Таежный вояж - Alex O`Timm Страница 7

хуторе, никто из родителей не обеспокоился никакими документами. Здесь-то понятно, они не особенно нужны, а вот там, в селе, а тем более в городе, наверняка могут понадобиться. Разумеется, я перерыл все сундуки, отодвинул все образа, постарался добраться везде, куда обычно кладут подобные вещи, но увы, единственный документ, который я смог разыскать, говорил о том, что последний выдан Пантелею Сидоровичу Волкову, уроженцу села Нижний Вилюй 1793 года рождения. Принадлежащий, судя по всему, моему прадеду. Даже если взять его с собою, вряд ли кто-то поверит, что я так хорошо сохранился. Больше никаких бумаг не нашлось. То есть абсолютно никаких, за исключением небольшого карманного Евангелия, и тех книг, что стояли на одной из полок, под образами, по которым я учился читать. Правда нашлись советские деньги в количестве пяти тысяч совзнаков, и пяти червонцев. С одной стороны, вроде бы и немного, но где-то я читал, что средняя зарплата в это время как раз укладывалась в эти суммы, поэтому, решил взять их с собой.

Плохо, что не было хлеба. Мука, разумеется, присутствовала, но мне хоть и досталась память предшественника, как делать из нее хлеб он просто не знал, да и учитывая его возраст на сегодняшний день это было нормальным. Я, конечно, попытался, что-то сообразить, намешал часть муки с водой, добавил туда чуточку соли, пару найденных в курятнике яиц, раскатал в лепешки и попытался запечь. Ну, что-то напоминающее толстый лаваш, местами не пропеченный у меня в итоге, получился. Мне даже понравилось. В прошлой жизни я этим просто не занимался никогда. Да и имея жену пекаря, даже не задумывался об этом. Но, так или иначе, что-то похожее на хлеб у меня получилось. Во всяком случае, большого отторжения эти лепешки не вызывали. В нижнем погребе, который действительно оказался ледником, нашел висящую на крюке тушу коровы. Именно тогда я и вспомнил, что ее зарезали как раз перед поездкой отца на рынок. Буренка была уже старой, и молока у нее не было, поэтому и было решено зарезать ее на мясо, а отец должен был купить и привести молодую, по возможности нетель. Но как видно не срослось.

В тот же момент вспомнилось и о том, что в закуте, в дальнем конце двора жила пара свиней, там же обитали куры в количестве двадцати штук, а у отца имелся молодой мерин, приобретенный в позапрошлом году. Единственное о чем не помнилось совершенно, так это о собаке, зато вспомнилась недовольная рожа дядьки Прохора, и его злое ворчание:

— Они тут захворали, мать их, а мне на два дома разорваться? Вот уж, хер тебе Марфуша, теперь ты за мной побегаешь, ежели доживешь. Но хоть скотину сохраню, все польза от тебя…

И картинка показывающая, как чем-то недовольный двоюродный дядька закидывает на свою телегу мешки с кудахтающими в них курами, что-то еще выносит из дома, а двое его сыновей, помахивая прутиками гонят наших свиней за ворота. Я в то время уже находился в полубреду. И потому воспринимал все это с некоторой отстраненностью. Зато сейчас картинка всплыла во всей своей красе, ясно показывая, кто свел со двора всю скотину, и вынес из дома что-то еще, видимо особенно ценное.

Отрезав у висящей на крюке туши с задней ноги мяса, порезал его мелкими кусочками и зажарил на свежем свином сале, получилось своего рода рагу, которое можно было взять с собою в дорогу, и которое должно неплохо храниться как минимум с неделю. Сложил его в небольшую крынку и прикрыв деревянной крышечкой сунул в заплечный мешок, туда же пошла небольшая железная кружка, приготовленные мною лепешки, несколько луковиц, три варёных яйца, из найденых в курятнике, небольшой мешочек соли, мешочек чая, спички, полотенце, пара исподнего и новые портянки. Снаружи привязал небольшой котелок, годный и для приготовления пищи и просто вскипятить воду на чай. На отцовской половине нашелся удобный кожаный пояс с патронташем, на два десятка зарядов, притороченный к нему охотничий нож, годный на все случаи жизни, берданка, оставшаяся еще от деда, и кожушок из овечьей шкуры мехом внутрь. Толстые ватные штаны, и почти новенькие яловые сапоги, оставшиеся от отца. Тот хоть и был много старше меня, но размеры обуви были одинаковы. На голову пошел треух. Хотя на дворе и была середина лета, но ночами было прохладно, а идти предстояло долго. Последний раз перекрестился на образа, прочел молитву, и плотно прикрыв за собой двери, вышел на крыльцо. Спустившись на землю двора, дошел до сарая, в котором отец хранил инструмент, взял небольшой походный топорик, который сунул себе за пояс, испил на прощание водицы из нашего колодца и вышел за ворота. Вновь перекрестившись, спустился до погоста, где постоял возле могилок, мысленно прощаясь со всеми, кто нашел здесь свой последний приют и выйдя на тропу, пошел навстречу новой жизни.

Как оказалось, «новая жизнь» тоже не сидела на месте и встретила меня, буквально через десяток шагов. Причем в таком месте, откуда я сбежать не мог при любом раскладе. Слева от меня находился семейный огород, где было просто негде укрыться, справа небольшой пустырь, за которым находился погост, а дальше лес. Конечно, если бы отряд, встретившийся мне, шел пешком, я бы не раздумывая бросился к лесу, и возможно даже сумел бы убежать, но «новая жизнь» в лице отряда красноармейцев, как оказалось, была на лошадях, и едва заметив меня, двое тут же пустились вскачь, и через мгновение, уже находились подле меня.

В итоге, оказалось, что я первейший враг народа, кулак, недобитая контра, и что-то там еще. Так или иначе, мне не дали сказать даже слова, а просто сняли с меня всю амуницию, отобрали ружье, раздели почти до исподнего и связали руки. Я, конечно, пытался, что-то возразить, хотел сказать, что направлялся именно в село, но меня просто никто не слушал, и вообще складывалось впечатление, что отряд сюда ехал целенаправленно. Все говорило о том, что его командование знало и об этом доме, и о болезни отца, и о том, что здесь еще оставался я, а сам дом содержал в себе много «вкусного и полезного». Во всяком случае, после того, как меня закрыли в бане, из которой правда предварительно выгребли все шкуры, которые там находились, отряд вольготно расположился на подворье, и принялся обжираться моими припасами, предварительно отправив куда-то пару человек. Обжираловка вскоре плавно перешла в повальную пьянку. И уже к вечеру, находящиеся на подворье люди больше напоминали какую-то банду, отмечающую удачный налет, и вовсю горланящую песни. Песни, правда были все же революционные,