Вячеслав Шпаковский - Если бы Гитлер взял Москву Страница 6

Снабжать одинаково три группы армий оказалось физически невозможно. Поэтому Гальдер посчитал, что будет лучше, если он обеспечит всем необходимым две из трех, и выбрал для удара центральное и северное направления. Конечно, Валдайская возвышенность отнюдь не была идеальным местом для танковой войны, но так как наступление в этом районе должно было ликвидировать потенциальную угрозу для левого фланга, то с этим обстоятельством приходилось смириться. Было решено, что 56-й танковый корпус Манштейна будет усилен 8-й танковой дивизией из корпуса Рейхарта, после чего они совместно с частями 3-й танковой группы ударят в направлении южного берега озера Ильмень, после чего сразу же повернут на юг, на Москву. Наступление должно было начаться 23 августа и готовилось очень тщательно.

Два дня спустя в наступление должны были перейти и войска группы армий «Центр» уже на центральном участке. Два корпуса 3-й танковой группы Гота атаковали с севера в направлении на Ржев, откуда можно было бы продолжить движение либо на север, чтобы соединиться с Манштейном и окружить несколько советских армий в районе Осташкова, либо, в случае полного и быстрого успеха этой операции, повернуть дальше к югу. 2-я танковая группа Гудериана не должна была продвигаться на Брянск и Калугу, как это предусматривалось в самом начале, а еще сильнее надавить под Ельней и с помощью 4-й армии разгромить находящиеся там войска. Затем Гудериан должен был двигаться к Вязьме и по дороге от Юхнова к Москве.

Все это не было большой неожиданностью для солдат и офицеров группы армий «Центр», которые в отличие от фюрера никаких иных целей, кроме Москвы, для себя и не представляли. На стрелках дорожных указателей у них в частях было написано: «Moskau 240 kilometren» («До Москвы 240 километров»). При этом моральный дух в войсках был очень высок, поскольку конец войны и победа были для них не абстрактным, а вполне реальным и конкретным понятием. «Москва до снегопада — домой до Рождества» — вот популярный лозунг, с которым они все это время шли в бой и которому они не могли не верить!

15 августа поздно ночью Сталин расхаживал по своему кабинету и думал о том, как все-таки могло случиться то, что случилось. «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» — вспомнились ему почему-то слова, сказанные им 3 июля в обращении к народу, и вся эта чувственность и слабость показались ему донельзя противными. Впрочем, ему самому эта слабость была понятна. Хуже было то, что и вокруг него было в избытке слабых людей, на которых он тем не менее должен был полагаться. Тимошенко, например, не решился доложить ему, что Минск сдан. Сказал, что он не готов к докладу, а на самом деле просто побоялся сказать правду. «Нет связи!» — вот что он тогда говорил, хотя и связь у него была, и про Минск он тоже знал. «А ведь я тогда к ним специально приехал, и вот чем они меня в Наркомате встретили. А Жуков почему-то вообще вышел в другую комнату, и это при нем, при Верховном!» Сталин опять прошелся по кабинету и остановился перед большой картой, где все перемещения советских и германских войск отмечались буквально по часам. «Ну куда, куда они все подевали такую прорву оружия? — продолжал он говорить сам с собой, как будто бы кто-то мог ему ответить. — Полтора миллиона одних только винтовок СВТ-40 дала наша промышленность армии. А они жалуются на превосходство немцев в автоматическом оружии…»

Он вспомнил, что еще до начала войны при передаче дел Наркомата обороны СССР маршалом Ворошиловым маршалу Тимошенко работавшая с ним комиссия сделала вывод, что «воинская дисциплина не на должной высоте и не обеспечивает точного выполнения войсками поставленных им боевых задач». А сколько тогда было всевозможных ЧП, случаев гибели бойцов и командиров по их же собственной вине? В 1940 году из строя выбыло больше 10 тысяч человек — целая дивизия, причем около 3 тысяч было убито и 7 тысяч ранено. А уже в первом квартале 41-го года около 1 тысячи было убито и более 2 тысяч ранено. Ежедневная цифра убитых и раненых в 1940 году составляла 27–28 человек, а в начале 41-го — уже 36!

Сталин вновь вспомнил поступавшие к нему отовсюду доклады. «Чистить оружие и то научить бойцов как следует не смогли. Эх-х! А теперь на что-то еще жалуемся…»

Он посмотрел на карту, но от этого сделалось еще хуже. Враг продолжал наступление на всем протяжении линии фронта. Повсюду части Красной Армии были либо уничтожены, либо взяты в плен, либо отступали. Особенно ошеломляли данные о количестве красноармейцев, оказавшихся у немцев в плену. Получалось, что бойцы РККА сдавались немцам целыми дивизиями. Да что там рядовые бойцы?! В плен сдался даже его собственный сын Яков, и это просто не находило себе никаких объяснений…

Как и всегда в особенно сложные напряженные моменты реальной жизни, Сталин вдруг задумался об исторических примерах из прошлого, пытаясь именно в нем найти хотя бы какое-то оправдание происходящему. Да, оправданий там было сколько угодно, но вот в какой степени все это могло сейчас помочь лично ему, Сталину?!

Так уже Русско-японская война наглядно продемонстрировала достоинства пулеметов, в том числе и ручных, но… все ограничилось принятием на вооружение станкового пулемета «Максим» на колесном станке Соколова, тогда как ручные пулеметы Мадсена, купленные у Дании, у полевых войск тогда изъяли и отправили в крепости, хотя разумнее, казалось бы, поступить наоборот!

Впрочем, немцы тоже были хороши! Всю Первую мировую войну провоевали без по-настоящему удачного ручного пулемета, а первому попавшемуся в качестве трофея английскому «Льюису» чуть ли не молились. А между прочим, этот пулемет был создан в Америке, и тамошние военные его отвергли, тогда как в Европе на вооружение его первой приняла нейтральная Бельгия, которая вообще не собиралась ни с кем воевать.

К началу Первой мировой войны русская дивизия (16 батальонов) имела 48 легких пушек и 32 пулемета, французская (12 батальонов) — 36 и 24 соответственно, германская (16 батальонов) — 54 легких пушки, 18 легких гаубиц и 24 пулемета. К этому необходимо учитывать корпусную, армейскую, осадную, крепостную и береговую артиллерию. Зато к 1918 году пушек оказалось чуть ли не на порядок меньше, чем пулеметов. До 1904 года в русской армии гаубицы, например, и вовсе отсутствовали, а наши военные во всем полагались на французскую теорию «единого калибра и единого снаряда»: трехдюймовые пушки и шрапнель. По сути дела, не было ни тяжелой полевой, ни горной артиллерии. Спустя 10 лет у Российской императорской армии уже были и гаубицы, и тяжелые полевые орудия, очень удачные горные пушки, которыми, кстати, немцы так и не обзавелись. Но… не успела начаться мировая война, как выяснилось, что у нашей артиллерии не хватает снарядов — сказались неудачно сделанные выводы из локального конфликта с Японией, применять которые в отношении мировой войны было просто нельзя!

В Гражданскую войну основным орудием оказалась опять-таки «трехдюймовка», а крупнокалиберные орудия стояли главным образом на бронепоездах. И что же? Теперь ему докладывают, что войскам катастрофически не хватает именно малокалиберной противотанковой артиллерии и бронебойных снарядов к полковым орудиям. В результате артиллеристам приходилось для борьбы с танками использовать осколочно-фугасные снаряды и шрапнель с трубкой, поставленной на удар, из-за чего очень многие подбитые немецкие танки впоследствии восстанавливаются немецкими ремонтными бригадами.

Отвратительным образом поставленная в русской армии связь, как оказалось, не была исправлена и в новой Красной Армии. Отовсюду докладывали, что проводная связь не действует либо малоэффективна, а вот радиостанций катастрофически не хватает, из-за чего сообщения развозятся делегатами связи. «Все, как и в Гражданскую!» — подумал Сталин.

«Работать надо на опережение! А мы постоянно занимаемся штопкой дыр, как до революции, так, в общем-то, и теперь! Вот, например, у нас во всех книгах написано, что свой знаменитый «Дредноут» англичане создали с учетом опыта Русско-японской войны, хотя на самом деле все дискуссии о едином калибре начались там задолго до атаки японцев на русские корабли в Порт-Артуре и Чемульпо, а проектирование самого «Дредноута» — за много месяцев до нашего разгрома у Цусимы.

Нет, техника у нас, в общем-то, отнюдь не плоха и даже практически не хуже немецкой. Другое дело, что немцы сумели напасть на нас неожиданно, и потому-то все так и произошло». Такое суждение было утешительно, однако Сталин понимал, что одной только их внезапностью всего не объяснить. Он сам, выступая 5 мая 1941 года на приеме выпускников военных академий, говорил о нападении гитлеровской Германии на СССР как о вполне реально возможном событии. Однако содержание этой речи стало известно лишь сравнительно небольшому числу лиц, тогда как сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года читалось и цитировалось повсеместно и потом, как оказалось, сыграло крайне негативную роль.