Елена Хаецкая - Девочки из колодца Страница 6

– Скоро в городе, похоже, начнется, – заметил Марк (на совет был допущен без права решающего голоса, на правах консультанта, и слушал, стоя в дверях кухни).

– Что начнется? – спросила Лэсси.

А Элси только поглядела на любимого с обожанием.

Марк сказал серьезно:

– Мятеж. Мар-бани имеют сторонников в Вавилоне.

– А чего они хотят, эти мар-бани?

– Сами-то они хотят власти, чего еще. И денег, конечно.

– Так какая нам разница? – спросила Тилли. – Мало ли, кто нашу кровь пьет. Отсюда, из Колодца, и не видно.

– Пока власть берут, будут заново деньги делить, – пояснил Марк. – Может и на нашу долю…

Тилли погасила окурок скверных папирос, ядовитым дымом удушающих, и процедила в ясное лицо Марка:

– Мальчик. На нашу долю никогда ничего не выпадет. Наше можно только вырвать зубами. Чем я и собираюсь заняться в ближайшие два дня.

Марк покачал головой.

– Я не о наших деньгах, Тилли, не о заработанных. Я о мятеже.

– Не поняла, – заявила Тилли. – Ты что, хочешь в эти дела вмешаться?

– Почему бы и нет? – дерзко ответил Марк.

– Потому что это грязное и гнусное дело, от которого нам нет никакой выгоды.

– Для того и хочу, чтобы была выгода и для нас тоже.

– Да вы, батенька, идеалист, – сказала Тилли.

А Элси встревожилась.

– Марк! Ты что, действительно хочешь драться?

Марк улыбнулся.

– Может быть.

– Хватит дурью маяться, – заявила Тилли. – Завтра отыскиваю Младшего Холуя, и если он…

…Младший Холуй был младше Верховного Холуя и намного менее хорошо воспитан. То есть, можно сказать, совершенно невоспитан. Разговаривать с ним было куда проще. Завидев Тилли, кивнул ей на стул, забыв поздороваться. Продукцию взял, осмотрел, оценил по достоинству, хмыкнув при виде той модели («Спящий Тристан»), что была сделана тайком от Элси ее подругами-сиротками. Акт сдачи-приемки выписал сразу же, обещав поставить печать, как только вернется Верховный.

– А когда он вернется-то? – спросила Тилли.

– Скоро. У фирмы тяжелые времена.

– «Тяжелые времена», денег заплатить не можете, а сами до Канар и обратно катаетесь! – фыркнула Тилли.

– Это не нам с вами решать, – решительно заявил Младший Холуй. И убрал обе копии акта в ящик стола.

И наступило прежнее нищее житье. Работа закончилась; только и оставалось, что бесконечно пить чай, сменяясь на кухне: поутру Элси, уткнувшись в книжку; ближе к полудню Марк – выйдет, сонный и ласковый; Элси ему чаю нальет и последние крошки сахара даст с ложки слизать. Посидят, помолчат о том-другом. Марк любил радио слушать, все погромче делал. Элси того не понимала, что он радио послушать хочет, потому только голос повышала, чтобы радио заглушить и свою историю Марку рассказать – что во сне видела, с кем во сне встречалась. От голосов пробуждалась Лэсси, спросонок опухшая и не такая красивая, как вечером. Садилась на подоконник, выкуривала натощак несколько дешевых папирос, а после тоже за чашкой тянулась. Марк вставал и уходил куда-то – бродить, на птиц смотреть (где он только их в Вавилоне отыскивал!). А бедные сиротки, выключив радио, еще по чашечке выпивали. Последней, ближе к вечеру, Тилли поднималась. Элси уже уходила спать, а Тилли все сидела на кухне, курила и чай глотала. В окно глядела на звезды, думала и злобу на Верховного Холуя в себе лелеяла. Вот уж и Лэсси носом клевать начинала и с кухни бочком выбиралась, а Тилли все курила и злобилась.

Бабушка-хлопотунья с ними на кухне не сидела. Стеснялась.

Так и шло, день за днем, а Верховный Холуй все не давал о себе вести. Наконец Тилли освирепела и снова в офис отправилась.

Младший Холуй встретил ее неожиданно приветливо. Сказал, что изделия уже выполнены в упругой резине и продаются в фирменном магазине. Тилли, не слушая, спросила о деньгах. Когда остальные выплатят? И снова акт сдачи-приемки потребовала.

Младший Холуй сразу подкис и насчет положения фирмы буркнул. Но добавил – из расположения к Тилли, которое ощущал на самом деле, – что Верховный Холуй в конце недели возвращается в Вавилон. Так что имеет смысл позвонить и задать все эти вопросы непосредственно ему.

И ощутила вдруг Тилли, как ярость перестает жечь ее, ледяной становясь. Окурок сигаретки на пол бросила. Поднялась.

– Ладно, – промолвила, – его спрошу.

Младший Холуй выбросил ее из головы, как только с глаз скрылась. А Тилли Младшего Холуя из головы не выбросила. Шла и о нем думала.

