Игорь Чубаха - Римская рулетка Страница 61

Заседание суда близилось к завершению, и тогда главный судья, порывшись в ученых книгах, предложил следующее решение дела. Если преступница, как она утверждает, осознала свою вину, пусть ответит на простой вопрос. Если ее ответ будет признан верным, она обретет свободу и прощение. Если же нет, снимет с себя одежду и отправится гулять по городу.

– Она согласилась? – дрожащим голосом спросила рыжая весталка.

– Да, – кивнула Пульхерия, – она согласилась и услышала вопрос, сформулированный так: ты, женщина, лишила человека жизни, потому что не могла жить с ним. Это был порочный, гибельный шаг, как ты осознала. Скажи теперь, что ты должна была сделать в подобной ситуации, чтобы сохранить совесть и достоинство? Женщина подумала и сказала, что должна была уйти от этого козла.

Повисла драматическая пауза.

– Ее оправдали? – тихо спросила суровая тренерша.

– Да! – широко улыбнулась Феминистия. – Должно быть, женщина была все же молода и красива, поскольку судьи проявили редкое снисхождение и объявили, что теперь она абсолютно свободна и может идти. И тогда женщина спросила, может ли она, в свою очередь, перед тем как уйти, задать вопрос мудрецам? Искушенные в науках ученые мужи переглянулись с улыбкой и милостиво дали свое согласие. И тогда раскаявшаяся преступница осведомилась: я лишила жизни мужа, в то время как должна была просто уйти. Скажите мне, знающие все на свете, куда?

С медленной, торжествующей, хорошо отрепетированной улыбкой Пульхерия обернулась к Андрею и, четко выговаривая каждое слово, договорила:

– Мудрецы перестали улыбаться. Мудрецы переглянулись. Мудрецы молча разделись и, оставив свои драгоценные одежды в зале суда, вышли голыми на городскую площадь. И запомни, уважаемый гость из тех же краев, откуда пришли к нам философ Семипедис и безумный Спартак, мораль этой притчи. И в твоей земле, и в нашей, и во веки веков так будет происходить всегда!… А теперь! – Рассказчица вскочила на ноги, и следом за ней поднялись сразу все амазонки, готовые поменять ход мировой истории, и вместе с ними поневоле и Андрей. – А теперь наверх! Потому что наступает праздник Плодородия!

Когда утром Святослав Хромин потряс Айшат за плечо, ей по-прежнему снился Андрей Теменев. Со связанными руками, нагруженный какими-то боеприпасами, он двигался теперь вверх по расщелине в окружении толпы весело хихикающих вооруженных женщин.

– И так будет всегда! – повторяли они, толкая друг друга плечами и подставляя ножки Андрею.

Айшат опасалась, что сон оказался не эротикой и не триллером, а концептуальной философской притчей, во всяком случае, от него оставалось тягостное и путаное ощущение.

– Вставай. Вставай, соня! – настойчиво тормошил ее дядя Слава. – Сегодня праздник. Сегодня работаем без обеда.

Глава 12

EX UNGUE LEONEM[32]

Алексей Илюхин уже вполне освоился с этим Городом. Нет, он не полюбил кривые улицы предместий и убого помпезные проспекты, в двух шагах от которых булькали вонючие сточные канавы. Ему совсем не нравились стандартные фасады, опирающиеся на внушительные, но какие-то деревенские булыжники фундаментов, все в косых штрихах плевков прохожих. Его по-прежнему напрягал взгляд каждого встречного легионера, под низким, увенчанным медным котелком лбом которого явно роился, не в силах вылупиться, единственный вопрос: «Ты, парень, из какого района?» Но зато Илюхин знал досконально, на каком рынке можно перележать ночь под телегой, позаимствовав немного сена, где после захода солнца повезет разжиться куском копченой свинины, пусть и зеленоватой, с истекшим сроком годности, где раньше всего начинают продавать вино, и главное, рабы какой виллы за умеренную подачку согласятся пронести его в паланкине через городские ворота, как какого-нибудь важного вельможу.

Сейчас, когда по улицам тек народ, жаждущий полюбоваться праздничным шествием, агент восставших рабов преспокойно сидел в харчевне Дионисия, которую называл про себя Интернет-кафе. Нет, здесь не светились на каждом липком от пролитого вина столе жидкокристаллические мониторы. Порносайты тут заменяли аппетитные невольницы, разносящие жареную дичь и собственные телеса. Отсутствие любимого «Квейка» компенсировалось перманентными кровавыми драками с поножовщиной. Но главное, это информация. Пробыв у Дионисия не больше получаса, вы узнавали новости о том, что творится в столице, на окраинах империи и далеко за ее пределами.

