Гарри Гаррисон - Путь Короля. Том 1 Страница 6

И вот братья-помощники, чтобы рассеять вечерний сумрак, развесили факелы вдоль стен каменного дворика, втащили мешки, набитые горячим песком и соломой, и опрокинули их на дно ямы — верный способ возбудить рептилий, заставить их расшевелиться. А теперь появился и custos, лицо его расплылось от удовольствия, он взмахами подзывает группу послушников, каждый из которых гордо — во всяком случае бережно — вносит шипящий кожаный мешок, неровно раздувшийся в разные стороны. Custos попеременно берет мешки в руки, тычет ими в толпу, которая, напирая сзади, окружила теперь низкие стенки резервуара, распускает веревки и неторопливо вываливает своих сцепившихся подопечных в яму. Покончив с очередным мешком, он делает несколько шагов в сторону, чтобы змеи легли ровно. Миссия его выполнена, и он занимает место в ряду зрителей, раздвинутых мускулистыми стражниками, гезитами короля, с тем чтобы освободить проход для главных действующих лиц.

А вот и они: король со своими советниками, их свита; пленник, подгоняемый вперед толчками и пинками. У воинов Севера бытует такая присказка: не хромай, коль одна нога другой не короче. И Рагнар не хромал. Однако нелегко давалась ему прямая ходьба. Не прошли даром Кутредовы хлопоты.

Подойдя к краю ямы, сильные мира сего расступились, дали пленнику рассмотреть то, что его ожидает. Он ухмыльнулся, показав неполный ряд зубов. Руки его были крепко стянуты за спиной, и каждое из запястьев стиснула могучая ладонь стражника. На нем было все то же странное одеяние из просмоленной козлиной шкуры с начесом, которым снискал он свое прозвище. Архидиакон Эркенберт подался вперед и взглянул в лицо пленнику.

— Это — змеиный погреб, — произнес он.

— Orm-garth, — поправил его Рагнар.

Священник заговорил снова, и то была обыденная английская речь, какую можно слышать в торговых рядах на базаре.

— Ты меня понял. У тебя есть выбор. Станешь христианином — будешь жить. Как раб. Тогда orm-garth тебе не грозит. Но ты должен принять христианство.

Рот викинга скривила презрительная усмешка. Он отвечал все тем же торгашеским говорком:

— Знаю я вас, попов, насквозь вижу. Говоришь — я жить буду. А как? Рабом, значит. Только ты не сказал, что это такое. Зато я знаю. Ни глаз не будет, ни языка. Подрежете поджилки — и не походишь.

Внезапно он заговорил нараспев:

— Тридцать зим я провел в строю, и всегда выручал меня меч. Четыре сотни мужчин сразил я, тысячу женщин похитил, жег церкви, детей продавал. Сколько слез я пролил — и сам не пролил ни слезинки! И вот я стою на краю orm-garth, подобно Гуннару, сыну богов. Совершите же то, что надумали, пусть змея ужалит меня в самое сердце. Я не стану просить пощады. Меня выручал только меч.

— Кончайте с ним, — прорычал стоящий сзади Элла. Стражники принялись подталкивать пленника к яме.

— Стойте! — крикнул Эркенберт. — Сперва свяжите ему ноги.

Не встречая сопротивления, стражники грубыми движениями опутали ему ступни, подтащили к яме, опрокинули на стенку и, взглянув напоследок на молчаливо напирающую толпу, спихнули вниз. Пролетев всего несколько футов, он с глухим ударом плюхнулся на горку расползавшихся гадюк. В то же мгновение они набросились на него с шипением.

Человек в ворсистой накидке и брюках из грубой ткани коротко рассмеялся со дна ямы.

— Они не могут его укусить, — разочарованно проронил кто-то. — Одежда у него слишком плотная.

— Они могут ужалить его в лицо! — вскричал змеиный надсмотрщик, уязвленный неудачей своих питомцев.

И впрямь, в паре дюймов от Рагнарова лица оказалась громадных размеров гадюка. Не отрываясь, смотрят они друг другу в глаза; раздвоенный ее язычок гуляет вдоль его подбородка. Бесконечный миг ожидания.

Затем вдруг голова человека дернулась, метнулась вперед с разинутым ртом. Прыжки упругих колец. Брызги крови изо рта. И обезглавленное тело гадюки. Вновь захохотал викинг. Он начал перекатываться, пытаясь, несмотря на стянутые бечевой конечности, сложить тело так, чтобы затем обрушить на змей мощь своих бедер или плеч.

— Он же убивает их! — завопил обезумевший от горя custos.

Движимый приступом внезапного отвращения, Элла прищелкнул пальцами и сделал шаг вперед.

