Джо Грэм - Чёрные корабли Страница 6

— Постой, милашка!

Когда я рванулась в сторону, Неоптолем преградил мне путь.

— А ну-ка стань на свет поглядеть на тебя.

— Дай пройти. — Будь я постарше, я бы сообразила сказать, кто я.

Один из его приятелей толкнул меня к стене:

— Не так чтоб красотка, но сгодится.

— Точно, сгодится. — Неоптолем, повернув меня лицом к свету, откровенно ухмылялся.

Я отбросила его руку, и его взгляд потемнел.

— Считай за честь, дура!

Кто-то из них схватил меня за локти. Я не подумала закричать — во мне оставалось еще слишком много от рабыни.

— Я бы на твоем месте поостерегся, — раздался вдруг спокойный голос. Позади них стоял Триот, бывший возлюбленный моей матери — воин в расцвете сил, отнюдь не мальчик. — Она посвящена Владычице Мертвых. Хочешь, чтоб твой корень отсох навсегда? Ей это запросто.

Один из приятелей сразу же отпустил меня. Неоптолем упорствовал:

— Я не боюсь Смерти.

Триот шагнул между нами.

— Не зарекайся, — негромко сказал он. — Когда раз-другой повидаешь, как Она за тобой приходит, станешь относиться к Смерти уважительнее. — Он взглянул на меня. — Ступай.

Натянув на плечо сбившийся хитон, я ушла; не знаю, что еще он говорил.

Потом, в храме, я никому не обмолвилась о случившемся. Да и что было рассказывать?

Вскоре на меня навалились другие заботы. Пифия во время обряда простудилась и слегла. Пока она не выздоровела, мы оставались в храме. Даже после возвращения в святилище ее не покидала слабость, на исхудавших руках выступили вены, ногти сделались голубоватыми. Она была лишь немногим младше царя Нестора, своего брата, а тот умер совсем уже старцем.

Через несколько дней после возвращения я спросила ее, не сойдет ли она со мной в пещеры.

Пифия, сидевшая по обыкновению у огня, скользнула по мне взглядом.

— Наверное, нет. — Взгляд ее сделался пристальнее. — Или сама, если слышишь зов.

— Я…

— Иди. Ты найдешь путь и без меня.

Так я впервые сошла одна в глубокую тьму пещер, где можно отмерять расстояние только вдохами и шагами. Но я не боялась, меня ведь этому выучили.

Вернувшись, я присела рядом с пифией у жаровни. От огня шло тепло, но она все равно куталась в плащ.

— Госпожа, — проговорила я, — я не хочу, чтобы ты умирала.

Она положила руку мне на голову:

— Там, во тьме, ты увидела мою смерть?

— Нет, — сказала я. — И да. Я стояла на палубе корабля с выбеленным и начерненным лицом, и ветер развевал покрывало за спиной. Я была пифией — и это значило, что тебя нет.

Она улыбнулась.

— Вот этого мне и хотелось: знать, что ты станешь пифией после меня. Что ты сбережешь святилище и будешь верно служить Владычице. Я боялась… — Она запнулась и расцепила руки, чтобы погреть их над огнем.

— Боялась чего?

Ее ярко-голубые глаза неотрывно смотрели в огонь.

— Что Она нас оставит. Что Она больше не благоволит к нашему краю.

Мне сделалось страшно.

— Почему? Что Ей за причина?

— Я тебе расскажу, — ответила пифия, — ты должна знать. Но это дела царей, а они не любят, когда мы о них говорим.

Она протянула руки к огню.

— Я родилась в пилосском дворце и приняла посвящение в восемь лет. Это тебе известно. В те времена цари искали Ее благосклонности и отдавали Ей лучшее из того, что имели, вплоть до дочерей. Ей служили немало царевен, и среди них даже дочь верховного царя Ифигения. — Госпожа вздохнула. — Я ее знала. Хотя она была младше меня, мы вместе участвовали в празднествах, ведь мы обе служили Владычице в равном жреческом сане. Однажды верховный царь, ее отец, решил повести ахейское воинство на Илион, что вы зовете Вилусой. Собрались воины, корабли приготовились к походу, но море и ветер не давали им отплыть: городу покровительствовала Афродита, Владычица Моря, и вся мощь морей была против них. Тогда верховный царь созвал прорицателей и жрецов, служивших Афине и Владыке Бурь, и просил их помощи. Ответ был ужасен.

Пифия взглянула мне в глаза.

— Он послал гонцов в Додону, где его дочь служила Владычице, и велел взять ее из святилища. Сказал, что отдаст ее в жены великому герою якобы для скрепления воинского союза. В Авлиду, где ждал флот, ее привезли убранную цветами — как невесту, как деву на празднике Сошествия. И там он заклал ее на алтаре, а ее жертвенную плоть отдал в пищу присутствующим, словно мясо молодого козленка.

Я чуть не вскрикнула и уцепилась за руку пифии.

