Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром Страница 71

Достаточно того, что Левашов благополучно добрался до своих друзей. Аггры там, скорее всего, его не найдут, есть у Олега по этому поводу какие-то свои специальные соображения, будем надеяться — основательные.

А он, Воронцов, хочет сейчас только одного — смотреть на Наташу, говорить с ней, танцевать, наливать в ее бокал пузырящееся шампанское и благодарить судьбу. Как там у Тютчева: «…На мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной…» А может, не совсем так, и не у Тютчева, а совсем даже у Пушкина, он не помнил точно. Сентиментальны его мысли и желания, глупы и примитивны? Ну и пусть. Ему хорошо, Наташа с ним — вот что важно…

Он читал ей стихи. В основном Гумилева, три книжки которого купил лет десять назад по случаю — с рук — в Ленинграде, и с тех пор считал, наравне с Лермонтовым, лучшим из русских поэтов.

— Вот ведь ерунда какая, — говорил он. — Кого только у нас не печатают. Антисоветчика Бунина, крепостника Фета, феодалов всяких и рабовладельцев, иностранцев — само собой, далеко не марксистов, а Гумилева — нет. Никто уже и не помнит, когда его расстреляли и за что, участвовал он в заговоре или нет. Темное дело. Цветаева вон какие стихи белогвардейские писала — «Лебединый стан», и ничего. Великая поэтесса. Савинкова помиловали, а уж тот действительно враг был… Бред в буквальном смысле. Или — нечистая совесть…

И снова читал.

Наташе было все равно. Гумилев ее не интересовал, но ей приятно было слушать Воронцова, и она поддерживала разговор.

— А мне кажется, что он слишком манерен. Позер, я бы сказала. Красивостей чересчур…

— Значит, я тоже такой, потому что мне именно это в нем и нравится. Будто я сам все написал. Ну, разве не великолепно?

Застонал я от сна дурногоИ проснулся тяжко скорбя:Снилось мне — ты любишь другогоИ что он обидел тебя…

Впрочем, если не нравится — брошу. Расскажи еще что-нибудь о себе. Как ты жила, что интересного с тобой случалось…

Подтянутый, как кайзеровский офицер, официант, облаченный, к тому же, волею общепитовского начальства, в черную пару с серебряными лампасами и витыми шнурами на плечах, то и дело возникал у столика, что-то убирал, добавлял, переставлял, очевидно, должным образом сориентированный метрдотелем; его подчеркнутая предупредительность наглядно подтверждала роль материальных стимулов в сфере обслуживания, но раздражала Воронцова, потому что все время прерывала нить разговора.

Наташа говорила тихо и грустно:

— Я ведь тоже вспоминала тебя. Нечасто, — она старалась быть искренней. — Когда мне тоже бывало плохо. Очень мы были глупые тогда… — вздохнула она.

«Кто глупый, а кто и нет…» — подумал Воронцов. Она словно уловила его мысль.

— Не думай обо мне слишком плохо. Ты тоже виноват. Ты был… не в меру деликатен тогда. А надо было вести себя решительней. Вот как сегодня. И никуда бы я от тебя не делась…

«Чудо как здорово. — Воронцов с трудом сдержал улыбку. — Посмертный инструктаж, можно сказать…»

Он прикрыл ладонью ее лежащую на столе руку.

— Оставим это. Все было правильно, наверное. Пойдем лучше потанцуем.

Когда они вернулись, места их были заняты. Парень лет около тридцати, поразительно похожий одновременно на артистов Ланового и Тихонова, когда они были в соответствующем возрасте, сидел на Наташином стуле и рисовал ручкой ножа узоры на крахмальной скатерти, а другой, человек годами ближе к пятидесяти, толстый, носатый, с неухоженной седеющей бородой, но в безупречном синем костюме, опирался локтем о стол и с радушной улыбкой смотрел на приближающегося Воронцова. У Дмитрия захолодели пальцы рук, и он отчетливо ощутил тяжесть «Беретты» во внутреннем кармане пиджака.

— В чем дело? — спросил он как можно вежливее у старшего. Тот с готовностью поднялся, старорежимно шаркнул ножкой.

— Простите великодушно, что позволил нарушить ваше уединение. Но если позволите — буквально на пару слов. Дело совершенно неотложное.

Он сделал жест рукой, его спутник тоже подскочил, согнулся в талии, пропуская Наташу на ее место, и пересел на стул Воронцова.

— Мой товарищ пока займет вашу даму, а вас я попросил бы отойти в сторонку. Хотя бы на лестницу или в курительную…

Дмитрий поймал недоуменный взгляд Наташи. Кивнул ей небрежно-успокаивающе.

— Я сейчас, Натали.

В холле неожиданный собеседник указал на кожаный диван в углу.

— Итак? — поинтересовался Воронцов, извлекая из протянутой ему пачки длинную черную сигарету с серебряным ободком, а перед глазами вдруг всплыла сцена фильма из нэповской жизни — стрельба в ресторанном зале, визг женщин, звон стекол, прыжок в окно и отчаянный бег по крышам. Увы, не те времена, не тот этаж и вообще тут другой случай, судя по всему.

