Мария Чепурина - С.С.С.М. Страница 7

— А ну-ка, братцы, почитаем объявления! Ох, как я люблю их…

И принялся декламировать:

— «Федосеевский стройкомбинаттрест срочно приглашает мастера по производству марсельской черепицы»… «21 мая в ДК Бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев состоится вечер встречи ветеранов общества „Долой стыд“»… «В отъезд на полуостров Дальномерзлый приглашаются: инженер-угольщик и инженер-нефтяник»… «Бумтресту нужны паровые машины в 700 лошадей»… «Новая комедия в „Геракле“ — „Модный трактор“. Режиссер Бабусин-Минский. Картину иллюстрируют гармонисты». Слышишь, Делер? Гармонисты! Я бы поглядел такую фильму…

Когда улеглись, Краслен долго, до трех часов ночи, ворочался. Все думал о ссоре с соседями — это случилось впервые. Чертов вредитель! Он портит не только станки, но и дружбу.

Вновь и вновь Краслен пытался вычислить преступника. Перебирал в голове варианты, улики, кандидатуры, подозрительные моменты… И вдруг понял — вредитель с ним рядом. Вредитель под маской рабочего, честного парня (девчонки?) тут, близко, и скоро Краслену придется почувствовать боль оттого, что он так горько ошибся в мнимом товарище! Стало заранее больно. Немножечко страшно. Кирпичников вновь стал обдумывать, много ли шансов имели соседи, друзья и приятели, чтоб заложить злополучную бомбу. Примеривал платье шпиона на каждого. Думал о том, как же прав был Никифоров: время свершений, опасности, подвигов, битв не закончилось. Надо быть сильным и смелым. Не спать. Не зевать. Не давать себе слишком уж верить другим. Ведь пока коммунизм на Земле не построен, пока есть буржуи, министры, фашисты и прочая нечисть — нельзя расслабляться.

4

Проснулся он в двенадцатом часу. Это ж надо! Не почувствовал, что рассвело, не услышал ни утреннюю музыку по радио, ни того, как возились соседи. Даже завтрак проспал. Хорошо хоть, что Краслен работал во вторую смену: не с восьми, а с часу.

Соседи уже ушли. На столике валялась вчерашняя газета с сообщениями про бойню в Чунчаньване и про марокканскую кобылку. Сверху помещались два стакана в подстаканниках и чей-то портсигар. Мусорная корзина была доверху забита скомканными чертежами. Краслен оделся, вышел в коридор, откуда доносились звуки марша — бодрого и яркого, какого-то светящегося, что ли.

Прямо перед дверью в его комнату на белом полу лежал огромный лист ватмана. По нему, передвигая вырезки журналов и газет, ползал художник. Со своим коллажем, места для которого в жилой комнате не хватало, он возился уже пятый день.

Сверху, из спортзала, слышалось, как мяч бьется об пол, как кто-то прыгает, как весело скрипят спортивные снаряды. Снизу раздавался детский крик — там были ясли. Через окна в полный рост струился свет, и было видно, как на внутреннем дворе, построившись рядами, дошколята, дети комбинатовцев, в одних трусах и майках делают гимнастику.

Мимо шел по пояс голый Революций. Бросил:

— Ба! Да ты небось едва проснулся! — И в шутку хлестнул Краслена полотенцем. — Слышал?

— Что?

— «Что»! Эх ты, соня! Да в Шармантии в правление союза переплетчиков двух наших нынче выбрали! Ну, в смысле, коммунистов! Наконец-то! Обошли-таки буржуйских болтунов!

— А… Это здорово…

— Сегодня в стенгазету напишу. Ну ладно, некогда. Увидимся еще!

Люсек исчез. Краслен пошел, умылся («Интересно, как у пролетариев Шармантии дела с водоснабжением и зубным порошком? Наверняка не хватает»). Оставалось полчаса до выхода на смену, так что начинать какие-то серьезные занятия — например, идти в бассейн жилкомбината, или, там, в библиотеку, или в музыкальную комнату — бесполезно. В столовой завтрак уже кончился, обед не начался: там делать было нечего. Кирпичников решил пойти на верхнюю террасу: прогуляться, глянуть на коллекцию тропических растений, разводимых юнкомами.

