Ева Ночь - Вверх тормашками в наоборот (СИ) Страница 7

— А выращивать вы их не пробовали? — что-то во всём этом рассказе заставило меня сделать стойку, как охотничью собаку, которая вот-вот нападёт на верный след.

— Пробовали. Ни корни, ни отростки не приживаются.

— А семена? — тут я почувствовала, как вспыхнули щёки от догадки и радости.

— А кто и когда видел семена мимей?

Мы с Гелланом понимающе переглянулись. Видать, он тоже догадался, что я хотела сказать. Он даже с места вскочил, чем очень удивил Иранну.

— Да у меня полные карманы этого добра! И лошадь Геллана увешана ими, как ёлка! Вчера одна бусина проросла у меня прямо в волосах, но за ночь мерцатель прикончил все ветки, и почему-то другие расти не захотели.

Иранна переводила взгляд с меня на Геллана, словно пытаясь что-то понять.

— П-п-посадить, — прошелестела Мила и снова уткнулась в мерцателя.

— Точно! — прищелкнула пальцами муйба Иранна, наконец вынырнув из созерцания наших с Гелланом лиц. — Они же умные. Вчера одна показала, что может и хочет прорасти. Но мимеи не собираются прорастать и гибнуть. Им всё же нужна земля. Поэтому есть шанс, что, попав в почву, семя мимеи прорастёт.

— Так чего мы тут расселись? Не попробовав, не узнаем.

Я сорвалась с места, Геллан чуть придержал меня у выхода из столовой (они называли её едовой) и, улыбаясь, покачал головой:

— Давай я впереди.

Черт, я и забыла о его дурацком замке-лабиринте. Вслед за нами отправились Иранна и Мила с мерцателем на руках.

— Выход! — звучно сказал Геллан, когда мы очутились в комнате с камином.

Через розовое марево идти не пришлось: сразу распахнулась дверь — и мы вышли наружу.

Вовсю светило солнце, а воздух пах так вкусно, что у меня голова закружилась. Геллан чуть замешкался, затем, тряхнув белокурой гривой, словно решившись на что-то, махнул рукой вправо:

— Туда. Там… сад.

Он шагал широко и решительно, уверенно, как всегда. Но за этой решительностью крылось что-то такое отчаянное, словно он не хотел, но делал то, что нужно. Я оглянулась. Рядом шла Мила. На бледных щеках выступил рваный румянец, девочка немного задыхалась, но кролика держала крепко.

— М-мамин с-с-сад, — шёпотом сказала она, как будто доверяя страшную тайну.

Я кивнула, хотя это мне ни о чём не говорило. По ходу, я скоро привыкну к тому, что ни фига не понимаю.

Мы шли по аккуратно выложенному булыжнику — зеленоватым камням с красными вкраплениями и золотыми искрами. Чисто, ни травинки. Чуть в отдалении геометрично высажены деревья с разноцветными кронами. Я присматривалась к ним, гадая: осень ли выкрасила их так причудливо, а может, они такими появились на свет: ярко-желтые с коричневыми диагоналями по листве и стволам; красно-зелёные с ветвями до земли; фиолетово-рыжие, трёхглавые, как короны… Как будто художник-авангардист подтрудился над ними…

У резной калитки Геллан остановился. Я опять налетела на него, чуть не упала. Он поддержал меня, а я споткнулась о его взгляд. У них с Милой одинаковые глаза — голубые-голубые, как бездонное небо в ясный день. Только у Милы — черные мохнатые ресницы, а у Геллана — светлее, но не белёсые, как часто бывает у блондинов.

Не знаю, что я увидела в его глазах. Он тут же отвёл взгляд, смотрел куда-то поверх моей головы. Но смутно понимала: это не простой сад. И ему не очень легко далось решение идти сюда.

— Сад немного запущен. За ним давно никто не ухаживал. Но, думаю, для наших целей вполне сгодится его плодородная земля. Хотя мимеи растут чаще всего на каменистых почвах.

«Не бойся», — хотелось сказать мне, но я не могла произнести ни слова. Вместо этого я просто взяла его за руку, а другой толкнула калитку. Она заскрипела ржаво, но открылась легко. Так, взявшись за руки, мы и вошли туда.

Он был прекрасен — сад мамы Геллана и Милы. Когда-то нас классом водили в ботанический сад, но он, так восхитивший меня тогда, показался сейчас лишь бледной тенью того, что я увидела. Пышные кусты роз разных оттенков, каких-то диковинных цветов и растений, подобранных по размеру, окраске, наверное, сезону…

Повсюду виднелись остроконечные камни — словно воры-жулики, забравшиеся в чужой дом. Мы осторожно обходили их. Буйно стелилась трава, выросшая привольно, потому что не было заботливой руки садовника, который бы укротил её жадное веселье.