— Мы, видите ли, разыскиваем известного вам Олега Левашова. У нас с ним в Одессе были свои дела, а встретиться перед его отъездом не удалось. Ну, сами знаете, как бывает… — В произношении этого странного человека, только что безукоризненно русском, вдруг отчетливо зазвучал классический, литературно-фольклорный акцент. — И вот нам стало известно, что вы его близкий друг, вы с ним виделись ночью, так не могли бы вы помочь нам его отыскать?

— Виделся. Эт-точно. И ночевал. Пока не нашел более подходящего места. — Воронцов принял предложенные условия игры. — Восхищен вашими способностями. Найти человека в Москве… Я себя подразумеваю. Это надо уметь. Вам бы ваши способности сразу по назначению употребить. Неужто Олега труднее разыскать, чем меня? А я тут проездом. И ждут меня, как видели… Ничем не могу помочь.

— Не надо, — увещевающе сказал мужчина. — Не держите меня за мальчика. Вы же его подвозили сегодня…

— Ну, раз вы даже про это в курсе, так должны знать, где и как мы расстались, и что я делал после этого. Нет?

— Знаем. А дальше?

— А дальше я здесь, а он… Я же не хирург, как у вас в Одессе говорили. Во времена Бабеля. — Он позволил себе этот маленький подкол. Чтоб не забывались. — Человек попросил, я подвез. У него свои дела, у меня свои. Если б у нас были другие планы, мы бы в другом месте и оказались. А так… Вы мою спутницу видели? На кой мне, простите, ляд, знать и думать про что-то другое? Олег, допустим, тоже свои вопросы сейчас решает. Мне он станет нужен — я позвоню. И наоборот. Ву компрене?

— Это все, что вы имеете сказать? — голос «одессита» был так же ровен и даже ленив.

— Абсолютно. Сами посудите…

— Жаль. Искренне и глубоко. Выходит, не помогли вы нам.

— К сожалению. Вам бы сразу, — Дмитрий решил оставить последнее слово за собой, — не за мной ехать, а за ним смотреть. Делов-то — догнать человека в метро. Эскалатор один, направлений всего два. Я бы догнал, если б потребовалось.

— Возможно, вы и правы. Пойдемте, раз так. К вам у нас претензий нет. На данный момент. А там посмотрим… С Олегом сами разберемся.

Они вошли в зал, и Воронцов сразу же глянул в угол, на свой столик. Мало ли что… Но Наташа была на месте, более того, она так весело и заливисто смеялась, что на нее оглядывались.

— Ой, Дим, — сказала она, с трудом переводя дыхание и прикладывая платочек к уголкам глаз, — Миша такие анекдоты рассказывает… — И снова прыснула, не сдержавшись.

— Благодарю вас, — вежливо кивнул Мише Воронцов. — Я бы тоже с удовольствием послушал…

— К сожалению, нам пора, — развел руками «одессит».

Все церемонно раскланялись. Уже уходя, «одессит» шепнул по-суфлерски:

— Отдыхайте в свое удовольствие. За ужин заплачено.

Воронцов сделал рукой жест, будто приподнимая над головой канотье.

— Правда, Дим, этот Мишка такой остроумный… Это твои знакомые? — Наташа взглянула на Воронцова и вдруг встревожилась. — Что случилось, Дим?

— Пустяки, не бери в голову.

Уже после полуночи они шли пешком по самым темным и тихим переулкам, держась за руки, как в юности, и время от времени останавливались и целовались там, где было потемнее. Воронцов только все старался повернуться чуть боком, чтобы Наташа не почувствовала через тонкий тропикаль жестких углов пистолета.

И еще он часто оглядывался, будто ожидая внезапного нападения с тыла.

Войдя в прихожую, Дмитрий вдруг вспомнил, что подарки для Наташи так и лежат в багажнике, за всем происшедшим он о них напрочь запамятовал. Да оно, может, и к лучшему, сейчас вручить их будет уместнее. Исходя из того, что отношения стали гораздо определеннее.

Он вновь спустился во двор, проверил, на месте ли колеса, подергал дверцы. Автомобильные воры пока до машины не добрались.

Воронцов присел на скамейку напротив подъезда, закурил на сон грядущий.

Интересно все же, действительно ли Наташа так ничего и не помнит об их встрече в Замке? И ее эмоции и поступки совершенно искренни? На самом деле только и мечтала, когда в ее жизни появится отставленный за ненадобностью и, по идее, напрочь забытый поклонник? Фотография на полке вроде бы за это. Но может быть и второй вариант — продолжается внушенная Антоном линия поведения, которую Наташа изображала с экрана. А также и третий — одинокая женщина, измученная одиночеством, потянулась навстречу первому более или менее подходящему партнеру, а то, что он оказался давним знакомым, лишь упростило дело…