Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы Страница 62

Вдалеке, сквозь музыку, ему почудилось, донеслось эхо резкого кашля; а затем, ― Еще рано, ― проскрежетала Джозефина подле него. ― Наверх ― надо дать ему умереть.

Кроуфорд отстраненно подумал, что она говорит сама с собой, но когда он поднял руки навстречу слабо светящейся женщине, Джозефина отбила их вниз.

Музыка, что неслась вперед, немного ослабла.

Он с удивлением взглянул на нее. ― Умереть? Зачем?

Она беспомощно всплеснула руками. ― Из-за… из-за сестры, ― сказала она. Казалось, упоминание о сестре далось ей с трудом, но затем слова полились из нее. ― Мы не можем позволить сестре умереть, только не еще раз. Мы должны освободиться, уплатить наши долги. И тогда вольны отправится в ад.

«У меня никогда не было сестры», ― подумал он ― а затем, впервые за долгое время, вспомнил лодку, погружающуюся в Морей-Ферт[277], и руку брата, мечущуюся, взывающую о помощи, взывающую безответно, в беспощадных свирепых волнах.

Он подался назад и, хотя говорил с Джозефиной, его взгляд не отрывался от губ и таинственно мерцающих глаз стоящей перед ним женщины. ― Но они же мертвы! ― выкрикнул он. ― Что мы теперь можем с этим поделать? Только забыть.

― Ничего, ― ответила стоящая перед ним женщина. ― Иди ко мне. Ее обнаженные груди отливали перламутром, словно покрытые тончайшей змеиной чешуей, и его тело пронзило дрожью от воспоминаний, как он сжимал ее податливое тело, и как она, словно холодные водяные струи, страстно обвивалась вокруг него. Музыка хлынула на них волной, с грохотом затапливая площадь, поднимаясь по ступеням к темному лесу, встающему стеной позади церкви.

― Спасем хотя бы эту, ― прошептала Джозефина, и он снова не мог понять, к кому она обращалась, столь тихим был ее шепот. ― Сделаем то, что можем.

― Я… не могу. Кроуфорд шагнул вперед, протягивая руки к демонической женщине, собираясь снова пригласить ее, вернуть столь нужное ему блаженное забытье ― музыка устремилась ввысь, приближаясь к развязке.

― Постой! ― крикнула Джозефина, столь отчаянно, что он на мгновение застыл и оглянулся назад.

Ее рука метнулась к лицу и что-то нашаривала, тащила, и спустя миг он пораженно увидел, что она извлекла наружу фальшивый глаз. Она сунула его в рот и резко надкусила, и даже сквозь щеки заглушившие звук он услышал хруст стекла.

Затем Джозефина потащила его назад, обвила руками и принялась неистово целовать. Ее сухие губы раскрылись, пропуская его язык в рот, полный крови и осколков стекла и ― немыслимо ― толченого чеснока.

Фортепьяно заголосило.

Кроуфорд словно обезумел. Сдерживаемая долгие годы страсть, прорвала плотину и огненным потоком хлынула в кровь ― он пылко отвечал на ее поцелуи, стискивая одной рукой слипшиеся от крови волосы на ее затылке, буквально вдавливая ее лицо в свое, а другой рукой крепко прижимая к себе ее бедра. Пистолетная пуля возле ее виска нагрелась под его пальцами, и он чувствовал, что пуля в его бедре тоже излучает тепло.

Десяток невыносимо долгих секунд они кружились на мостовой, терзая друг друга, пока отголоски последнего визгливого аккорда эхом метались меж зданий и улиц, затихая где-то в сумрачной глубине неба…

А затем вновь хлынул холодный ливень, и ночь утонула в нем, и когда Кроуфорд оторвал израненный рот от губ Джозефины, он увидел двух крупных змеев, грациозно, словно колибри, парящих в воздухе, с шелестом извивая свои длинные чешуйчатые хвосты. Музыка или замолкла или сделалась слишком тихой, и хитиновое жужжание размытых в воздухе крыльев вторило шелесту проливного дождя. Кроуфорд почувствовал источаемый змеями мускусный запах, смешивающийся с ароматом сухого вина, которым дышала промокшая улица.

Запах вызывал у него отвращение, и он понял, что, по крайней мере ненадолго, защищен от влечения к ламиям.

В наступившей тишине жужжание радужных крыльев запело музыкальные гаммы, а затем облеклось в слова.

― Чеснок в твоей крови, и серебро.

Нельзя было с уверенностью сказать, какое из парящих существ произнесло эти слова ― может быть сразу оба ― в унисон ― все еще выводя свою ночную песню, хотя музыкальное сопровождение прекратилось.

И хотя Кроуфорд совершенно выбился из сил, ум его был как прозрачное спокойное озеро, и он догадался, что убийцы фон Аргау должно быть использовали серебряные пули. ― Вот именно, ― ответил он, и от него пахнуло таким чесночным смрадом, что змеи невольно подались назад, попирая крылами холодный ночной воздух. ― Прочь с нашего пути.

Змеи отшатнулись еще, зависнув по обе стороны двери. Глаза их горели обещанием ужасной расплаты.

Шатаясь от слабости, Кроуфорд провел Джозефину между злобно гудящими змеями в открытую дверь. Спотыкаясь, они поднялись по темной лестнице, сплевывая кровь и стекло, и держась друг за друга, чтобы не упасть.

Музыка заиграла снова, закружилась вокруг них словно пузырьки газа в бокале шампанского. Кроуфорд знал теперь, что они не встретят здесь никого из людей фон Аргау ― очевидно работу поручили более надежным агентам.

Когда они достигли площадки второго этажа, они увидели, что дверь в квартиру Китса раскрыта, и изнутри в коридор льется яркий свет, словно уже наступил день.

Кроуфорд заставил себя идти вперед, сквозь льющуюся кристаллическим ливнем музыку, пытаясь вспомнить, что такое Джозефина сказала ему возле входа, и почему это показалось столь важным ― и несчастно утешал себя, напоминая, что сможет вернуть свою фляжку.

Маленькие длинноногие большеглазые существа брызнули врассыпную, когда он, еле волоча ноги, двинулся по коридору, и до него донеслось перешептыванье и чириканье дюжины черных кулей, раскачивающихся на какой-то липкой дряни под потолком, и похожие на морских звезд существа цеплялись за стены и тянули к нему свои длинные щупальца. Но ни одно существо из чудовищной свиты ламии не препятствовал двум людям, которые рука об руку проследовали к открытой двери.

Кроуфорд первый заглянул в открытую дверь, и, к своему удивлению, увидел, что демоническую музыку из фортепьяно исторгал никто иной, как кроткий Северн ― весьма разительная перемена, если вспомнить изящную музыку Гайдна, которую он играл раньше ― но затем заметил, что глаза юноши были закрыты, и похожее на кошку с женским лицом существо примостилось у него на плече, что-то нашептывая ему в ухо.

Джозефина натолкнулась на Кроуфорда сзади, и он, оступившись, шагнул в комнату.

Стена, выходящая на улицу, исчезла, и там, где она должна была находиться, тянулся вверх поросший травой холм, и рассветное солнце ярко искрилось на покрытых росой цветах. На один ошеломленный миг Кроуфорду почудилось, что он каким-то образом потерял час или два, пока взбирался по лестнице ― но затем он взглянул в другие окна и увидел за ними темноту, и даже, несмотря на сияющее солнце, ― оранжевые пятна нескольких уличных фонарей. Он снова взглянул на пропавшую стену и увидел, что подножие холма начинается у самого пола, вровень с ним, хотя комната была наверху, и еще заметил, что солнце вставало на юге.

Музыка заиграла веселей и легкомысленней, хотя все еще несла на себе печать обаяния тьмы. Кроуфорд увидел двух молодых людей, юношу и девушку, бегущих рука об руку по солнечному склону… а затем узнал в юноше Китса, здорового и загорелого.

― Я думаю, мы опоздали, ― сказал он Джозефине, которую все еще держал за руку.

― Нет, ― сказала она. Он взглянул на нее, а затем проследил за ее взглядом, обращенным к двери в другую комнату.

Там стоял Китс, настоящий, с изможденным лицом и блестящим лихорадочным взглядом. Оперевшись о дверной проем, он жадным взором следил за миражом на стене, и Кроуфорд внезапно понял, что девушка на холме возле здорового веселого Китса была его невестой, которую он оставил в Англии.

Затем видение потускнело, и копия поэм Китса воспарила со стола в воздух. Книга набухала и росла в размерах, двигаясь к стене, на которую была спроецирована картина, и когда она стала в высоту почти с Кроуфорда, обложка раскрылась, словно двойная дверь, представив содержание двух страниц. Корешок гигантской книги ударился о стену и прилип.

Напечатанные на страницах стихи казались сгустками тьмы, зловеще светящимися на белой бумаге… вдруг перед ними оказалась другая книга, очевидно книга с еще не написанными поэмами Китса, и стихи эти сверкающими нитями заструились с мелькающих страниц в разум Кроуфорда ― и, как он мог видеть, в разумы Джозефины и Китса тоже.

Музыка стала нестерпимо печальной, рисуя в воображении закаты, которые им не суждено увидать, ласковые касания ночного ветра, которые им не суждено почувствовать. В ней зазвучали латинские нотки, напоминая слушателям, что они находятся в Италии, в Риме, городе, где величайшие достижения в истории человечества были столь же обычны, как и уличные торговцы луком… и что больной Китс, который мог бы столь тонко постичь всю эту красоту, умрет, так ничего и не увидев.