Сергей Шхиян - Волчья сыть Страница 7

В армии установлена жесточайшая дисциплина. Павел зажал дворянско-офицерскую вольницу, опору своей покойной матушки, и теперь не только нижние чины ощущают тяготы и лишения воинской службы.

Только недавняя либерализация законов поменяла пожизненную солдатскую службу на двадцатипятилетнюю. В крепостные крестьяне, считай рабы, записали всех не сумевших доказать свое дворянское происхождение или не имеющих твердого, постоянного дохода.

Власть помещиков над крестьянами сделалась абсолютной. За жалобу на произвол барина крестьян наказывают кнутом. Достаточно вспомнить сумасшедшую помещицу Салтыкову, до смерти замучившую в непосредственной близости от Москвы, в своем имении Коньково, более ста тридцати женщин и нескольких мужчин, прежде чем власти применили к ней репрессивные меры…

Память о недавнем Пугачевском бунте подогревает энтузиазм верноподданных обывателей ловить всех людей, кажущихся чем-то подозрительными. Причем к облавам привлекаются крестьяне, независимо от их занятости, даже в самое горячее время полевых работ, в страду.

Все люди в империи повязаны страхом и подозрительностью. За недоносительство карают и рублем, и кнутом. Вполне возможно, что корни любви к доносам у одной части населения и лютая ненависть к доносчикам у другой, восходят к этим странным временам.

Если вдуматься, то страх — один из действенных рычагов управления людьми. Он сковывает инициативу, но там, где дело касается выполнения приказов и беспрекословного повиновения, даже ценой жизни, он незаменим. К счастью, страх экономически неэффективен, иначе большинство человечества до наших дней так и пребывало бы в рабском состоянии.

Что гнало монголо-татарские орды воевать за тысячи километров от дома, терпеть лишения и голод? Жажда заполучить чужое достояние? Вряд ли у кочевников была такая тяга к имуществу. Стремление к подвигам, патриотизм? Это все более поздние выдумки.

На мой взгляд, их гнала от победы к победе безжалостная и организованная группа людей сумевшая заставить бояться себя больше, чем гибели в бою.

Почему великий русский солдат сумел завоевать своим царям огромную империю? Опять-таки, боясь своего начальства больше, чем врагов. Тот же вывод можно сделать и проследив ход последней, большой войны с Германией.

Советское, плохо организованное, плохо вооруженное, часто брошенное на произвол судьбы бездарными полководцами воинство без оглядки бежало, пока его не загнали в угол между возможной героической смертью от руки врага и бесславной, но неотвратимой — от своих. Только тогда остановили наши герои винтовками Мосина крупповские стальные мастодонты.

Все эти этюдного плана размышления, пришли мне в голову, когда я стал осознавать, как быстро дух времени начинает руководить моими поступками. Кажется, какое мне дело до ветхозаветных законов странного императора… ан нет, у меня начал появляться вполне реальный страх перед всякого рода начальством и ощущение своей беззащитности.

В своем времени еще ориентируешься, как ловчее увернуться от чиновников-беспредельщиков, а в чужом кажется, что опасность подстерегает тебя на каждом шагу. По общему нашему историческому невежеству, я почти ничего не знал о структурах власти в предшествующие эпохи.

В школьном курсе истории основной упор делался на критику предшествующего режима, а не на изучение истории, если не народа, то хотя бы государства и его институтов. Теперь прошлое стало для меня настоящим, и я его боялся.

Самое, пожалуй, забавное, что я боялся не чего-то и тем более не кого-то конкретно, а так… вообще. По принципу «как бы чего не случилось». Грустные мысли на Руси обычно кончаются одним и тем же. Я оказался не исключением и смирился с суровой действительностью при посредстве бутылки водки, в компании портного Фрола Исаевича.

По будням Котомкин много работал, зато по выходным оттягивался по полной программе. Наше с Алей появление в доме, внесло, как говорится, свежую струю в их обыденную провинциальную жизнь. Мне тоже было интересно понаблюдать изнутри бытовые подробности нарождающегося «среднего класса».

После всех кровавых приключений, случившихся со мной в последние дни, хотелось тишины, покоя и нормальных человеческих радостей.

Воскресный день портной патриархально проводил в кругу семьи. Ходить в простонародный кабак ему было не по статусу, рестораций и трактиров для среднего класса в городе тогда еще не было; оставалось два выхода — пить одному или со своей ровней — владельцами лавок или такими же, как и он, предпринимателями.

