Кинжал Немезиды - Дмитрий Чайка Страница 7

3 Первое упоминание понятия Израиль найдено на стеле фараона Мернептаха (1213−1203 годы до новой эры). Она увековечила его карательный поход в Ханаан, где вспыхнуло мощное восстание. Надпись гласит: «Ханнан пленен, горе ему. Ашкелон завоеван, Гезер захвачен, Йаноам как будто никогда не существовал. Исраэль опустошен, его семя уничтожено, Хор (Ханаан) стал пред Египтом как вдова. Все мятежники подчинены Царем Верхнего и Нижнего Египта, Ба-ен-ре Меримун, сыном Ра, Мернептахом, радующимся в Маат, Дающим жизнь как Ра каждый день.»'. При этом стоит знак, означающий, что речь идет именно о народе Израиль, а не о территории.

4 Отсутствие свиных костей и фигурок ханаанейских богов (идолов) считается уверенным критерием, что данное поселение принадлежало именно евреям.

5 Пер-Атум — библейский Пифом. Город, который, как и Пер-Рамзес, согласно книге Исход, строили евреи. Из-за несправедливости царских слуг они и приняли решение бежать. Или, что более вероятно, просто откочевать на восток.

6 В церковно-славянском переводе эта фраза звучит как «Мне отмщение и Аз воздам».

7 Ветхий завет. Второзаконие 20:10–15.

8 Ветхий завет. Второзаконие 20:16–17. Текст Второзакония окончательно сформировался в 7 веке до новой эры, при царе Иосии, но считается, что глава 20, где описываются правила ведения войны, относится к древнейшему его ядру, восходящему к временам Исхода.

Глава 3

В то же самое время. Коринф.

Феано уже который день смотрела в море, дожидаясь своего корабля. Убогий порт Коринфа не шел ни в какое сравнение с гаванями Кипра и восточного берега Великого моря. Пустовато здесь, и немудрено. Что возить между городами залива, вытянувшегося вдоль северного Пелопоннеса? Все живут плодами своей земли, и ничего особенного, что можно было бы продать соседям, тут ни у кого нет. И масло, и шерсть, и горшки везли на далекий юг. Здесь это никому не нужно.

Крошечный городишко, забравшийся на почти что отвесную скалу, непримечателен ничем, кроме того места, где имел счастье стоять. Гористая полоска земли, соединяющая посуху Пелопоннес и Беотию, в самом узком месте была стадий двадцать, и именно поэтому государь повелел устроить тут волок из тесаного мрамора. Уже и работы начались, да только знать Коринфа, которую государь почему-то не стал по своему обыкновению изводить под корень, решила, что кланяться далекому Энгоми больше не будет. Раз царь в яме сидит, значит, неугоден он богам. Нечего подчиняться такому. Почему государь изменил своему обыкновению, Феано решительно не понимала, но раз он так поступил, значит, была тому важная причина. Писцов государя из города прогнали, а Коринф вновь принял наместника из Микен, как и заведено было при недоброй памяти Агамемноне. Только вот царь Эгисф сделал это как бы не по своей воле, а лишь подчиняясь настойчивому зову народа коринфского. Исключительно чтобы порядок в тех землях водворить.

Такое Феано было на один зуб. Дешевыми трюками ее не удивить, она много чего на Царском совете наслушалась. Столько, что людям теперь не доверяла вовсе. Общение с сильными мира сего подняло бывшую голодную замарашку на недосягаемую ранее высоту. Она теперь людишек этих насквозь видела, до того просты и незатейливы казались ей их поступки. Она уяснила твердо: если человек произносит высокие слова, вздымая при этом руки вверх и закатывая глаза, как припадочный, значит, он непременно хочет чего-нибудь себе урвать. Скота, земель или серебра в твердой монете. А все его речи про богов, общее благо и честь родной земли не стоят даже обола ломаного. Это для дураков.

А еще она сдружилась с бывшей хозяйкой, которая служила жрицей в храме Немезиды Наказующей. Асия, рабыня верная, как-то упросила ее туда свозить. Хотела о милости богиню молить, чтобы не избегли возмездия те, кто ее мужа и сыновей убил. Феано тогда чуть в обморок не упала, когда жуткую птицу с пальцами вместо лап увидела, но потом не поверила своим глазам. Электра, дочь Агамемнона, царевна микенская, прямо перед ней гимн богине поет. Они даже обнялись на радостях. Ведь у Электры здесь ни единой души знакомой нет. Только Феано. Так вот они вместе в этот поход и ушли. Феано денег нашла и наняла корабль, а царица Креуса им письма к архонтам дала и два десятка стражи. Брат Электры, царевич Орест, прятался в далекой Фокиде, у подножья горы Парнас, и он вошел в положенные лета, чтобы вести войско в поход. Серебра у Феано на первое время хватит, а там воины сами себе пропитание найдут, а царю добычу.

Они с Электрой сели на корабль ровно в тот день, когда Абарис уплыл на Родос выкупать господина. Сама царица Креуса проводила ее, расцеловала на прощание и велела поспешить. А не то ветра вот-вот сменятся, а на море придут осенние шторма.

Так и не увидела я господина своего, — с тоской подумала Феано, окинув взглядом опостылевший городок.

Рыбацкие хижины, облепившие подножье горы с акрополем, вдруг навеяли ей воспоминания, казалось бы, прочно похороненные под пережитым за прошедшие годы. Феано разглядывала голых детишек обоих полов, носившихся по берегу с истошными визгами. И ведь и она так бегала, прячась в рыбацких сетях от соседских мальчишек, которые доводили ее до слез. У нее тогда уже грудь появилась и волосы на лобке, а мачеха все никак не давала куска полотна на хитон. Говорила, что и так пока походит ленивая падчерица.

— Если есть справедливость на свете, то ты уже сдохла, тварь, — с нешуточной надеждой в голосе прошептала Феано. — Ахейцы, говорят, хорошо по Лесбосу прошлись. Надеюсь, достали тебя.

Она давно не вспоминала семью. Отец уже точно умер. Он и тогда не жилец был. Хромой, тощий до того, что ребра грозили кожу проткнуть, болезненно желтоватый, с выпяченным животом, которые душил его так, что он даже на спине спать не мог.

— Да, умер уже, — уверенно сказала Феано. — Надо жертвами почтить его. Хоть и дерьмо он был, а не отец. Мачехе во всем потакал. То ли дело господин наш свою дочь любит. Что же я, дура, в Спарте ему отказала? Родила бы уже давно, жила бы сейчас во дворце и горя не знала. Такого мужика на пьяницу Менелая променяла. И где были мои глаза? Э-эх! А теперь, не приведи боги, отправят меня в Египет, двухсотой женой, и буду я там на стены своей комнатушки любоваться и выть от тоски, пока не сдохну в одиночестве. Чужая всем, да еще и лысая, как коленка. Не