Олег Авраменко - Принц Галлии Страница 67

Эрнан положил два пальца в рот и вывел замысловатую трель. Минуту спустя, радостно фыркая, к нему подбежал конь. Шатофьер потрепал его длинную гриву.

— Молодчина, Байярдик! Ты даже не представляешь, какую услугу оказал всем нам, когда сорвался с привязи. Только что здесь о таких приятных вещах говорилось — брр! — волосы дыбом встают. Дикие звери — сущие агнцы по сравнению с людьми. Это я начал понимать давно. Был один тип, Гийом Аквитанский, и была... — Он печально вздохнул. — Давно это было... А в крестовом походе я окончательно убедился: что неверные, что христиане — все на один пошиб. Деньги, земли, слава, власть наконец — вот их главные стимулы в жизни... Хотя почему «их»? Можно подумать, что я равнодушен к власти. А Филипп — другого такого властолюбца на всем белом свете не сыщешь! Мы с ним два сапога пара, и мир еще услышит о нас — содрогнется, когда услышит! Это не пустое бахвальство, у меня чутье такое — а оно меня еще никогда не подводило. Кто десять лет назад первым увидел в Филиппе наследника Гаскони? Гастон говорит, что он, и он искренне верит в это, наш драгоценный граф д’Альбре. Ну и пусть себе верит — чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало, — а мне все равно, я на такие мелочи не размениваюсь. Запомни, Байярд, что я тебе скажу: будет наш Филипп великим государем, чертовски великим — Филиппом Великим, вот кем! А я в его коннетаблях чувствую себя гораздо ближе к жезлу гроссмейстера тамплиеров, чем если бы был одним из магистров ордена... Ты, верно, спрашиваешь, к чему я это веду? Охотно отвечу. Я, знаешь ли, тоже хорош и ради власти способен на многое. Но хладнокровно убить женщину... И какую женщину! Королеву среди женщин! Она — само совершенство. Прекрасная, обаятельная, умная, величественная, властная... Скажу тебе по секрету, Байярд: вчера, увидев ее, я впервые в жизни пожалел, что принял обет целомудрия. Грешно, конечно, и я должен гнать прочь подобные мысли, но они, подлые, обнаглели вконец — ну, никак не хотят оставить меня в покое, хоть ты лопни! И что мне с ними делать, с мыслями этими, ума не приложу. Вот какая женщина Маргарита Наваррская!.. Да, ты прав, она беспутна, легкомысленна. Но разве можно ставить ей это в вину? Лично я не решусь... Нет, определенно, Филиппу повезло, что он женится на ней. Лучшей хозяйки для Гаскони... гм, и королевы для всей Галлии нету и быть не может. Совет им да любовь... Ну, а что до меня, — Эрнан снова вздохнул, — то я всегда буду ему преданным другом, а ей — верным рыцарем... Что ж, поехали, Байярдик, во дворце нас, наверняка, заждались... Впрочем, нет, погоди! В шатре осталась непочатая бутылка великолепного вина. Негоже оставлять ее здесь — чудесный букет!

ГЛАВА XXXIII. ПОБЕДИТЕЛЬ ТУРНИРА И ЕГО ИЗБРАННИЦА

День 5 сентября выдался ясным, погожим и совсем не знойным. Напрасны были опасения, высказываемые накануне, что в тяжелых турнирных доспехах рыцари рискуют изжариться живьем под палящими лучами солнца. Будто специально по этому случаю природа несколько умерила невыносимую жару, которая стояла на протяжении двух предыдущих недель.

Пока герольды оглашали имена высоких гостей и их титулы, Филипп, как и прочие зачинщики, сидел на табурете у входа в свой шатер и скользил взглядом по сторонам. На близлежащих холмах расположилось около двадцати тысяч зрителей из поместного дворянства и простонародья, а справа от шатров зачинщиков протянулся вдоль арены почетный помост для знатных господ, дам и девиц самых голубых кровей. В самом центре помоста находилась небольшая, но, пожалуй, самая роскошная ложа, убранная знаменами, на которых вместо традиционных геральдических символов были изображены купидоны и пронзенные стрелами сердца. Эта ложа пока что пустовала — она предназначалась для будущей королевы любви и красоты с ее свитой.

Слева от центра помоста располагались королевские ложи, в том числе и кастильская. Именно туда раз за разом бросал взгляды Филипп — там, вместе со своим братом Альфонсо, сестрой Элеонорой и невесткой Констацей, находилась принцесса Бланка, которую он, позабыв былые обиды, снова стал считать личшей женщиной в мире.

К превеликой досаде Филиппа, Бланка не собиралась уступать его настойчивым ухаживаниям, а держалась с ним ровно, по-дружески и хранила верность Монтини, которого он вскоре возненавидел всеми фибрами души.

