Дмитрий Лекух - Туман на родных берегах Страница 6

Душ и отдых, похоже, отменялись.

Берия не тот человек, его не следовало заставлять себя ждать.

Вождь не напрасно настаивал на скорейшем прибытии Ворчакова в Москву: кажется, ему и вправду предстояла важная и крайне интересная работа…

Глава 4

Когда они наконец обменялись рукопожатиями, Ворчаков вновь с удивлением глянул на Берию:

– Вас-то, Лаврентий Павлович, в наши края каким ветром занесло? Или с нацменами уже все в порядке, не бузят?!

Термин, характеризующий представителей национальных меньшинств и придуманный обладавшим несомненным литературным талантом Канцлером, Ворчаков упомянул сознательно.

Хотелось именно оскорбить. «На тоненького», как в бильярде…

Берия, разумеется, понял.

Вздохнул.

Поправил вечно мятый бело-голубой жандармский мундир, который предпочитал любой другой одежде.

Говорили, что у этого мужиковатого и грубого неряхи настоящая красавица и чуть ли не подлинная аристократка жена, Нина.

За ней многие пытались ухаживать.

И как только терпит?!

– Отчего же не бузят? – блестит стеклышками старомодных круглых очков. – Бузят. И будут бузить, пока ваше ведомство столь успешно ловит подпольных зачинщиков. Лидеры-то, извините, на свободе. И не только в Германии…

Никита поморщился.

Доля правды в словах бывшего максималиста была.

Но какого, спрашивается, черта?!

– Так какого такого лешего, – произнес вслух, – вы здесь сидите?! Или работы мало?!

Берия вздохнул, поморщился.

– Если вы думаете, что общение с вами, Никита Владимирович, доставляет мне хоть малейшее удовольствие, вы глубоко и обидно заблуждаетесь. А сижу я здесь, как вы изволите выражаться, по личному распоряжению Канцлера. Валентин Петрович велел вам передать, что на празднование пятнадцатилетия победы в Москву будет конвоирован содержащийся под домашним арестом Объект № 4. «Дед». Или, если угодно, «Старик». Будет во время парада иметь честь стоять непосредственно в двух шагах от Верховного главнокомандующего. А нам с вами приказано предусмотреть все мыслимые меры безопасности. И для него. И – разумеется, – от него. У этого отставника друзей до сих пор больше, чем нам бы с вами хотелось. И они неплохо вооружены…

Никита – задохнулся.

Ему захотелось грязно, по-мужицки, выматериться. Еще бы…

– Вы чем там, у себя в охранке, думаете?!

Лаврентий демонстративно пожал узкими покатыми плечами, поджал тонкие, бледные, совершенно не южные губы, прищурил рыбьи глаза.

– Вопрос не ко мне, – говорит сухо, – а непосредственно к Верховному. Его личное распоряжение. Смею напомнить, Москву в Гражданскую брал именно Старик. А Валентин Петрович тогда командовал бронеплощадкой у Деникина. Они знакомы. Да и не опасен Дед давно. Сидит у себя в Переделкине под нашим наблюдением. Мемуары пишет. «В огне гражданской войны», если мне верно доложили. Да и какая разница! Это уже прошлое. Реликт. Ну, постоит с Вождем на трибуне, примет парад. Подумаешь. Лично меня куда больше германские большевики беспокоят. И финансируемый ими Ком-ин-терн. Во главе с товарищем Троцким, с которым я, как вы понимаете, лично знаком. А также с его доверенным лицом товарищем Яковом Блюмкиным. А прощать Лев Давидович, представьте себе, так и не научился. А их диверсионные группы…

– Меня тоже, – буркнул, остывая, Никита, – тоже беспокоят. «Дед» для них – давняя и вечная мишень. А уж на пару с Фюрером…

Берия хохотнул.

– С Фюрером, говорите?! Привет Альфреду Вольдемаровичу. Передайте ему при случае мое полное и безмерное уважение. А если серьезно – тут я с вами согласен. Мое ведомство, как вы выражаетесь, давно поняло, что надо не власть от Старика охранять, а самого Старика от господ мак-си-ма-ли-стов. И если посмотреть на это дело под таким необычным углом, легко понять, что мы с вами, господин генеральный инспектор, в данном конкретном случае – «в одной лодке». Так что, давайте, приводите себя в порядок и через пару часов извольте прибыть в Кремль. На совместное совещание. Свою безопасность Валентин Петрович, насколько я понимаю, доверил вам…

Никита вздохнул, кивая.

Прав, прав проклятый лысый грузин.

Несмотря на все подколки в адрес Розенберга.

Как он сказал? «В одной лодке»?! Да не то слово!

В одной, можно сказать, субмарине…

…Глава страшного Четвертого управления, потомственный аристократ и холодный, умный жандарм Никита Владимирович Ворчаков решительно поднялся из удобного американского кресла.

Одернул китель.

Протянул руку невысокому, плотному грузину, прячущему рыбьи глаза за круглыми старомодными очками.

– Благодарю вас, Лаврентий Павлович. Принимается.

Глава 5

…До Кремля Ворчаков решил прогуляться пешком.

Лето в этом году и вправду выдалось необыкновенно жарким, но светлый форменный френч с лазоревыми петлицами госбезопасности почему-то вовсе не тяготил.

А легкие платья неспешно прогуливающихся москвичек с вошедшими не так давно в моду открытыми плечами, как у сарафанов, так радовали глаз, что он, взглянув на часы, решил не торопиться и не спеша перекурить на лавочке у Василия Блаженного.

Посидеть. Подумать. Осмотреться.

Посмотреть было на что, даже помимо голоногих и голоплечих барышень, к которым холостой красавец Ворчаков был, разумеется, неравнодушен.

Оттого так долго и не женился.

Не понимал, как можно променять такое прекрасное разнообразие на одну, пусть даже самую дорогую и обожаемую.

К тому же здравый смысл и наблюдательность профессионального юриста подсказывали, что любое нежное создание с течением времени рискует превратиться в совершеннейшую корову.

А разводов ни Церковь, ни – почему-то – Канцлер, не одобряли.

…А барышни между тем даже не смотрели сейчас в сторону молодого красавца-жандарма: в древнюю брусчатку Красной площади вбивал твердый шаг, репетирующий скорый парадный проход, Первый Гвардейский Ясский полк, «черномундирники», краса и гордость Русской Имперской армии, элита элит.

Ворчаков невольно поморщился.

Это – прошлое, напомнил он себе.

Прекрасное, благородное прошлое.

Прошлое, презирающее тех, кто кланялся пулям.

Прошлое, готовое скорее умереть, чем победить.

«Добровольчество – добрая воля к смерти».

В Новой России подобная прыщавая романтика должна быть безжалостно уничтожена. Новая Империя должна не красиво умирать, а побеждать, красиво умирают пусть другие.

Ее враги.

Генеральный директор Четвертого главного управления не любил ни декадентское мужество Гумилева, ни манерность бежавшей от него в Париж прежней супруги Горенко, ни тем более истеричность стремительно входящей в моду шизофренички Цветаевой.

«Белый стан – белый стон».

Или как там?

Тьфу…

…Хорошо еще, поют, сволочи, правильно. То, что нужно.

Из тайги, тайги дремучейОт Амура, от рекиМолчаливой грозной тучейШли на бой сибиряки.

Их сурово воспиталаМолчаливая тайгаБури грозные БайкалаИ сибирские снега…

Мда, так вот и проходит мирская слава…

Вовремя перебежавший под крыло Валентина Петровича генерал-майор Туркул сейчас командует в Туркестане.

И имеет вполне реальные виды на Генеральный штаб.

А сам Старик, настоящий герой тех страшных лет, стал безымянным Объектом № 4, точнее, Врагом Империи № 4.

Сразу после Троцкого, Ленина и Якова Блюмкина.

И содержится под негласным домашним арестом: без жены, без детей, в обществе трех подавших вместе с ним в отставку преданных офицеров, ну и многочисленных бериевских соглядатаев.

Что ж, такова жизнь.

Туркул тоже наверняка приедет на празднование Победы.

Будет забавно понаблюдать встречу старых боевых товарищей.

И усталости не зная,Бьются ночь и бьются день,Только серая папахаЛихо сбита набекрень.

Ворчаков вздохнул, отщелкнул гильзу докуренной папиросы точно в стоящую неподалеку урну, одернул френч и решительным шагом направился к Боровицким воротам, где предъявил пропуск-вездеход с фотографической карточкой владельца и уверенно проследовал в Большой Кремлевский Дворец, на совещание.

А песня все звучала и звучала…

Знай, Сибирь, в лихие годыВ память славной стариныЧесть великого народаОтстоят твои сыны.

Русь свободная воскреснет,Нашей верою горя.И услышат эту песнюСтены древнего Кремля.

Глава 6

Больше всего инспектора поразило, что рутинное совещание по безопасности в дни празднования Победы в Гражданской войне посетил внезапно прибывший раньше срока в старую столицу Верховный.

Высокий, чуть грузноватый, обритый наголо, с тоненькой ниточкой заботливо выстриженных усов, в черном полувоенном френче с двумя георгиевскими крестами за Мировую войну и с крупными «волчьими» ушами, отделяющимися от породистого черепа, Валентин Петрович вошел в совещательную комнату своей резкой, быстрой походкой, чуть приволакивая искалеченную на той же войне ногу.