Валерий Елманов - Алатырь-камень Страница 68

Кроме того, он заявил, что теперь пришла пора открыться и ему самому. Оказывается, он не просто бродячий проповедник, желающий людям счастья, но принадлежит к старинному роду, который еще сто лет назад правил далеко отсюда по законам справедливости, добра и блага. Поэтому его предков свергли, и с тех самых пор они были вынуждены скитаться по земле, не находя нигде приюта.

Обычно в первый день ураза-байрама, да и в последующие тоже, люди побогаче резали скотину. Она приносилась в качестве жертвы, очищающей мусульманина от грехов. На этот раз случилось то, что должно было случиться, – жертвой стали люди.

Убейдулла, верный заветам первых мутазилитов, не щадил ни иудеев, ни буддистов, ни даосистов, ни христиан, ни своих же мусульман [159] . В городе началась великая резня. Из купцов уцелели лишь немногие, успевшие добраться до своих кораблей и немедленно отплыть из этого страшного места.

Имамы и муллы не дождались в тот день своих фитр [160] . Точнее, они были поднесены, но в виде ножей и острых сабель.

– Это ислам вероломства, подкупа и лжи! – горланили опьяненные кровью люди, громя медресе.

– Это те, кто сеял в наших сердцах нечистоты обмана! – и седых стариков-мулл кидали в костер, ярко пылавший на площади.

– Это те, кто пьет из нас кровь и заставляет нас угождать им и кланяться! – и следом за ними наступала очередь купцов.

Если бы воины сохранили верность властям, возможно, с бунтом и удалось бы справиться, но Убейдулла был умен. Именно их он в первую очередь одурманил сладкими речами, и именно они составили основную силу нападавших.

Спасения не было нигде. Даже те, кто успел укрыться в соборной мечети или в бывшей резиденции наместника Сасанидов, получили лишь временную отсрочку.

Часть жителей попыталась прорваться через крепостные ворота, но и Кырхляр-Капы [161] , и Орта-Капы [162] были закрыты, а отряды угрюмых воинов, стоящие возле них, не позволяли усомниться в дальнейших намерениях бунтовщиков.

К тому времени, когда Вячеслав расположился у стен Дербента, некогда скромный проповедник успел назначить себя эмиром ал-умара [163] и распоряжался в городе как полновластный единоличный правитель.

Никто не смел сказать поперек ни слова – это было слишком опасно.

Прекрасно понимая, что Убейдулла сейчас находится на пике своей власти, воевода продолжал медлить, не решаясь идти на кровопролитный штурм, расположив оставшиеся у него полки в версте от города.

Самый лучший, во всяком случае бескровный вариант – взять город на измор – отпадал сразу. Для этого необходимо окружить его полностью, а как это сделать, если от главной цитадели Нарын-Кала тянутся до самого моря сразу две параллельные стены и южная сторона целиком свободна.

Можно было бы попытаться выкупить у купца-рассказчика часть его товаров вместе с кораблями, чтобы высадить десант на южную сторону, но Вячеслав об этом как-то сразу не сообразил, а потом было поздно – тот ушел вверх к устью Волги. К тому же, поразмыслив, воевода пришел к выводу, что блокировать город полностью все равно не получится. Оставались горы, которые не оцепишь.

Попытка взять город со стороны моря была бы тоже обречена на провал. Дело в том, что нежилая приморская часть, заключенная между двух стен, была некогда отсечена еще одной стеной-перемычкой, параллельной морскому берегу и создающей для штурма весьма неприятное препятствие.

Тем более что спецназ мог бесшумно вскарабкаться на стены и вырезать часовых лишь при их обычной, если можно так выразиться, стандартной степени бдительности. Теперь же не только влезть на стены, но и незаметно приблизиться к ним представлялось архисложным.

Как назло, еще один торговец, проплывавший мимо Дербента на север, сообщил Вячеславу, что о беде, постигшей этот город, уже прознали в самой Шемахе – столице Северного Азербайджана. Теперь ширваншах Фарибурз III спешно собирает войска, чтобы покарать обезумевших и отомстить за своих купцов, которые погибли в городе во время резни.

После дотошных расспросов воевода выяснил, что эта угроза нешуточная, так как ширваншах в состоянии выставить несколько десятков тысяч одной только конницы. Разумеется, что-то купец преувеличивал. Но в любом случае это сила, с которой нужно считаться.

Кое-что об этой стране Вячеслав знал из листочков Константина, где было отмечено, что государство ширваншахов тянется от реки Куры на юге и до реки Самур на севере. Правители Дербента отделываются от них малой данью, но номинально город входит в состав их государства.

Получалось, что надо срочно что-то предпринимать. Одно дело – взять город, пока он считается почти вольным, к тому же охвачен мятежом, и совсем другое – вступать в открытый конфликт с соседями. Нет уж, пусть те поберегут силы для монголов, которые скоро нагрянут к ним «в гости».

Но тут, к счастью, несколько зарвался сам Убейдулла. Утверждая, что перед святым словом и проповедью должны преклонить колени все без исключения, что не может быть неодолимых преград для воинов, несущих истинную веру, новоявленный эмир ал-умара переоценил свои возможности и явно недооценил силы противника.

К тому же он и не подозревал о том, что Вячеслав имеет столь мощную конницу. На виду, перед самими стенами, его люди смогли насчитать лишь сотню всадников, и Убейдулла решил, что все, чем располагают неведомо откуда появившиеся пришельцы, – сто конных и тысячи две пеших воинов. Почти треть пехоты воевода тоже укрыл заблаговременно, так что и об их количестве новоявленный полководец тоже имел неверные данные.

И все-таки как знать, рискнул бы он ввязаться в открытый бой, распахнув настежь северные ворота, или остатки благоразумия помешали бы ему это сделать, если бы не Вячеслав.

Напряженно размышляя, что именно предпринять в такой непростой ситуации, когда враг силен благодаря своей вере, он в одну из ночей пришел к выводу, что, оказывается, – все очень просто. Надо силу противника превратить в его же слабость – и все.

Утром, перед тем как лечь спать после бессонной ночи, Вячеслав вызвал к себе Бачмана, о чем-то долго толковал с ним, затем переговорил со священниками, после чего навестил купца, уже собиравшегося в путь. Вышел он из его шатра не скоро, но зато с приобретениями. За воеводой брели два раба, купленных им у торговца. Оба они были изрядно нагружены мешками и тюками.

А на другое утро, еще до восхода солнца, часовых на стенах взбудоражили крики людей и звон оружия. Встревоженные воины стали вглядываться в даль и увидели печальную картину. Во весь опор к крепости несся небольшой купеческий караван, а русичи преследовали его по пятам. Охранники каравана время от времени оборачивались и пускали в преследователей стрелы, то один, то другой из догонявших падал, но многочисленность погони все равно не давала торговцам шансов на спасение.

Самые горячие головы порывались было помочь единоверцам, но появившийся Убейдулла заявил, что они видят перед собой еще один знак всемогущего. Тем самым он дает понять истинно верующим, что бывает с теми, кто верует неправильно.

Победители тут же принялись вспарывать тюки, рвать друг у друга из рук ткани и прочую добычу, после чего, крайне довольные, отправились обратно в лагерь, грубо подталкивая древками копий своих пленников. Трупы своих товарищей они унесли, оставив валяться на камнях лишь вражеские.

Воевода, наблюдавший не столько за перипетиями боя, сколько за поведением осажденных, разочарованно вздохнул и буркнул себе под нос:

– Ну и в рот вам дышло. Не открыли дверку, так и не надо. Все равно я на это особо не рассчитывал. Ладно. Посмотрим, что вы скажете, когда начнется вторая часть моего Арлезонского балета [164] .

В русском лагере тут же началась торжественная церковная служба, очевидно, посвященная легкой победе. Больше всего осажденных возмущало то, что на нее насильно приволокли пленников, поставив их на колени метрах в двадцати перед пятиметровыми крестами, вкопанными в землю. Было их не так уж и много, человек десять, но головы троих из них украшали чалмы зеленого цвета – верный знак того, что эти люди совершили хадж. К тому же в этой кучке имелся и дервиш, что уж совсем никуда не годилось.

С этого дня в лагере начались не просто добросовестные церковные службы. Теперь они не прекращались даже ночью. Оставшаяся при войске дюжина священников честно трудилась аж в четыре смены, читая бесконечные молитвы.

Так длилось три дня, причем с правоверными, присутствовавшими на этих богослужениях, происходили весьма загадочные метаморфозы. Уже на второй день они явились на молитву добровольно. Встать на колени их никто не побуждал, но на третий день они опустились сами, вызвав неодобрительный гул на крепостных стенах Дербента.