Сергей Мавроди - Тюремные дневники, или Письма к жене Страница 7

— Да я-то ладно… У меня ведь еще подельница есть. Ей три года запросили. Вот ее бы нагнали! Ей здесь делать совершенно нечего! Я только о ней сейчас и думаю!

Оказывается, что подельница — это его девушка. Зовут Юля.

— Я ее полгода уже не видел. Вообще ничего не знаю. Как она? Что с ней? В пятницу на суде даже говорить не дали. Так, обнялись да парой слов перекинулись.

— Ну, ничего, сегодня наговоришься.

Э-хе-хе… «Ей здесь делать нечего»! Можно подумать, что мне здесь… Впрочем, ладно.

Наконец его вызывают. Возвращается почти сразу. Проходит к лавке и молча на нее садится. Я тоже молчу и ни о чем не расспрашиваю. Хуй его знает, с суда ведь человек вернулся! Может, ему там десять вместо пяти влепили, и он сейчас вообще в шоке. Какие ему там, в пизду, «разговоры»! Пару минут оба молчим.

— Ничего не понимаю! Представляешь, нас, оказывается, возили сюда, чтобы мое последнее слово выслушать! А приговор только завтра объявят! Это что же, мне завтра опять сюда ехать? Опять в шесть утра поднимут?

— А длинное у тебя последнее слово?

— «Полностью признаю свою вину и во всем раскаиваюсь».

— Все?

— Все!

— С девушкой-то своей хоть поговорил?

— Да слова даже друг другу сказать не дали! Весь суд от силы пять минут занял! Ничего не понимаю!

А что тут «понимать»? «Поднимут в шесть утра!..», «поговорить не дали!..». Да кого здесь все это волнует?! Кого это ебет? «До суда ты еще не человек, после суда — уже не человек». Тюремная мудрость.

Дверь камеры открывается, конвоир мне кивает. Слава Богу, фамилию хоть во всеуслышание не орет. Выхожу. «Руки за спину!» Одевают наручники.

«Правила знаешь?» — «Какие еще правила?» — Начинает зачитывать правила. «Нельзя… Не допускается… При попытке к бегству конвой стреляет без предупреждения!» — «Ты охуел? Куда я в таком виде побегу?»

Повели наверх. Мент спереди, мент сзади. Посередине я в наручниках. Блядь, «картинка с выставки»! Хорошо еще, что хоть прессы, вроде, нет. Хотя, впрочем, в зале суда, может, и есть.

Спрашиваю у конвоиров: «Прессы-то хоть нет?» — «Да мы и сами не знаем. Вроде, нет». Поднимаемся, кажется, на третий этаж. Зал пустой. Ни публики, ни прессы. Заседание, судя по всему, закрытое.

(Так впоследствии и оказалось.) Прекрасно! Просто замечательно! Ну, хоть в чем-то повезло! Любоваться потом на себя во всех газетах в клетке и в наручниках мне что-то совсем не хочется…

Начинается суд. Судья предельно вежлив: «Пожалуйста, встаньте. Так положено…» Ладно, встанем, Чего уж там! Раз «положено»… Ну, так… Следователь, адвокат… Да быстрее, чего тянуть!.. Блядь, адвокат тут еще целую речугу завернул. Короче! Короче! Домой мне пора, в тюрьму! Дел у меня там в камере по горло! Шконку надо перетянуть, бельишко постирать. Сыра с обеда кусок остался, так беспокоюсь, как бы сокамерники голодные без меня не съели. Короче, в общем!!.. Что, все? «Поддерживаете ли Вы позицию своего адвоката?»

Это ко мне, что ли? «Поддерживаю!» Ну, теперь-то все?!.. Еб твою мать!!! «Суд удаляется на совещание. Решение будет объявлено через пятнадцать минут». Ебаный в рот! Какие еще «пятнадцать минут»? А меня на это время куда? Неужели опять в камеру? Да что же это такое делается?!

К клетке подходит конвоир с наручниками.

— Давай руки!

— Зачем?

— Решение положено ожидать в камере.

— А здесь нельзя?

— Положено в камере.

Спорить бесполезно. Протягиваю через решетку руки. Надевают наручники и тем же порядком проводят в камеру. Минут через пятнадцать опять подымают в зал. Оглашают решение. «Учитывая…», «в связи…». Короче, продлить до двенадцатого августа. До двенадцатого августа! Ну, конечно, именно до двенадцатого! Не удержавшись, саркастически спрашиваю у следователя:

— Вы это что, нарочно? Не могли до тринадцатого или, скажем, до четырнадцатого продлить? У меня же одиннадцатого день рождения!

Значит, меня теперь именно в мой день рождения сюда опять привезут?

За новым сроком! Хорош будет подарочек!

Следователь и прокурор улыбаются.

— Не обязательно одиннадцатого. Могут и раньше. Дней за пять.

— Могут. Но сердце мне почему-то подсказывает, что привезут именно одиннадцатого. А оно у меня вещун.

Все смеются. Даже судья, вроде, слегка улыбается. Ладно, поразвлеклись и хватит! Пора и честь знать. Домой, домой! В родную и любимую камеру два-три-четыре СИЗО N 1(так официально называется тюрьма «Матросская тишина»). В хату. Впрочем, не все сразу, До дома еще далеко. Ох, как далеко! Камера, автозэк, сборка… Сколько еще там торчать придется? Ну да ничего, потерпим. Поторчим.