Отсюда, с тридцатиэтажной высоты, открывался превосходный вид на улицу. По мокрой, только что политой и поэтому блестящей мостовой текли людские реки. Лето, кажется, вошло в свои права. В одежде пешеходов преобладали белый и серебристый цвета. На фоне светлых зданий, полностью лишенных глупых украшений и прекрасных своей гладкой лаконичностью, на фоне столь же светлой мостовой из искусственного камня, под лучами бодрого, воинственного солнца зрелище спешащих по делам свободных людей рождало ощущение чего-то очень чистого, правдивого и ясного. Нет, конечно, были тут и яркие цвета: флажки на зданиях, тюбетейки, зелень на газонах. Эти красочные пятна лишь подчеркивали царство чистоты и белизны. Наверно, если бы Краслену встретился какой-нибудь рабочий с головой, отравленной фашистской или просто буржуазной пропагандой, то Кирпичников пришел бы с ним сюда, на комбинатскую террасу. Показал бы ему сверху жизнь красностранцев. И рабочий, разумеется, не смог бы не поверить в коммунизм. Его бы впечатлило, покорило, восхитило все вокруг: и махолетчики, все время проплывающие в воздухе, и шелест шин автомобилей — самых мощных в мире, и блистание солнцеуловителей (источников энергии), и зрелище высоких труб заводов с поднимающимся дымом, и шумящий геликоптер, приземлившийся на крыше женского крыла жилкомбината…

«Неужели человек, который это видел, может быть вредителем? — подумалось Краслену. — Кто, кто, кто?! Ну не Пятналер же! И никак не Клароза. Вряд ли Аверьянов. Ну, а что касается Бензины…»

— Эй, Краслен! — окликнул кто-то.

За спиной стоял Маратыч.

— Дышишь воздухом?

— Ну да… Пожалуй, так…

— Наверно, размышляешь?

— Не без этого. Как следствие идет?

— Идет, — сказал Маратыч. И добавил очень тихо: — Знаешь что, товарищ? Будь внимателен. Смотри вокруг. Следи! Вредитель себя выдаст. Агитацией. Прогулом. Бракодельством… Как угодно неожиданно. Гляди во все глаза!

Краслен оторопел:

— Ты что, хочешь сказать, что…

— Тс-с-с!

— Что этот кто-то… Кто, с кем я общаюсь? Друг? Сосед?

— Краслен, я заподозрил… одну личность. Не могу пока сказать. Нет доказательств. Я прошу тебя: смотри внимательно! За всеми. За соседями, ребятами в цеху, за остальными… Всеми, с кем общаешься! Тебе я доверяю. Понимаешь, этим гадом может оказаться кто угодно… Но я знаю, что это не ты. Как, поможешь?

— Ну естественно! Вот если б ты, Спартак, сказал бы мне понятнее, за кем, на что смотреть…

— На все! За всеми! У меня есть только подозрения. Прости, сказать их вслух пока что рано!

— Понимаю.

— Я ведь не могу быть сразу в каждом из цехов, на складе, в комбинате, видеть все… Конечно, есть директор и Люсек. Но ты ведь понимаешь, мало этого! За дело должен взяться коллектив, все мы, рабочие. Но раз этот вредитель просочился в нашу массу, так удачно нацепил личину пролетария, что я могу довериться лишь некоторым. Нашему директору, Люську и вот тебе, может быть, еще паре-тройке…

— Спартак Маратыч! Я, конечно, буду помогать тебе!

— Спасибо, братец! — Начзавком пожал Краслену руку, скупо улыбнулся. — Сообщай мне обо всем подозрительном, что сможешь углядеть!

— Всенепременно!

— И, пожалуйста… молчи об этом нашем разговоре. Не хочу, чтоб кто-то стал завидовать. Краслену, мол, доверяют, а мне вот, дескать, нет… Смолчишь? Спасибо. Скоро мы отловим эту гадину.

Геликоптер, было замолчавший, снова завертел свой мощный винт и снялся с крыши, поднимая за собою красное полотнище с большими буквами: «ЛЮБОВЬ. КОММУНА. РАДИО».

В металлобрабатывающем цеху звучал сильный, способный перекрыть шум всех станков, голос Шарикова. Поэт был еще и чтецом. Нередко он давал рабочим сводки новостей, политпросвет и лекции на тему обстановки за границей. Разумеется, читал свои стихи. Но так как пролетарий должен получать образование по возможности широкое, Шариков старался поумерить самолюбие творца и декламировал чужие сочинения, часто что-нибудь из классики. Сейчас он читал Гоголя — конечно, не в самом цеху, а в радиоузле, по микрофону.

Слева от Краслена штамповал свои детали младший из Безбоженко, Пятналер. Рядом с ним на фрезерном станке трудился дед Никифоров, который временами похихикивал над глупостью Манилова. Краслен «Мертвые души» уже знал: прочел в библиотеке год назад. Теперь он заскучал. Без завтрака работа перестала приносить радость. По закону у Краслена было полчаса на пообедать. Их он мог использовать всегда, в любое время, и поэтому решил подкрепиться незамедлительно.

Электриса Никаноровна зевала. С тех пор как всю еду объявили бесплатной, ее труд стал слишком прост: ни кассы, ни раздачи, только наблюдай за тем, чтоб пища не остыла, да поддерживай порядок в помещении. Голос чтеца звучал и здесь, в столовой, но нарпитовка не очень уважала книги классиков. Гораздо больше ее увлекали отчеты со съездов и актуальная информация.

Поскольку смена только-только началась, столовая пустовала. Электриса Никаноровна скучала больше, чем обычно, и, обрадовавшись Краслену, мгновенно завязала разговор: