Владимир Серебряков - Из Америки – с любовью Страница 6

Сергей Щербаков

Красные флажки полицейского кордона окаймляли улицу, точно по ней вот-вот пронесется охота в погоне за волком. Но минуты шли, а охоты все не было.

– Скоро еще? – спросил я не оборачиваясь.

– Сказали, едут, ваше сокблагародие, – ответил Чжоу. По-русски он говорил бегло, но чуть шепелявил.

Едут. А пока они едут, волки готовятся. Вон они, затаились за ставнями, ждут.

Дом стоял одиноко – сзади и слева к нему примыкал огороженный колючей проволокой пустырь, сдававшийся под застройку, но пока не нашедший подходящего хозяина, от ближайшего дома справа его отделял проезд. Даже не дом, а так фанза китайская. Ризалисты засели там, когда стало ясно, что уйти из города им не удастся. Было их там не меньше дюжины, включая человека, за которым Третье управление охотилось давно и безуспешно, – Бениньо Аквина, известного под кличкой Каброн, бывшего соратника Магсайсая, разошедшегося со стариком на религиозной почве. Не самый опасный из руководителей подпольщиков, но один из самых горластых. А вместе с ним в доме находились заложники, взятые Каброном от безнадежности. Двадцать восемь гимназистов, классная дама и шофер автобуса.

Зазвонил телефон. Чжоу поднял трубку, спросил что-то по-китайски, потом осторожно подал телефон мне.

– Алло? – Я вцепился в трубку, как держат ядовитую змею, двумя пальцами, с такой силой, что пластик начал прогибаться.

– Мы хотим говорить с губернатором Порт-Артура, – донесся хрипловатый голос. Это был не Каброн – тот хвастался, что не знает ни слова ни по-русски, ни по-английски, дескать, языки угнетателей учить не стоит. Поэтому все переговоры велись через рядовых членов банды.

– Губернатор не будет с вами говорить, – повторил я уже в третий раз, – пока вы не отпустите детей.

– Если вы не выполните то, что мы говорим, мы будем убивать детей. По одному. Пока не начнете исполнять наши приказы. – Это я уже знал. Пока что Каброн не привел в действие ни одной из своих угроз, но время шло. Отчасти поэтому я и не пытался связаться с губернатором, хотя мог бы. Я предпочел позвонить коменданту базы, как только жандармы окружили здание.

– Подождите, – выговорил я неохотно. – Ваших товарищей сейчас привезут.

– Нам не нужно, чтобы наших собратьев везли сюда, – раздраженно ответил голос. В трубке затрещало. – Их должны освободить. Немедленно.

Ризалисты передали нам список вожаков движения, находящихся в российских тюрьмах, – полтора десятка человек. Трое из них содержались в Далянском централе, остальные – кто по урановым рудникам, кто на Чертовом острове. Но, что вытащить человека с рудничной каторги не может даже квантунский губернатор, бомбистам явно не приходило в голову. Я не разубеждал их. Все равно освобождение их товарищей не входило в мои планы.

– Мы будем вести обмен, – возразил я. – Ваши люди на наших детей.

Наступила пауза.

– Я не могу сам разрешить такое, – произнес наконец мой собеседник. – Я должен посоветоваться с Каброном.

– Буду ждать. – В трубке раздались гудки.

Ты еще не знаешь, как и чего я буду ждать.

Грузовики вывернули из-за угла неожиданно и тихо. Только что не было их, а через секунду на мостовую уже выпрыгивали поджарые фигуры с винтовками в руках. Два взвода Третьего резервного Уссурийского егерского полка выделил мне комендант. Егеря рассыпались цепочкой, быстро и спокойно, как на учениях, окружая дом.

Телефон зазвонил снова.

– Что это значит? – осведомился все тот же голос в трубке. – Кто эти люди?

– Они обеспечивают безопасность мирных обывателей, – ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал достаточно жалко. – Они не станут приближаться к дому, если вы нас не вынудите. Одну секунду… – Ко мне подбежал молодой егерский штабс-капитан, молодцевато отдал честь, потом сообразил, что я, в сущности, лицо гражданское, и смешался.

– Начинаем, – шепнул я, прикрыв трубку рукой.

– С кого?

– Неважно. – Я снова поднес микрофон ко рту. – Выгляните в окно.

Егеря уже рассеялись и заняли укрытия, сменив жандармов. Я мысленно вздохнул с облегчением. Армии я по старой привычке доверял больше.

Двое егерей вывели на середину пустой улицы филиппинца в арестантской робе. Кандалы с него сняли, оставив только наручники.

– Видите? – спросил я. – Да. – Я махнул рукой. Три пули пробили грудь ризалиста в ту же секунду, как голова его раскололась в кровавом всплеске. Тело мягко рухнуло на мостовую. Егеря кинулись в стороны и залегли.

– А теперь слушай меня, – произнес я, и мне уже не было нужды скрывать свои чувства. – Если вы немедленно не выпустите детей, мы будем расстреливать ваших командиров каждые две минуты. Сначала здесь. Потом в тюрьмах. А когда они кончатся, мы войдем внутрь, и вы позавидуете убитым.

