Андрей Ерпылев - Личный счет. Миссия длиною в век Страница 6

… «Вы что, сумасшедший, товарищ рядовой?»

Плотный невысокий мужик с майорскими звездочками защитного цвета на плечах полевого «пэ-ша», перетянутого скрипучими ремнями портупеи, волком смотрит на вытянувшегося перед ним нескладного «гусенка» в мешковатой, необмятой еще форме. Что за подлянка – в первом же суточном наряде нарваться на самого майора Довганя, зампотылу Н-ского учебного полка. Да не просто так, а с пищевым алюминиевым бачком в руках, куда выжималась вода из грязной тряпки. А что поделаешь, коли «дедушка» приказал? Сам младший сержант Плющов – гроза всех «духов» и «молодых».

«Вы понимаете, товарищ рядовой, что непосредственно из этой посуды осуществляется прием пищи? – негромко, но постепенно повышая голос, выговаривает майор. – Вы что, весь полк хотите на очко посадить?! – почти орет он. – На губу захотели?!!»

Противный металлический привкус во рту, ватным свинцом наливаются ноги, мир сужается до багровой майорской физиономии, вернее, дергающегося щетинистого кадыка под мощным, плохо пробритым подбородком…

Оп… Фу-у-у… Опять привиделось… «Приблазнилось», как говаривал дедушка. А как достоверно, как четко! Так и стоит в носу вонь пищеблока, чувствуется предательская дрожь в ногах…

Ага! Где они, ноги? Где нос? Иллюзия. Опять иллюзия. Но эту повторять совсем не хочется. Лучше уж опять детство.

Кстати, а никакой губой тогда дело не кончилось. Наорался майор вволю, накуражился и утопал восвояси, напоследок через плечо пообещав нерадивому солдатику семь казней египетских. И все равно – вспоминать такое неприятно до крайности…

Прочь от этой струи!

Так, меняя векторы движения, Александр «мотался» (иного определения на ум не шло) туда-сюда, будто муха в банке чрезвычайно хитрой формы, пока ему не прискучило и он опять не замер в неподвижности, принявшись за анализ своего «исследования».

Собственно говоря, анализировать было нечего.

Порой Саша летел куда-то камнем, рушащимся в пропасть, порой – полз едва-едва, иногда утыкался во что-то твердое, иногда – постепенно увязал в неощутимом киселе или самопроизвольно менял направление, будто попадая в какую-то искривленную трубу. Более того, временами полет продолжался бесконечно долго, а через рикошет – завершался почти мгновенно. Как жаль, что зрение здесь отсутствовало напрочь…

Почему отсутствовало?

«Скиталец» поймал себя на том, что давным-давно ощущает мягкий свет, льющийся откуда-то… Сбоку?.. Сверху?.. Снизу?.. Не глазами, но как-то ощущает. Хотя почему не глазами?.. Он же может ориентироваться!

Не веря себе, Александр повернулся в сторону света и поплыл к нему, ощущая себя рыбкой, поднимающейся из темной толщи воды к сияющей солнечными бликами поверхности. Увы, путь окончился до обидного быстро: «малек» снова уперся в неощутимую стену.

«А если ощупать преграду? Так же мысленно…»

Ничего не получается, ни так, ни этак… Вы пробовали что-нибудь щупать мысленно? Не прикасаясь. Рука так сама собой и тянется…

И воображаемая конечность тут же коснулась гладкой, чуть упругой плоскости…

Спустя очередную «вечность» (так он, ерничая, обозначал промежутки времени в этом странном мире, опять же ничем реальным не ограниченные) Александр обзавелся всеми органами чувств и научился ориентироваться в своей «банке».

Сперва, окрыленный внезапно свалившимися на голову возможностями, он, правда, увлекся, превратив себя в нечто, весьма отдаленно напоминающее помесь многоногого паука и глубоководного спрута. Чего стесняться, когда можно все? Однако, побарахтавшись в тускло светящемся «эфире» многочисленными конечностями и поплутав в потоках информации, выдаваемой многочисленными органами чувств (примерно три четверти получаемых данных вообще не с чем было сравнить из-за отсутствия у испытателя в прошлом нужных рецепторов), вовремя одумался, приняв более-менее человекообразную форму.

