Елена Хаецкая - Прах Страница 6

– Какая там праведность? – любовно проворчала Манефа, а сама взглядом так и ласкает мертвое лицо своего совратителя. Худое, с тонким носом, с мягкими, как у коня, губами. – Похотливец он и развратник. И Джойса толком не читал.

– Не о том сейчас говорите, – вмешалась Актерка. – Если он праведен и нетлен, как это мы ясно видим перед собой, стало быть, прах Белзы уже не просто прах, а святые мощи. И не на кладбище его везти нужно, а в храм.

– В какой храм? – вскипела Мария. – Белза менял вероисповедания чаще, чем любовниц.

– В христианский, – твердо сказала Актерка. – По последней его вере.

Мария в раздражении махнула рукой.

– Христианин!.. Наверняка в эту веру он перешел не от души. Из шкурных соображений, что вернее всего. А может, чтобы Асенефа отвязалась. Многоженство ведь у христиан запрещено, супружеские измены почитаются за грех. Она его, небось, пополам перепилила.

– Насколько я знаю, христианами из шкурных соображений не становятся, – тихо возразила Манефа.

– Ты отстала от жизни, – заявила Мария. – Пусть лучше прах Белзы лежит в Оракуле. Все-таки именно там он отслужил большую часть своей жизни. Пусть приносит ему пользу и после смерти.

С улицы раздраженно просигналила машина. Женщины спохватились.

– Это Марта. Поймала тачку. Разберемся на месте, бабоньки. Взяли!

По настоянию Марты, мнение которой имело наибольший вес среди любовниц Белзы, прах нетленный повезли все-таки на кладбище. И на кладбище именно христианское. Все равно долго рассиживаться в машине и тратить драгоценное время на споры было непозволительной роскошью. И без того какую кучу денег придется выложить за бездарный простой такси.

Услышав место назначения, шофер скривился, точно жабу съел. Больно поганое место. Церковки христианские росли все больше по окраинным землям большого города, где земля подешевле. Небогаты были христиане, новая это для Вавилона религия. И приверженцы ее сплошь голодранцы. Правда, в последнее время и впрямь прибавилось среди них людей побогаче, но все равно – единицы, на единицах церковь в центре города не отмахаешь.

А тащиться на ихнее кладбище далеко, и все по ухабам, по раскисшей дороге. Асфальт, конечно, и там проложен, но под грязью, колесами трейлеров натасканной, совсем утонул – по этой дороге проходила междугородная трасса вокруг Вавилона.

Увидев, какое лицо стало у шофера, Актерка стремительно добавила денег из своих.

Поехали.

Прах, бережно завернутый в простыню, лежал на коленях Манефы, Марии и рыженькой лисички Актерки, расположившихся на заднем сиденье. Все три устроились рядком, сидели смирные, благочинные, вид имели постный.

Миновали городскую черту и сразу же оказались в зоне городских свалок и казнилищ. Манефа была здесь впервые и с обостренным любопытством приникла к окну, до середины уже забрызганному грязью. Их протряхивало мимо вознесенных на столбы колес, где кое-где дотлевали останки казненных преступников, лишенных благости погребения. Лохмотья одежд, застрявшие между спицами и ободами, обрывки веревок – все это слабо шевелилось на ветру.

Кладбище встретило их издалека непристойными воплями ворон. Шофер вдруг выругался, резко дернул машину вбок, чтобы не влететь в глубочайшую лужу. Манефа стукнулась лбом о стекло, промолчала, только лоб украдкой потерла – больно все-таки.

– Вон и кладбище ихнее, – сказал шофер, затормаживая. Показал вперед, где виднелась ограда и крестик над невысокими воротцами. – Во-он там. Дальше не поеду. Дорога совсем дрянь. Пешком дойдете. Уж извиняйте, бабоньки.

Марта отдала ему заранее приготовленные деньги и выбралась из машины. Мария, ругаясь и путаясь в одежде и простыне, вывалилась из задней дверцы. Раскрыла ее пошире, придержала. Распорядилась:

– Давайте, выносите.

Актерка и Манефа начали выпихивать прах из машины, толкая его головой вперед. Простыня задралась, сползла, открыла лицо Белзы. Безмятежно глядел он невидящими, все еще зелеными глазами в низкое небо, и снежок легонько сыпался на него из мокрых облаков. Марта придержала голову, Мария, пригнувшись, подхватила ноги.

Освобожденные от праха, выбрались на сырой снег остальные женщины. Хлопнули дверцы, машина уехала.

Сразу стало тихо. Только вороны орали, растаскивая трупы казненных.

Первой нарушила молчание Марта.

– Ну, что стоим? – безнадежно сказала она. – Взяли.

И они потащили свой дорогой прах к ограде и воротцам под крестиком. С каждым шагом, что приближал их ко входу, вороний гвалт становился громче.

Минули три виселицы, выстроенные в ряд на обочине казнилища, почти у самой кладбищенской ограды. На одной висел казненный. По всему видать, повешен недавно. Украдкой женщины рассмотрели его: одет в хорошо сшитый костюм, рубашка с голландским кружевом, галстук с люрексом и явно привезен издалека. Ну и босой, это конечно, преступников всегда разувают, когда вешают.

Возле повешенного стоял в карауле солдатик из городской стражи – положено, особенно когда преступник отъявленный. Сказано в приговоре: «будет повешен без надлежащего погребения», стало быть, должен быть повешен и птицами расклеван. Товарищи же покойного (особенно такого вот, в голландском кружеве и хорошо сшитом костюме) данного решения, что опять же естественно, не одобряют и потому всячески норовят повешенного снять и погребение ему все-таки учинить.

Глаза у солдатика тоскливые, долго ему еще тут топтаться, уминая сапогами мокрый снег.

Мимо четыре женщины прошли, пронесли что-то, в простыню завернутое. Просеменили. И не углядишь, а одна все-таки очень хорошенькая.

Исчезли за воротцами.

Кладбищенского служку Марта отыскала сразу, пока три ее подруги караулили прах. Сидел у свалки кладбищенских отбросов – пластмассовых цветов, выгоревших за давностью, истлевших лент со смытыми надписями, обломками дерева, кучами жирной кладбищенской земли. Потягивал из горла, пожевывал колбасу без хлеба – просто от целой колбасины откусывал. Губы жирные, глаза бессмысленные.

Увидевши женщину, не пошевелился. Только махнул на нее колбасой:

– Священников нет никого! Завтра приходи.

– Мне не священника, – сказала Марта. – Мне тебя надо.

– Меня? – Он даже удивился. Жевать перестал. И бутылку, поднесенную было к губам, опустил. – А меня-то тебе на что?

– Так покойника похоронить.

– А… – Служка с явным облегчением опять поднял бутылку. – Так я и говорю, завтра приходи. И покойника своего приноси. Сегодня не хороним. Выходной у меня, поняла?

– Ты только яму выкопай, – сказала Марта.

Служка обиделся. Искренней, глубокой обидой рабочего человека, особенно когда подвыпьет.

– Сказал же, тетка, что у человека выходной. Так нет, надо тереться тут, приставать… Настроение мне портить.

Он решительно забил рот колбасой и принялся жевать, глядя в сторону.

Марта оглянулась на своих спутниц, стоящих в ряд с прахом на руках.

– Нам что же, домой с этим ехать?

Не оборачиваясь, служка отозвался:

– А это уж ваше дело.

Очень его Марта обидела.

Но и Марта разобиделась. Столько опасностей пережили, столько денег вбухали – и все, получается, напрасно?

– Лопату хоть дай. Сами выкопаем.

Служка повернулся, жуя, поглядел на Марту. В его водянистых глазках мелькнуло осмысленное выражение.

– Лопату? А платить кто будет за казенное оборудование?

– Я заплачу.

Служка подумал, губами пошевелил – подсчитывал что-то. Потом, кряхтя, поднялся и, не стерев грязь, налипшую на штаны, побрел в подсобку. Вернулся нескоро, в руках держал действительно лопату. Торжественно всучил ее Марте.

– Вещь добротная, – объявил он. – На славу сработана. Ежели потеряешь, тетка, или сломается она у тебя…

Марта выдала ему денег. Служка опять обиделся. Сунул ей назад.

– Забери бумажки. Что ты мне ерунду даешь. Ты мне плату дай.

Скрежеща зубами, Марта удвоила сумму. Служка принял. Сунул за пазуху.

– Давно бы так, тетка, – сказал он и вдруг улыбнулся. – Во… Хорони своего покойника на здоровье.

И снова пристроил зад на кучу отбросов.

Место для Белзы выбрали хорошее, недалеко от ихней христианской церковки, деревянной, с зеленым куполом. При желании он сможет слушать богослужения. А вообще на христианском кладбище много было свободных мест.

По очереди копали могилу. С перепугу выкопали чуть не в два раза больше, чем требовалось. И поскольку закопать покойника просто так, без всякого обряда, всем четырем казалось неправильно, они провели свой собственный обряд.

Позаботилась об этом, как выяснилось, Мария. Лихо крякнув, вытащила из сумки (за плечами, оказывается, у нее сумка была, да еще битком набитая!) большую чашку, нож, бутылку прозрачной, как слеза, жидкости.

– Это что, водка? – испуганно спросила Манефа, глядя, как Мария выставляет все это на землю рядом с прахом.