Вот сейчас несколько каменщиков за соседним столом жаловались друг другу, как их в предпраздничной лихорадке кидали с объекта на объект:

– Трубы туда! Трубы сюда! Траншея до Сучьего болота! Закопать траншею! Заменить трубы! А трубы-то, между прочим, горят…

– Дурят людей! Дурят! – втолковывал мастер-замазчик, самый старый и самый пьяный из всей компании. – Без птичьего помета стык держать все одно не будет! А трубы-то куда в результате ушли? На виллу сами знаете кого. Обновить, подремонтировать, использовать неликвиды! Только тс-с, братья, молчок!

Каменщики молча уткнулись в свои кружки, и стало слышно, как спорят плотники в дальнем углу:

– А я ему: да ведь телега на то, чтоб в ней ездить! А он одно заладил: хочу колосящиеся снопы… Будто я не видел, что такое наглядная агитация! Да я на агитации собаку съел! Да еще мой дед на агитации деда моей собаки съел! Факельное шествие под вечер, и весь разговор! Нет! Вечером люди пойдут в казино… Вот то-то и оно, что казино… Пока всякая зеленая неримская гомосексуальная сволочь у нас казино открывает, нормальные люди снопы к телегам приколачивают… Только тихо, братья, тс-с…

В двух шагах от столика, где под видом посыльного из сената тянул светлое пиво Илюхин, сидели два художника. Поставив к ногам мольберты, оба сосредоточенно и молча уничтожали жаркое, почти не обращая внимания на чаши с вином. Но вот оба последний раз брякнули ножами по глиняному блюду, синхронно вытерли губы, скрытые между густыми усами и редкими бородами, и, подняв кубки, вполголоса обменялись кратким тостом. В общем шуме закусочной прозвучало:

– Спартак спускается с Везувия.

Включив всю силу воли, Илюхин не стал оборачиваться на эти слова. Подумав, спросил у пробегающей полуголой девки серебряное зеркальце и принялся расчесывать спадающие на плечи светлые волосы. Это ни у кого не возбудит подозрений, хорошенькие юные посыльные в сенате зачастую очень дорожат особым вниманием почтенных сенаторов.

Оба отражающихся в зеркальце художника заросли, пожалуй, еще сильнее, чем скинхед. Большие добрые глаза под лохматыми бровями вполне соответствовали обычному занятию этих чудаков не от мира сего: бродить с мольбертом по окраинам Рима и делать углем наброски, которым не суждено пережить века, потонув в славе монументальных художеств античности и масляной живописи Ренессанса. Измазанные разноцветными пигментами рукава лежали на грязном столе, – правильно, людям искусства не до приличий.

Художники были, как и любые представители богемы вкупе с домохозяйками и поденщиками, жадными до военных переворотов, очистительных ветров революции и прочего социального прогресса, поскольку такие, как они, как правило, не участвуют в вооруженных столкновениях. В конце концов, художники вполне могли бы провозгласить тост за восставших. Только вот…

Добрые глаза одного из художников сощурились, когда зайчик света от карманного зеркальца скользнул по ним. Секунду он и Алексей Илюхин смотрели друг на друга в серебряном отражении. А потом вскочили сразу оба: один отбросил стол, другой, наоборот, побежал по столам.

Второму бородачу понадобилось лишь мгновение, чтобы сориентироваться в ситуации. Он припал на колени рядом со своим мольбертом, расстегивая деревянную бусину застежки, и через секунду уже встал в «коленную» стойку для стрельбы, имея в руках арбалет той конструкции, которой Фагорий нечаянно вооружил братство Деяниры. Но Илюхин, ступая в чьи-то салаты, разбивая вдребезги глиняные кувшины и оскальзываясь в похлебках, уже прыгнул с последнего столика в дверь, не касаясь семи ведущих в кабачок ступеней. И вылетел на улицу прежде, чем стрела в полтора локтя длиной, запев, затрепетала в дверном косяке.

Лохматый подросток, одетый как посыльный из сената, бежал по тротуару, мимо которого пылило праздничное шествие. Покачивались на телегах колосящиеся снопы, крутилось декоративное рулеточное колесо с надписью «Сегодня вечером и всю ночь», а на последней телеге какой-то не дошедший до Везувия гладиатор, переодетый каменщиком, колошматил по голове декоративным молотом в форме водопроводной трубы жуткое чучело с надписью «Сальмонеллез». А посланец, шпион и единомышленник Анатолия Белаша бежал в противоположном направлении, громко при этом крича:

– Подстава! Провокация!

– Ура! – подхватывала его крик праздничная толпа. – Кесарь – это мы! Мы – это кесарь! Рим, Рим, Рим не-по-бе-дим! – Толпа смело вопила запретное в персонифицированных беседах слово «Рим», на то она и толпа. Так свора гопников, выпендриваясь друг перед другом, набрасывается на припаркованный «жигуль» и опрокидывает его колесами вверх.