И вдруг видит – идет Нергал. Ноги по бедра грязью забрызганы, черные волосы в сто двадцать кос заплетены, широким золотым обручем на лбу прихвачены, по плечам рассыпаны. В руках у Нергала два меча, как день горят. По великолепной спине пот струится, лоснится спина, играет – прекрасен Нергал.

В одной набедренной повязке был и вожделение будил и ужас.

Побежала Тилли следом за Нергалом, ибо только он один мог утолить голод ее, терзавший ее жестоко.

Догнала, руки его коснулась.

– Возьми меня с собой, Нергал!

Повернулся к ней Нергал. Борода у Нергала золотом выкрашена, в мелкие пряди завита. Увидел внизу, у ног своих босых, козявку маленькую, одинокую, маленьким своим смертным гневом переполненную. Спросил, будто ветром зловонным дохнул:

– Что тебе, дочь?

И ответила Тилли:

– Мне голодно, Нергал.

Повернулся Нергал и дальше по Вавилону пошел. И Тилли за ним следом побежала.

А кто еще Нергала видел? Да многие в Вавилоне видели, как идет Нергал, освобождение гневу их из тесных оков. И выходили, чтобы идти за Нергалом следом.

Так все больше и больше народу вслед кровавому богу шло, и скоро первая кровь полилась в Вавилоне. Как до богатых кварталов дошли, так и полилась. Для начала забегаловку, хрусталем сверкающую, где холуи файф-о-клокничали, разгромили и двух человек прибили разломанными стульями. Остальные разбежались, побросав радиотелефоны, мешочки с сиклями, девок длинноногих с волосами, в синий цвет крашеными. Деньги, понятное дело, прибрали, кто первый ухватил; радиотелефоны разбили, девок снасильничали и волосы им поотрезали тупыми столовыми ножами, в жирном соусе испачканными.

Понравилось.

Дальше пошли.

И пошли, и пошли!..

Тилли – та только до Мармеладного Колодца дошла. Ей ведь много не надо – быстро же утолил Нергал маленький смертный ее голод. Принесла с собой в Колодец еды в сумке, денег в горсти и пеструю шаль, в спешке подобранную.

Прочие в Колодце встретили Тилли тревогой. Тилли-то, покуда за Нергалом по городу шла, ничего толком не знала. А в Колодце знали, потому что радио слушали.

Марк сказал:

– Я же говорил, что начнется! Вот и началось.

Бабушка-хлопотунья заплакала:

– Быть крови большой!

Лэсси попросила:

– Покажи шаль-то!

А Элси только повздыхала и проговорила совсем тихонечко:

– Давайте пока что дома сидеть и не ходить никуда.

На это Марк заявил:

– Вот уж нет.

И из дома тотчас же ушел.

Тилли на стол выложила то, что в сумку ее поместилось: мяса кусок, хлеба две краюхи, конфет слипшихся – коньяк в шоколаде.

И сели ужинать.

Радио шелестело из розетки:

– …административным сооружениям нанесен большой урон… число жертв неизвестно…

Потом радио закашлялось, захрипело и мертво замолчало. Впервые за все то время, что жили девочки в Мармеладном Колодце, не издавало оно ни звука. И вдруг, точно прорвало – да так громко:

– Отныне власть в Вавилоне переходит в руки мар-бани, единственной политической силы, способной защитить права трудящихся и эскплуатируемых…

От этих слов всем почему-то тошно стало. А Тилли сказала ни с того ни с сего:

– Нергал пришел. – На подоконник пересела, закурила, выругала себя за то, что сигарет хороших не украла, пока магазин громила (ей больше нравилось зеркала бить). На звезды поглядела, ногой покачала. И добавила негромко: – Как красив он, Нергал.

Бабушка испугалась и из кухни тихонечко выбралась. Нинурте молиться ушла.

А три бедных сиротки до утра на кухне сидели, пока всю еду не съели. Звезды шли по красноватому небу друг за другом, поочередно в окно заглядывая. И зарево стояло над Вавилоном, будто Орда пришла и костры свои по всему горизонту запалила.

Третий день гуляет по Вавилону веселое пламя. Треск, грохот, звон разбитого стекла. В бесконечном этом карнавале, где смешались день и ночь, смерть и смех, растворился Марк. Ясный, светлый, ласковый Марк. И, вроде бы, не так уж долго любила его Элси, – ну что такого, пришел из никуда, ушел в никуда, всего-то и прожил с нею, может быть, месяц, – а все же тоска глодала ее, не пускала дома сидеть.

И пошла Элси бродить по улицам, мятежом охваченным. Не Марка искала – поняла вдруг, разом, что не вернется Марк, – а просто невмоготу было больше на кухне сидеть и знать, что никто в комнате не лежит, вольно разметавшись по ее, элсиному, матрасу.

Улица – она всем открыта, и счастливым, и несчастным: гуляй, девка, пока ноги не стопчешь. Поглядела Элси налево, поглядела направо. И наскочила на нее компания развеселая, все в краденых, нараспашку, шубах, у всех рожи с дорогущего вина румяные, сладостной горечью пожаров от волос их растрепанных несет. Обступили со всех сторон и загалдели разом: