашивает:

— Ты кто?

Он что, уже с того момента без связи?

— Куратор проекта «Зверь», — отвечаю я.

Генерал-полковник поперхнулся. Лицо становится серьезным.

— Павел Ефимович, вы? Здесь? Что случилось?

— Я, Женя, я. Пока не знаю. Разберемся.

Мы обнимаемся. В машине неудобно. Даже сидя, я значительно ниже его и при объятии мое лицо колют его ордена.

— Раздавишь, медведь, — выворачиваюсь я из его лап.

— Ой! Извините, Пал Ефимыч.

— Все, Женя, нет больше полковника Когана. Есть майор Василий Сталин. И тебя я тем именем последний раз назвал. Конспигация и еще газ конспигация, — старательно грассируя, говорю я, пародируя известную личность, — и вне строя — только на «ты». Не поймут ведь, если кто заметит.

Он внимательно смотрит на меня.

— Как скажете, — и тут же поправляется: — Как скажешь, Василий.

— Тяжело было здесь одному? — задаю я именно тот вопрос, который сейчас требуется.

Он молчит, вытаскивает у меня из руки папиросу, жадно затягивается и возвращает. От кашля удержаться не смог.

— Первый раз курю в этом мире, — говорит он с извиняющейся интонацией, делает паузу и начинает рассказывать:

— Нет, не тяжело. Просто по-другому. Довольно быстро въехал в эту жизнь. Вначале немного казалось, что это какая-то ролевая игра. Просыпался иногда и ноги ощупывал. На месте ли? Я ведь там после ранения много за компьютером сидел. Игрушками развлекался. А что было еще делать? — он немного виновато посмотрел на меня. — А здесь… Здесь потом вжился. Пустился во все тяжкие. Бросился в эту жизнь играть… пока не понял, что это не игра. По-настоящему и навсегда. Что надо работать не за страх, а за совесть. Рисковал, бывало, круто. Но всегда старался просчитывать. Тут уж вам, тьфу, тебе виднее, что получилось.

— Хорошо, Егор, получилось. Ты не только направлял мысли отца в нужную сторону, — он немного непонимающе взглянул, когда я назвал высшего руководителя державы отцом, — ты сам стал рулить историей в нужную сторону.

Посмотрев на его удивленное лицо, теперь уже я стал рассказывать, что настолько вжился, что чувствую семью Василия Сталина своей.

— Светлана тебе теперь тоже родная? — голос генерала дрогнул. Взгляд был напряжен.

— Конечно. Будешь обижать сестренку — убью! Не посмотрю, что ты теперь на полторы головы выше меня.

Мы переглянулись и опять расхохотались. Я понял, что Егор сам кого угодно за мою сестру пришибет. Синельников же это мое понимание распознал и был в этом отношении спокоен. Я достал новую папиросу из пачки. Генерал тоже было потянулся, но я убрал «Беломор» в карман кителя.

— Не курил, и не надо, — наставительно сказал я. Как-то очень быстро наши отношения перешли в разряд старшего и младшего. Причем совершенно ненасильственно с обеих сторон. Он — генерал-полковник, двадцатишестилетний директор самой мощной в этом мире службы государственной безопасности — младший. И я, девятнадцатилетний майор — старший. И мы оба уже знаем, что мы — друзья. Что ближе у нас здесь уже никого не будет. Только у него еще была моя младшая сестра — маленькая Светка.