В трубке слышалось напряженное дыхание. Потом на другом конце провода бурно заспорили на тагалогском.

– Мы будем убивать заложников, – без особого убеждения проговорил мой собеседник.

– Стоит хотя бы одному волосу упасть с их головы, – прошептал я, – и ваши товарищи будут расстреляны немедленно и все. Ты меня слышишь?

– Что будет с нами? – спросил голос.

– Ты еще осмеливаешься спрашивать, что будет с вами? – прошептал я так, что, наверное, вся улица услышала. – Вы сдадитесь на милость закона. И молитесь господу богу, чтобы закон проявил к вам милость. У вас осталось тридцать секунд.

– Подождите, мы…

– Двадцать.

– Не надо!..

– Выводите детей.

В трубке опять заспорили разом несколько голосов.

– Десять, – проговорил я сдавленным голосом и поднял руку. Штабс-капитан напрягся. – Девять… восемь… семь…

По счету «ноль» я махнул рукой. На мостовую вытолкнули второго филиппинца. Он уже понял, что его ждет. Вскрикнув по-заячьи, он зигзагами помчался к дому. Первая пуля попала ему в ногу, и ризалист с разбегу упал на одно колено. Из окон началась беспорядочная пальба – видно, бомбисты надеялись таким образом остановить снайперов. Но следующие три пули нашли цель с пугающей точностью.

– Выводите детей, – приказал я, когда тело в полосатой робе перестало дергаться.

Из трубки донесся какой-то странный звук. Что фанатик плачет, я понял, только когда дверь распахнулась и из здания на обрамленную алыми флажками улицу хлынули гимназисты с белыми от ужаса и мокрыми от слез лицами.

Рига, 18 сентября 1979 года, вторник.

Анджей Заброцкий

С чувством громадного облегчения я избавился от румынской душегубки и остался в одной форменной рубашке. Слава богу, что хоть личное оружие я держу в конторском сейфе, а не таскаю с собой, как, к примеру, тот же Приходько. Видок бы у меня был – вылитый сержант Седов. Питерский следопыт со смеху бы умер.

– Ну, – проговорил я, видя, что потайной полицейский уже выпутался из своей шинели, – пойдемте, Сергей Александрович.

Их превосходительство шагнул к двери, но застыл на полушаге, точно в детской игре «Море волнуется – раз…».

– Простите, Андрей Войцехович, – осторожно поинтересовался он, – вы из Приморья родом?

Я чуть не застонал. К тому, что меня зовут Андреем, я уже давно привык – в России все живем – и не обращал на это ровно никакого внимания. Но сочетание «Андрей Войцехович» было для меня внове и бесило почему-то со страшной силой.

Кстати, а как этот тип вообще догадался, что я из Приморья? Ах да, значок с тигром. Я как прицепил его для солидности к рубашке в первый день выхода на службу, так и забыл о нем. Хотел, понимаете ли, показать, что не какой-нибудь стручок зеленый прямо из универа приехал, а настоящий уссурийский егерь – тигру брат, медведю дядя.

– Родом я из Польши, – ответил я, постаравшись, чтобы это прозвучало как можно более морозно. – Но семья моя живет в Приморье. Предупреждаю ваш следующий вопрос – это настоящий значок.

Эк загнул, Анджей. Прям самому приятно.

– Что ж, пойдемте к вашему Старику, – как мне показалось, слегка озадаченно проговорил господин Щербаков.

Один-один в нашу пользу. Я позволил себе миг позлорадствовать, а потом попытался настроиться на деловую волну. В конце концов, мы – коллеги и вроде бы делаем общее дело. Правда, каждый на свой лад.

– А где вы сталкивались с егерями? – спросил я, выходя из кабинета.

– В Дальнем, – сказал Щербаков и тут же многозначительно добавил: – По делам службы.

Намек прозрачный, как гранитная скала. О служебных делах господина тайного агента мне, по младости лет и незначительности чина, ведать не полагается. Ну и ладно. Хотя интересно, по ходу каких это дел господин потайной агент с егерями сталкивался да еще, как видно, и впечатлений нахватался? Очень любопытно.

По дороге к кабинету Старика я попытался суммировать первые впечатления от знакомства с агентом всетретьего управления. («Все третье» – в смысле «всемогучее и вездесучее», как любили говорить наши университетские остряки, предварительно убедившись в отсутствии слухофонов и просто слухачей.) На вокзале он замаскировался неплохо – так, что я его в толпе из четырех человек углядел с превеликим трудом, и это учитывая, что, как выражаются старые девы на выданье, он «мужчина видный». Это ему несомненный плюс. Я, по своей таежной дремучести, зачет по наружному сопровождению, или, проще говоря, по слежке, едва вытянул на «удовлетворительно». Теряюсь в городе. На машине – еще куда ни шло, а пешком совсем плохо. Или я к объекту наблюдения приклеиваюсь намертво, как рыба-прилипала – только слепоглухой не засечет, – или я от этого самого объекта потихоньку удаляюсь, чтобы не маячить на виду, после чего этот самый объект благополучно исчезает, а я остаюсь с разинутым ртом. Попробуйте-ка выследить в городе человека по следам обуви. Эт-то вам, батенька, не уссурийская тайга.