Геллан остановился возле небольшого домика с инвентарём, достал лопату и расчистил кусок земли. Работал он легко, без усилий, словно смахивал с гладкой поверхности стола мелко нарезанную зелень…

Земля пахла сыростью, прелыми листьями и травяным соком. Я достала из кармана светящиеся бусины мимей. Тяпка восторженно пискнула, заволновалась и стала рваться на волю из рук Милы. Та испуганно пыталась удержать мерцателя, но куда там… Расцарапав девочке руки, Тяпка кинулась ко мне и жадно ткнулась носом в ладони с бусинами-семенами. Она завела какую-то, только ей понятную, песню: урурукала, гулила, как малыш, подвизгивала на высоких нотах и быстро-быстро дергала мягким носом.

Мила плакала от боли, Иранна утешала малышку и, кажется, остановила кровь, но мне пока было не до этого. Я опустилась на колени и положила бусины в аккуратные ямки, выкопанные Гелланом. Не успела я прикрыть их землёй, как услышала отчетливые щелчки. И почти тут же из земли вырвались на волю бело-голубые кудрявые лианы. Тяпка прыгала вокруг и подвывала с хрипотцой. Она встала на задние лапки и, сложив передние в просительном жесте, стала ждать. Вскоре лианы мимей заклубились вокруг неё и начали бросать куски стеблей прямо в лапки изголодавшегося животного. Тяпка хрустела с наслаждением, закатывала глаза и продолжала петь.

— Никогда не видела ничего подобного. — восхищенно сказала Ирана.

Даже Мила перестала всхлипывать. Я взяла её за руку. Девчонка сжалась, но руку не выдернула.

— Не бойся. Мимеи творят маленькие чудеса. Подойди поближе.

Девчонка, вся в радужных разводах, тут же была обласкана мимеями. Они терлись об её лицо и толстели на глазах. Обнимали усиками её руки, впитывая светящиеся следы мерцателя. И тут же, в благодарность, залечили глубокие царапины, что оставили Тяпкины когти.

Мила смотрела на меня во все глаза. Робкая улыбка осветила её лицо, отчего она стала такой милой-милой… Настоящей Милой — ведь не зря ей дали такое красивое имя…

Я улыбнулась в ответ и потрепала по темным коротким кудряшкам:

— Видишь, это совсем не страшно.

Затем я подняла глаза и зацепилась взглядом за Иранну. Та смотрела поверх моей головы. Пристально и не мигая. Я обернулась. Геллан стоял, опираясь на лопату. Высокий и худой. С длинными волосами, что щитом закрывали правую изуродованную сторону. Они словно говорили с Иранной о чем-то, но молча, не разжимая губ. И почти на сто процентов я была уверена, что их немой разговор шёл обо мне.

Я прокашлялась громко и немного демонстративно. Лицо Геллана дрогнуло, а взгляд переместился на меня.

— Ну вот теперь все знают, что едят мерцатели. Остается вопрос, что нам делать с Тяпкой, коль она соизволила одомашниться, совсем не оказалась трусихой и вообще не собирается помирать от разрыва сердца.

Не знаю, что такого смешного я сказала, но вначале тихонько прыснула Мила, затем хмыкнула Иранна, а потом открыто и чисто засмеялся Геллан. Обожаю его смех — от него светлеет на душе.

Глава 8

Когда огонь сжигает небо. Пиррия

Здесь всегда крадётся полумрак: приседает на пружинистых мускулистых лапах, зависает туманом возле пола, выныривает из закоулков и поворотов, сверкая красными глазами настенных фонарей.

Ей не нравится свет и жар солнца — пусть жмурят глаза, обливаются потом мужики, мохнатки и другие низшие сословия. Её хранит высшая и сильнейшая из стихий, поэтому всё остальное — досадные помехи на пути огненного хаоса, прекрасного и могучего.

Пламя танцует по стенам, рождая уродливые, скалящиеся тени. Они прекрасны, потому что способны вызывать страх, ненависть, слабость у тех, кому не понять совершенства огня. Жар искрами уходит ввысь, чуть потрескивает, радуясь гудению ветра, — музыка, которую можно слушать вечно, наслаждаясь и согреваясь в неповторяющихся мотивах.

— Зачем ты звала меня, Пирр?

Она смотрит на языки пламени и проводит узкой ладонью прямо по костру, что жадно пылает посреди огромной залы. Не оборачивается, но чувствует, как по спине бегут мурашки от этого голоса. Бархат и сила. Глубина пропасти и воркующий тембр, от которого — дрожь внутри, до щекотки, жаркой вязи в груди…

— Лерра̀н. Рада, что ты пришёл.

— Трудно не прийти, когда огненная птица грозится сжечь дотла замок, если я сейчас же, сию минуту, не брошу свои дела и не появлюсь в твоём пылающем сумраке.

— А ты испугался. — в её голосе насмешливое неверие.

Она не поворачивается, чтобы слышать только голос, не видеть, не поддаваться колдовскому огню этого человека.