Через полчаса я уже сижу в автозэке. Народу там пока относительно немного, так что — сижу. Начинаем объезжать суды. Бокс быстро заполняется. Теперь свободных мест уже нет. Некоторые сидят в проходе между лавками на каких-то баулах. Откуда у них, интересно, эти баулы? Вероятно, с воли или в другую тюрьму переводят. У каждого суда подолгу стоим. Иногда по полчаса и больше. Мы так вообще когда-нибудь до дома доберемся?

К сожалению, зэк напротив знает, кто я. Слышал, как меня в автозэк заводили. После обычных ахов и охов («Неужели тот самый Мавроди?» — «Да потише ты!»), начинает рассказывать о себе. Как он был в Испании и какими крутыми делами там занимался. Кажется, с недвижимостью или чем-то подобным.

— А здесь-то как оказался? Если у тебя все так хорошо и в Испании шло?

Собеседник сразу мрачнеет.

— Друг-дебил травку привез.

И после паузы вдруг совершенно неожиданно добавляет:

— Да вот он сидит, гнида!

И тычет пальцем прямо в моего соседа. Интеллигентного вида паренька в очках. Тот сразу съеживается и начинает что-то невнятно бормотать.

— Помолчи. Я же сказал тебе, что не хочу с тобой разговаривать!

Голос твой поганый не хочу слышать! Ты показания свои читал?!

Господи! И черт меня дернул его спросить…

Рядом степенно и неторопливо беседуют два старых зэка. Каждому на вид лет семьдесят.

— Прикинь, мне по касатке (кассационной жалобе) сейчас с пятнадцати до девяти скостили. Крытый вообще отбил. А у меня ведь три года крытого было… Теперь дальше мутить буду!

— Ты смотри, на хуй. Как бы опять пятнадать не вхуячили, на хуй.

— Да нет, мне не за что. Ну, убил… Ну, бывает… Да и судимости у меня все уже погашены.

— Да, погашены, на хуй. А на суде, на хуй, тебе их все как на ладони выложат, на хуй.

По-прежнему постоянные остановки. К нам в бокс, правда, никого уже больше не сажают (некуда!), но до тюрьмы, я чувствую, мы так, наверное, сегодня вообще не доедем! Остальные, вероятно, чувствуют примерно то же самое. Мента в тамбуре постоянно спрашивают:

«Старшой! Куда едем?» — «Куда-нибудь».

Но вот, наконец, приезжаем в Бутырку. Бутырских выводят. Бокс разгружается примерно на две трети. Остальные с облегчением рассаживаются по опустевшим лавкам. Сейчас поедем домой, на Матроску. Теперь уже скоро. Однако не тут-то было! Неожиданно начинают заводить каких-то новых. Оказывается, из других автозэков.

Тоже теперь наполовину опустевших. Ага! Из нескольких полупустых автозэков делают один полный. Понятно. Бокс опять быстро переполняется. Даже и стоять-то уже негде, проход между лавками тоже полностью забит. Последних менты буквально впихивают. «Давай-давай!

Потеснись! Все-все! Сейчас уже домой едем!» Решетка с лязгом захлопывается. Все! Трогаемся! Через полчаса мы уже въезжаем в ворота тюрьмы «Матросская тишина». Ну, наконец-то!

Поразительно, но факт! Чувствую себя действительно вернувшимся домой. Все такое родное, знакомое… Даже менты какие-то симпатичные… Впрочем, идиллия длится недолго. Сначала битый час «морозят» (задерживают) при входе, а потом какой-то симпатичный мент, заводя меня на сборку, намеренно громко орет мою фамилию.

Такое впечатление, что специально. Чтобы все вокруг слышали. Все, естественно, и услышали. Все сто с лишним человек. В результате мое пребывание на сборке превратилось, блядь, в какое-то непрерывное двухчасовое шоу (именно столько времени мы там и проторчали!)! Я перезнакомился почти со всей тюрьмой, а со многими даже и обменялся адресами (то бишь номерами хат). Причем всем клятвенно пообещал обязательно ответить. (А что же, спрашивается, мне еще оставалось делать?) Вообще, отношение ко мне самое доброжелательное. Почти восторженное. До что там «почти»! Просто восторженное! («Человек полстраны обманул! Уважаю!») В общем, Мильтон, «Потерянный рай», песнь первая. Черти в аду приветствуют Сатану.

Но все в конце концов кончается. Всех нас выводят со сборки, проводят через телевизор и разводят по камерам. Все! Вот теперь я действительно дома. Время — полдвенадцатого ночи! Этот ебаный понедельник наконец-то закончился. Теперь чаю и спать! Спать! Спать!

Спать!

Р.S. Ах, да. Что такое «телевизор»? Представь себе две смежные комнаты. В стенке между ними — два окошка. Ну, как в сберкассе. В одной комнате — длинный стол. Зэки заходят в эту комнату и раздеваются до трусов. Вещи укладывают перед собой на стол. После чего проходят в соседнюю комнату. Мимо вертухая, который ощупывает резинку трусов. В принципе, могут заставить раздеться и догола, но такое бывает редко. Обычно только до трусов. Итак, проходишь в соседнюю камеру и получаешь там через окошко свои вещи. Точнее, выбираешь их из общей кучи, поскольку швыряют обычно все подряд, без всякого разбору. В общем и целом процедура, конечно, не очень приятная, но, в принципе, ничего страшного. Обычные тюремные реалии.