Лабиринт №7 - Сергей Васильцев Страница 7

тоске. Упивался ею, культивировал, растравлял бесчисленными воспоминаниями, копил взгляды, жесты, улыбки, слова, которых уже не было. Он стал любить тоску ради нее самой. Голод человеческой чувственности утолить невозможно. И оттого сбывшиеся надежды оставляют позади все лучшее. «О счастье мы всегда лишь вспоминаем?» – классик не прав.

Когда все было хорошо, счастье не имело значения. И он чувствовал себя вправе делать и то, и это. Теперь, когда все стало плохо, понял, что вправе быть только таким – самим собой.

В конце концов, печаль и предательство, страдание и насилие надолго остаются в памяти, но все же они бледнеют, выцветают и исчезают, а воспоминания о бликах огня на теле утомленной ласками женщины и звездном небе, под которым бродили тогда, остаются почти неприкасаемыми в пределах единой человеческой жизни. Хотя и эта правда нуждается в поправках и оговорках.

Весь следующий день он провел на диване. Несколько раз пытался уснуть. Не получилось.

«Отчего же я все время бегу от призраков?» – подумал он и произнес вслух:

– Ты забыла, что я не только знаю тебя, но и чувствую, – и чуть позже. – Все кончено. Теперь уже точно. Кончено.

Он еще раз посмотрел в окно на мельтешашие внизу автомобили. Понял, что сам себя наказал за свою сентиментальную глупость. Отключил мобильник. Хотел посетить ресторан, но передумал. Ушел в пространство московских сумерек.

«Bonjour, Tristesse – Здравствуй, Грусть…».

Он вернулся в будничность своего повседневного существования: работа, заботы, бытовой уют, милая сожительница, мысли о будущем. Начало получаться…

Все кончено? Как бы не так!

Прошел еще месяц…

Он опаздывал. Он категорически опаздывал. Машина летела по набережной, переливаясь светофорами и огнями остающихся позади авто. Гонка преследования....

В последнее время ему мерещилось, что кто-то исподволь охотится за ним, пялится на него электронными глазами. Весь город, весь мир – сплошной электронный взгляд. Это мешало сосредоточиться, не давало думать. Раздражение захлестывало. Он смахнул с лица все выражения и оскалил зубы. «Улыбайтесь, и Вам улыбнутся в ответ». Маловероятно, но попробовать стоит.

Машина неслась в цокоте шипованых шин. Он следил только за выбоинами на асфальте.

Она опять вторглась в пространство его обитания и позвала в гости. Лопух – он снова спешил к ней на встречу. И, когда задребезжал телефон, автоматически брякнул:

– Дорогая, я уже почти…

– Это не дорогая, это я… – раздался в трубке голос подруги. – Загляни дома в почтовый ящик.

«Опять попал!» – тупо подумал он и отвлекся от дороги.

Снег в отличие от людей никуда не торопился. Просто шел, превратив отдельные части трассы в ледяной каток. Машину понесло, ударило пару раз о поребрик и сквозь чугунное ограждение выбросило в реку.

«Ну и вот!»… – успел подумать водитель, прежде чем автомобиль, подмяв под себя тонкий лед, начал уходить под воду.

Он еще увидел, как из притормозившей на набережной желтой иномарки выскочила женщина, всплеснула в ужасе руками и поправила сбившуюся прическу. Потом жуткий озноб взобрался по телу и отключил сознание.

ИЛИ НЕ БЫЛО?

Когда он очнулся, на груди сидела лягушка со странными желтыми пятнами на голове, собранными в корону.

– Просыпайся уже, милый друг, давненько тебя дожидаю… – прошамкало земноводное.

– Этого не может быть! – запаниковал он и очнулся во второй раз.

Он ощущал себя роженицей и младенцем одновременно. Его трясло, выворачивало наизнанку и давило со всех сторон. Время пульсировало и давило на мозг до рези в глазах. Он очнулся. Сознание словно выкарабкивалось из кокона прошлого, отдирая с себя последние ошметки памяти. Оставшееся напоминало сложный ребус, сложенный на незнакомом языке.

Открыл глаза. Долго лежал и пялился в потолок под шум в ушах и ощущение жуткого озноба. «Чувствую, стало быть, существую, – двинулись губы. – Двигаюсь». Чего-то не хватало. Прошлого, понял он наконец, провалившись в бред на больничной койке еще на неопределенный промежуток времени.

Постепенно боль унялась. К тому времени он уже прошел все периоды паники, кошмарной иррациональности, уныния, летаргии, отчаяния. Случалось, что он не мог догадаться, когда спит, а когда бодрствует и отличить сон от воспоминаний. Он знал, что все еще существует, но не понимал, где находится и сколько прошло времени.

Его память снова из связующей ленты, на которой мостились его жизненные перипетии, превратилась в сплошную пелену и стерла из сознания все, кроме вот этой койки и этого потолка. И еще старой нянечки и очков доктора, иногда заходившего посмотреть пациента.

– Пить хочется, – разлеплял он губы, глядя на капельницу.

– Помню, помню… – отзывалась сиделка.

– Я хотел только…

– Знаю, знаю… – звучал ответ. – Спи, батюшка, спи.

«Но должно же быть еще хоть что-нибудь, – думал он. – У меня ведь осталась способность думать. Мысли не могут быть без образов. А образы должны откуда-то являться. Хоть что-нибудь.... Имя, – вдруг выплыло из пустоты. – Должно было быть Имя». Он ухватился за эту мысль как за последний шанс и может быть оттого долго не мог ничего вспомнить. Ничегошеньки! Напрягался до спазмов мышц. Но в голове так ничего и не прибавилось. Пустая трата времени.

Губы зашевелились сами собой, когда он очередной раз вывалился из дремоты. «Сергей», – угадал он беззвучное слово.

– Сергей! – заявил себя миру, как будто поставил штамп в паспорте. Можно было начинать жить.

Утекло еще три дня. К нему никто не пришел. Память по-прежнему давала сбои, но действительность не становилась от этого менее контрастной. Сергей устал томиться ожиданием воспоминаний, потреблять больничную диету, которая сводилась к снижению потребления съестного до немыслимых пределов, и мять казенные простыни.

Один из соседей по палате все время бубнил о том, как от него ушла жена. Другой храпел так, что на тумбочках дребезжали склянки с лекарствами. Старый бомж с подбитым глазом и постоянно чмокающими губами чесался, не переставая, даже когда спал… Пускали газы они по очереди. И этот запах – тягучая смесь сероводорода, скипидара, пота и чеснока – все подталкивало к мысли, что пациент уже достаточно здоров, и пора выбираться. И поскольку, если не считать амнезии, нескольких царапин и насморка, Сергей больше ничем не страдал, отпустили его с легким сердцем. Выдали справку и велели сразу отправиться в милицию.

Только выйдя на улицу, он понял, что не знает, куда идти. Память ушла, документы пропали. Родные и близкие – за этим словосочетанием следовало поставить большой вопросительный знак. Оставалась машина, но ее еще надо было найти. Вот с такими мыслями он и бродил по припорошенным снегом улицам, пока окончательно не продрог. Воздух съежился от мороза.