— Ты и ты. У вас крепкие сапоги. Спуститесь и вытащите его сюда. Этого я не забуду, — добавил он вполголоса для Эркенберта. — Ты выставил всех нас на посмешище… Так, а теперь вы оба развяжите ему руки, ноги, сдерите с него одежду, а потом свяжите заново. А вы — достаньте-ка горячей воды. Змеи обожают тепло. Если мы нагреем ему шкуру, им она придется по вкусу… И еще кое-что. Он теперь захочет лежать смирно, чтобы только не угодить нам. Привяжите одну его руку к телу, а на левом запястье затяните петлю. Тогда мы сможем заставить его двигаться.

И снова опускали в яму пленника, с лица которого не сходила молчаливая усмешка. На сей раз король самолично распоряжался спуском, направив тело в место скопления самых жирных гадюк. Через пару мгновений те уже ползали по телу, отдающему тепло прохладному воздуху, заключали его в свои объятия. Кое-кто из женщин и слуг, представив, каково чувствовать скольжение чешуи жирной гадюки по голой коже, застонал от омерзения.

И тогда король резко потянул за веревку. Потом еще раз. Рука дернулась, змеи ответили шипением, а особо потревоженные немедленно пустили в ход свои жала. Теперь, учуяв плоть, они жалили пленника беспрестанно, начиняя тело несчастного ядом. Постепенно взгляду оцепеневших зрителей стали являться зловещие признаки — дыхание Рагнара стало натужным, лицо посинело. И когда глаза его уже выкатились, когда почти выпал изо рта язык, он испустил из своих легких последний рев.

Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi — так звучали его слова.

«Норвежской речи я не знаю. Только ничего доброго это не сулит», — мелькнуло в голове у Шефа, наблюдавшего за сценой со своей удобной позиции.

Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi. Много прошло с тех пор недель, а в сотнях миль на восток от Англии слова эти так и гремели в голове могучего человека, стоявшего на носу ладьи, что спешила теперь к берегам Зеландии. Лишь по чистой случайности дошли они до его ушей. Предназначал ли слова эти Рагнар лишь для себя самого? — вот над чем размышлял мореход. Или, могло статься, знал он, что был некто, кто их услышит, поймет и запомнит? Но уж больно трудно вообразить себе, что отыщется человек при английском дворе, который знал бы норвежскую речь, или такой, кто хотя бы понимал по-норвежски достаточно, чтобы уразуметь сказанное Рагнаром. Впрочем, на умирающих, говорят, снисходит прозрение. Возможно, они умеют предсказывать будущее. И Рагнар, быть может, знал — или догадывался, — что именно предвещают его слова.

Но если и впрямь то было пророчество судьбы, — всегда способной найти уста, через кои она объявляет о себе, — тогда способ, выбранный ею для того, чтобы пророчество это дошло до него, Бранда, был воистину диковинный! В толпе, что сгрудилась вокруг orm-garth, затерялась одна женщина, наложница английского дворянина, леман, как называли таких девиц англичане. Однако до того, как ее купил для себя нынешний хозяин, она уже подвизалась на этом поприще при дворе ирландского короля Мэлсехнаила, где норвежский был в широком ходу. Именно ее уши вняли этим словам. У нее хватило ума не передавать их значения своему господину — леман, которым недостает смышлености, не дожить до поры, когда краса их начнет увядать, — но она успела шепнуть о них тайному своему возлюбленному, купцу, что водил караваны на юг. А он сообщил это другим людям в караване, среди которых нашелся один раб, бывший рыбак, скрывавшийся от прежних хозяев, и на него-то эта история произвела особое впечатление, поскольку сам он был свидетелем того, как Рагнара выволакивали из бушующего моря. В Лондоне же, в портовых забегаловках, где рады любому гостю — англу и франку, фризу и дану, лишь бы в кармане у него звенело, — почувствовав себя в безопасности, раб за чарку эля и ломоть бекона выкладывал ее каждому желающему. Так и услыхали ее уши норвежца.

Но раб тот был глупцом и вдобавок человеком без всякой чести. Рассказ о кончине Рагнара был для него всего лишь забавным, чудным, потешным случаем.

Могучий мореход по имени Бранд, стоящий на носу ладьи, видел в нем нечто большее. Потому-то он и вез с собой эти вести.

Корабль плавно скользил по поверхности фьорда, что глубоко врезался в плодородную равнину Зеландии, самого восточного из островов Дании. Ветра не было; парус был убран на рей; команда из тридцати гребцов слаженными, отработанными, неторопливыми взмахами погружала весла в воду, и от каждого удара на зеркальном, похожем на пруд море веером расходились морщинки, нежной рябью набегая на берега. А дальше, вдалеке, раскинулись сочные пастбища, по которым мерно передвигались коровы, зеленели налившиеся зерном колосья.