Одновременно с очертаниями тела менялся и окружающий мир, претерпевший последовательную трансформацию от многомерного пространства суперпаука до обычного «человеческого» помещения, имеющего длину, высоту и ширину. Пропорции этого «объема», конечно, не совсем совпадали с общепринятыми: оно напоминало поставленную на ребро тонкую коробку с тремя мягкими, колеблющимися, словно дышащими, стенами, зеркально-твердой светящейся четвертой, непроглядно черным полом и теряющимся в дымке потолком. К тому же почти все пространство было заполнено полупрозрачными нитями, шарами практически всех оттенков, от палевых до почти черных, неровными, словно оплавленными цилиндрами, кристально-четкими кубами, пирамидами и параллелепипедами и еще десятками разнообразнейших фигур. Некоторые оставались неподвижными, статичными, другие – постоянно видоизменялись, перетекали одна в другую, протыкали соседние острыми вершинами, разрезали гранями или, наоборот, поглощали в студенистом плену.

Александр уже выяснил эмпирическим путем, что все, заключенное в «коробке», – его воспоминания, фантазии или сны, мечты и знания, догадки и образы… Короче говоря – информация, когда-либо почерпнутая всевозможными способами или родившаяся в мозгу. Получалось, что и сам он – какая-то информация и находится там же, где и все остальное.

«Бр-р-р! Как это я сам могу быть информацией? Ерунда какая-то…»

Да и на мозг та странная конструкция, в которой оказался заключенным Петров, походила слабо. Что с анатомической точки зрения, что с информационной, что с философской. Особенно плохо ассоциировалось постоянное копошение «наполнителя» с процессом сознания, каким представлял себе его «пленник». Разве что по избитой аналогии с часовым механизмом: «Шестеренки вертятся, шарики бегают, голова варит…»

«Может быть, это мое подсознание?.. А что? Кто это говорил, что человеческое подсознание – черный ящик?»

Не успела последняя мысль выкристаллизоваться, как «помещение», породив мгновенный приступ тошноты, толчком поменяло ориентацию в пространстве и превратилось в огромный плоский зал с угольно-черными стенами, действительно напоминающий ящик, набитый бог знает чем. Кстати, «единицы информации» так же резко поменяли цвет, равномерно окрасившись серым, слегка отливающим перламутром, но своего вечного хаотического движения не прекратили, только уследить за его деталями теперь стало практически невозможно. Попутно прорезалось еще одно чувство, о существовании которого «экспериментатор» как-то забыл, – слух, и все вокруг наполнилось шорохом, писком, стрекотанием, звоном и еще массой различных звуков, порой выстраивающихся в некую прихотливую мелодию, но большую часть времени смешивающихся в дикой какофонии.

«И что теперь? Я навеки замурован в этой коробке?»

Честно говоря, весь азарт у Саши давно прошел, и перспектива вечного заточения в «музыкальной шкатулке» не радовала. Да и далеко не все воспоминания навевали ностальгию: достаточно было и таких, которые хотелось засунуть подальше, а то и совсем выбросить.

«Выбросить… Выбросить? А ведь это мысль! Вдруг где-нибудь здесь есть нечто вроде окошка или прохода куда-нибудь еще? Допустим, канала для поступления информации извне. Как-то ведь должна сюда поступать вся наличествующая мешанина?..»

Уже привычным манером Александр перенесся к одной из стен, где получалось, обходя, а где и просто проплывая сквозь «фигуры памяти» насквозь, стараясь не поддаваться искушению и не зацикливаться на воспоминаниях, волнами проходивших сквозь его бестелесное существо, рождая попутно целый сонм эмоций.

«Стена как стена… – «глаза» видели непроницаемую черноту, а «ладони» ощущали ровную, слегка шероховатую поверхность вполне «комнатной» температуры – ни тепла, ни холода. – На бетон похоже…»

Необъятная на первый взгляд «кладовая памяти» оказалась не так уж велика, и путешественник вскоре обошел ее всю по периметру, так и не отыскав лазейки наружу. Конечно, никаких отметок на воображаемой стене сделать не получилось, но Саша прилежно отсчитал четыре угла и, по его прикидкам, вернулся на то же место, откуда начал исследование. Если только «шкатулка» не казалась прямоугольной, а на деле имела какую-нибудь иную форму…

«Кисло… Похоже, действительно клетка… А что, если попробовать?»

В самом деле: если бы не спасительная подсказка безвестного хиппи, вспомнившаяся очень вовремя, он все еще болтался бы где-то слепым и глухим чурбаном.

Глухим…

«А ведь у меня еще и обоняние не задействовано…»

Ох, лучше бы он не вспоминал про обоняние…

Если к гремящей отовсюду мешанине звуков слух мало-помалу притерпелся, то обоняние было травмировано. Даже представить себе того зловония, которое рухнуло на бедного Сашу, не обладая достаточной фантазией, невозможно. А уж испытать без шока – немыслимо. Даже если все запахи, охватывающие вас в каком-нибудь помещении, по отдельности приятны, то в смеси он могут породить ассоциацию совсем не с благоухающим цветочным лугом. А если они не только приятные?