Если днем Филипп упорно добивался любви у Бланки, то ночью он с не меньшим рвением занимался любовью с Маргаритой. За прошедшие с момента их знакомства две недели наваррская принцесса сильно изменилась — и, увы, далеко не в лучшую сторону. Любовь оказалась для нее непосильной ношей. Она слишком привыкла к легкому флирту, привыкла к всеобщему поклонению и, хотя проповедовала равенство в постели, в жизни всегда стояла над мужчинами. Но вот, влюбившись по-настоящему (или полагая, что влюбилась по-настоящему), гордая и независимая Маргарита Наваррская не выдержала испытания на равенство и полностью покорилась объекту своей внезапной страсти. Это несказанно огорчало Филиппа. Будучи любвеобильным, он, тем не менее, очень серьезно относился к браку и хотел видеть в своей жене верную подругу, единомышленницу и соратницу — но не покорную рабыню, беспрекословно исполняющую все его прихоти. Он вообще любил своенравных и независимых женщин...

Торжественное открытие турнира подошло к концу. Все высокие гости были названы и протитулованы; затем герольды огласили имена зачинщиков состязаний. Публика на холмах приветствовала их весьма бурно — мужчины выкрикивали «слава!», женщины хлопали в ладоши и громко визжали.

Филипп обратил внимание, что при представлении Александра Бискайского не был упомянут его титул графа Нарбоннского, коим он был благодаря браку с Бланкой; а чуть раньше, когда оглашали имена присутствующих на турнире вельмож и дам, Бланка была названа сестрой и дочерью королей Кастилии, графиней Нарбоннской — но не графиней Бискайской.

«Что же это такое? — недоумевал Филипп. — Не спит с ним, да еще всячески отмежевывается от него. Надо будет как-то порасспросить Маргариту в постели — с пристрастием, так сказать...»

Когда стали зачитывать окончательный список рыцарей, по праву первенства либо волею жребия, допущенных к первому дню состязаний, Филипп навострил уши. Вчера вечером, когда он ложился спать, к нему заявился Шатофьер и сообщил, что какой-то неизвестный господин обратился через своего слугу к трем первым рыцарям во второй семерке с просьбой уступить ему право вызова Филиппа Аквитанского и получил от них согласие. Естественно, Филиппу было интересно, кто же так жаждет сразиться с ним.

Одиннадцатым в списке значился Серхио де Авила-и-Сан-Хосе. Филипп знал этого кастильского кабальеро и недолюбливал его за откровенную симпатию к иезуитам, к тому же тот принадлежал к партии графа Саламанки, номинальным вождем которой был Фернандо де Уэльва, — но вместе с тем, никаких трений личного характера между ними не возникало.

— Гм, очень странно... Кстати, Габриель, тебя не удивляет, что первым оказался Хайме де Барейро?

Габриель, исполнявший на турнире обязанности его главного оруженосца, отрицательно покачал головой:

— Ничуть не удивляет. Это все Инморте наколдовал.

Филипп криво усмехнулся. Он скептически относился к россказням о колдовских способностях гроссмейстера иезуитов. И тем более не верил, что Инморте мог наколдовать, находясь в сотнях миль от Памплоны.

Покончив со списком вызывающих рыцарей, главный герольд разразился многословной и банальной сентенцией о рыцарской доблести, немеркнущей славе ратных подвигов, любви прекрасных дам и прочих подобных вещах. Король Наварры дал знак рукой, маршал-распорядитель турнира повторил его жест, громко заиграли трубы, заглушив последние слова герольда, и на арену въехали семь первых рыцарей.

— Великолепный и грозный сеньор Хайме, граф де Барейро, — объявил герольд и сделал выразительную паузу.

От группы отделился всадник в черных, как ночь, доспехах и уверенно направился к первому от помоста шатру.

— Вызывает на поединок великолепного и грозного сеньора Александра, графа Бискайского.

На лице графа отразилось искреннее удивление, которое Филипп ошибочно принял за испуг и презрительно фыркнул.

Когда последний из первой семерки рыцарей, виконт де ла Марш, вызвал единственного оставшегося свободным после шести предыдущих вызовов зачинщика — а им оказался как раз Филипп, все семь пар противников заняли свои места по оба конца арены.

Приглашение маршала-распорядителя, неуместные откровения герольдов, призывное завывание труб — и, выставив вперед копья, Александр Бискайский и Хайме де Барейро понеслись навстречу друг другу.

Противники сшиблись, копья у обоих разлетелись в щепки, но при этом граф Бискайский потерял равновесие, и лишь в последний момент ему удалось ухватиться за шею вставшей на дыбы лошади и избежать падения. Маршалы единодушно признали его побежденным.