Хотя официально я его ровней не был, но и барином себя до конца не ощущал. Так что пока моя Аля и его дочь Дуня готовились к посещению «вечерни», мы с портным мирно сидели за столом, пили настоянную на травах и ягодах водку и болтали о самых обыденных вещах: судьбе России, войне с турками и французами, подлости и жадности чиновников, курсе ассигнаций относительно серебряных рублей и правильном, честном реформировании государственного управления.

Все это время Аля, тайно от меня, готовилась к выходу в свет. Она нарядилась в экстравагантное платье княгини с глубоким декольте, набросила на плечи крестьянский цветастый платок, вплела в косы яркие ленты и вознамерилась поразить своей красотой город Троицк.

Пускать девушку в таком виде на посмешище мне не хотелось, пришлось долго объяснять несоответствие ее наряда. Убедить ее одеться в скромное платье мне удалось, но удовольствие от культпохода в церковь у нее пропало.

Наконец Котомкины со всеми чадами и домочадцами ушли к богослужению, а я остался дома. Теперь, утратив последнее свое прикрытие, парчовый халат, я стал «невыходным».

Второй раз надевать вчерашний казакин я категорически не хотел, чувствовал себя в нем как огородное пугало. Мое новое платье должно было быть готово только на следующий день, и пока мне пришлось искать развлечений в портновском подворье.

Я взял саблю и опять пошел навестить еще одного добровольного узника, Ивана.

Когда-то, поступив в мединститут, я, чтобы избежать нудной общефизической подготовки, решил заняться каким-нибудь необременительным видом спорта, что давало право на зачет по физо.

Пока я собирался и примеривался, свободные места остались только в секции фехтования. Тренер, очень милая молодая женщина по имени Татьяна Евгеньевна, мне приглянулась, и это решило мою спортивную судьбу.

Фехтование оказалось занятным видом спорта, и я даже им увлекся. За два года мне почти удалось выполнить норматив первого спортивного разряда, и останься я в институте, кто знает, каких бы успехов добился бы к шестому курсу.

Теперь, попав в эпоху холодного оружия, я решил, что стоит восстановить порядком утраченные навыки фехтования. Тем более, как я уже говорил, попавшаяся мне сабля была почти в два раза тяжелее и на пять сантиметров короче спортивной.

В сенном сарае было тихо и пусто. Иван спал, закопавшись в сено, на самой верхотуре. Я не стал его будить и занялся отработкой приемов нападения и защиты, приспосабливаясь к габаритам оружия.

Я старался все делать по возможности тихо, но все-таки разбудил солдата.

Он съехал с сенной кучи вниз и приветливо со мной поздоровался. Сегодня он улыбался детской обезоруживающей улыбкой, его лицо утратило жесткое выражение и, несмотря на многодневную рыжую щетину, не выглядело разбойничьим.

— Ну, как тебе здесь? — спросил я.

— Пока хорошо. Кормежка справная.

— Не боишься?

— Как не бояться, боюсь. А ты что ли очень храбрый?

— Не очень, — сознался я. — Иван, я хочу тебе помочь, да не знаю как. Власти у меня нет, знакомств в городе тоже, хозяин наш — сам крепостной на оброке, ему влезать в твои дела резона нет. Спасибо, хоть согласился приютить.

Иван внимательно слушал меня и глядел не мигая.

— Расскажи про себя, что сочтешь возможным, попробуем вместе придумать, что делать дальше.

Я сделал длинную приглашающую паузу, но он по-прежнему молчал.

— И учти, — добавил я, — что я очень долго не жил в России и не знаю здешних правил и порядков…

— Хитришь ты что-то, барин, — раздумчиво произнес он. — Из какого такого ты далека, что сам никого не знаешь, а тебя даже нечистые знают. Вон и хозяин по одному твоему слову беглого прячет…

— Начнем с того, что я не очень настоящий барин. Попал я сюда случайно. Как, объяснять не буду, ты все равно не поймешь. Зачем, сказать могу. Мне нужно найти одного человека, твоего тезку, тоже Ивана. Здесь я живу как лекарь, лечу портновскую дочку, ну, и еще пару человек…

— Так ты, барин, не офицер?

— Нет, не офицер.

— И не помещик?

— Нет.

— Может, ты и не из благородных?

— Во всяком случае, не из тех, кого ты называешь благородными, — для чего-то уточнил я, не пожелав считаться в его глазах, «неблагородным».