— Да. Владычица Мертвых наслала тогда великое проклятие на весь его род — оно действует и ныне, когда безумие пожирает последнего из царевичей. И все разделившие страшную трапезу тоже подверглись Ее проклятию — ведь они убили Ее деву и вкусили плоть Ее жрицы. Все герои, все цари и вожди. Многие не вернулись после той долгой осады: Владычица с сестрой действовали сообща. Из тех же, кто возвратился, иные впали в безумие, иным пришлось видеть, как сыновья рвут царство в куски…

— А царь Нестор?

Пифия сжала мою руку.

— Мой брат всегда чтил богов. Когда кричащую Ифигению волокли к алтарю, он отвернулся и ушел. Он не участвовал в убийстве, не вкусил ее плоти — и потому избежал проклятия. Его царство сохранилось.

— Но он не предотвратил святотатства, — прошептала я.

Она вздохнула:

— Верно. Я спрашивала себя, много ли он мог сделать в одиночку — правитель небольшого города, не сильно жалуемый верховным царем… Да, он не участвовал в убийстве, но ведь он не пытался его предотвратить. И хотя Она его не прокляла, Она отвернулась от него и ушла. Это справедливо.

— Да. Ведь он отвернулся от Ее жрицы.

— Именно так, — подтвердила пифия. — С тех пор начался постепенный спад. Ты знаешь пилосские дворцы и храмы, знаешь о богатствах моего брата и многочисленных кораблях. Но ты не видела их тридцать лет назад, в дни моей молодости. Сейчас брат оставил Иденею шесть боевых кораблей, а в Авлиду когда-то были снаряжены двадцать. Иденей пересчитывает в кладовых кувшины масла и амфоры с вином — но ведь они не больше чем десятая доля того изобилия, что я видела в юности. Брат привез множество рабынь, чтобы они ткали одежды и выращивали лен на реке — тебе ли, моя Линнея, об этом не знать. Однако рабынями не заменить мужчин, что ушли к Илиону и не вернулись: поля, порастающие молодыми деревьями, уже никто не засеет. В дни мира, бывало, мы отправляли корабли с льняными тканями на острова и даже на Крит, и в Миллаванду, и на побережье Лидии. Теперь моря полнятся пиратами — рисковыми людьми, что нападают на купцов и отбирают товар, а их самих продают в рабство в дальних городах.

— Что мы должны делать? — спросила я.

Она похлопала меня по руке:

— Вот он, молодой задор — лишь бы действовать, даже перед лицом божественной немилости!.. На что мы годны? Мне ли избавлять моря от пиратов, в моей ли власти поднять мертвых, чтобы было кому вспахать невозделанные поля?

Я промолчала: раньше мне такое не приходило в голову.

— Вот так-то, — проговорила пифия. — Теперь тебе предстоит задуматься и об этом. О причинах событий, об устройстве мира — даже если ты всю жизнь проведешь, не выходя из святилища. Ты должна разбираться во всем, ведь к твоему совету будут прибегать и цари, и земледельцы.

— Вряд ли я здесь останусь. Я видела, как плыву на корабле.

Она нахмурилась:

— Иногда нас призывают к царю — туда, где ему требуется паше присутствие. Наверное, такой случай тебе и привиделся. Ведь пифии не позволено надолго удаляться из святилища. Ты же не хочешь уйти?

— Нет, — ответила я. — Мне хорошо с тобой и Долкидой, здесь мой дом. Мне нет причин желать иного.

И в тот же миг я вдруг почувствовала внутренний зов, будто тоску по никогда не виданным дальним берегам, по песням детства, по родному языку. По кому-то похожему на меня… Наверное, подумала я, время от времени такое случается с каждым — и все равно мы остаемся одиноки.

— Бывает, мы слышим зов того, что нам созвучно, — проговорила пифия. — А в твоих жилах шумит море и течет кровь морского народа. Возможно, тебе лучше было стать прислужницей Киферы. Но мы лишь следуем воле Владычицы, приведшей тебя ко мне, а не к ней.

— Моя жизнь здесь ничем не омрачалась, госпожа, — молвила я. Ведь и правда я ее любила, почти как вторую мать или как бабушку, которой у меня не было. — Я не захотела бы жить в Пилосе у Киферы, даже если бы ты предложила.

Она поцеловала меня в лоб.

— Ты хорошая девочка. Моя Линнея. Перед смертью мне радостно знать, что после меня пифией станешь ты.

— Ты проживешь еще не один год, госпожа, — ответила я, зная, что это неправда.

Она умерла годом позже. Осенью, в начале времени сева, сразу после Каллигении, она вдруг упала — ей парализовало правую руку и ногу; правый угол рта оттянулся книзу, и мы с Долкидой не понимали почти ничего из того, что она пыталась сказать. Ей было трудно есть, и я кормила ее с ложки хлебными зернами, вываренными в козьем молоке.