Глеб Дойников - Возвращение Варяга Страница 71

 По этой же магистрали двигались и штабные поезда.

 Первый такой поезд мы встретили в Мукдене. Здесь располагался штаб наместника Дальнего Востока, главнокомандующего сухопутными и морскими силами адмирала Алексеева. Самый штаб помещался в небольших серых домиках железнодорожного поселка, а наместник жил в специальном поезде, стоявшем поблизости от вокзала.

 После краткого нашего ожидания в роскошном салон-вагоне к нам вышел сам наместник, коренастый человек лет пятидесяти, с черной, слегка седеющей и тщательно подстриженной бородой. Он носил черный морской сюртук с золотыми погонами, на которых были вышиты три черных орла и вензель Николая II, что соответствовало чину полного адмирала и званию генерал-адъютанта. Выслушав наши рапорты, Алексеев твердо, по-морски, подал каждому из нас руку и тоном, не допускавшим возражений, заявил:

—И кому это пришло в голову в Петербурге давать подобные назначения? В Порт-Артуре народу хоть отбавляй! Там достаточно не только генштабистов, но и шампанского, и женщин! А в маньчжурской армии никого нет! Отменяю высочайший приказ! В Порт-Артур поедет только один. Ну, вот вы, например,- сказал он, указывая на Одинцова как на младшего.- А Свечин и Игнатьев завтра же должны явиться в штаб командующего маньчжурской армией, где и получат назначения. Желаю вам всем успеха,- сказал адмирал с едва заметным акцентом, выдававшим его армянское (со стороны матери) происхождение.

 На следующее утро мы со Свечиным очутились уже в Ляояне, в штабе командующего маньчжурской армией Линевича. Это был типичный штаб военного округа мирного времени. Здесь царило бездействие, так как по железной дороге не было подвезено ни одного солдата, хотя с начала войны прошло уже два месяца.

 Мирный Ляоян.

 От нечего делать мы стали присматриваться к жизни Ляояна. Это была жизнь китайского городка с его людными улицами, бесчисленными базарами, уличными театрами и скрывавшимися за таинственными бумажными окнами пугливыми китаянками. Но чем больше приглядывался я к этому городку, тем меньше понимал: что же нас гнало сюда, в Маньчжурию? Какие мосты! Каменные, украшенные древними изваяниями из серого гранита! Они, как и многие другие памятники, говорят о цивилизации, которая насчитывает не сотни, а тысячи лет. Чем хотели мы здесь торговать? Я слыхал в России, что наше купечество интересуется Маньчжурией как новым рынком. Но мне показалось, что ни нам нечего было предложить Китаю, ни китайцы ничего не могли предложить нам. Правда, культура и в особенности нравы здесь были своеобразные, но при нашей тогдашней собственной культурной отсталости не нам было их переделывать. Зачем же мы забрались сюда? Нужна ли нам эта земля и эта война? Но, вспомнив о неспровоцированном нападении и представив, что его целью при других раскладах был бы не Порт-Артур, а Владивосток, я понял всю подоплеку случившегося. Да, этот район — мягкое незащищенное подбрюшье наших дальневосточных земель, который мы вынуждены защищать.

 Разведывательное отделение.

 Меня назначили сперва в разведывательное отделение, как будто специально затем, чтобы дать мне лишний раз убедиться в пробелах нашей военной подготовки. В академии нас с тайной разведкой даже не знакомили. Это просто не входило в программу преподавания и считалось делом настолько простым, что ему не требовалось специального обучения. Поэтому, столкнувшись с действительностью, я оказался совершенно беспомощен.

 Была у нас войсковая разведка — конные отряды генерала Мищенко и полковника Мадритова.

 Генерал Мищенко командовал разведывательным отрядом на границе с Кореей. Несколько раз он сталкивался с небольшими отрядами японцев, но по настоянию Куропаткина избегал вступать в бой с превосходящими силами. Поэтому ему приходилось довольствоваться в основном фантастическими сведениями, получаемыми от так называемых секретных агентов, корейцев.

 Офицер генерального штаба полковник Мадритов еще за два года до войны действовал на лесных концессиях у реки Ялу в качестве главноуполномоченного Русского лесо-горнопромышленного торгового общества на Дальнем Востоке. Куропаткин, в зависимости от положения на Дальнем Востоке, то требовал увольнения полковника Мадритова из генерального штаба, то хотел использовать знания и большой опыт этого энергичного офицера как полезного эксперта в маньчжурском вопросе. В конце концов Мадритов войну провел во главе импровизированных отрядов, сделавших немало для нашей победы. Но об этом я напишу позже.

 Я оказался как в темном лесу среди добровольных китайских осведомителей и подозрительных китайских переводчиков. Штаб сидел в Ляояне с завязанными глазами и буквально ждал у моря погоды.

 Немалый вред в отношении разведки принесла работа разведывательного отделения. Полковник Люпов видел японцев повсюду. Его преемник Линда водил под Тюренченом батальоны в контратаку, но для разведывательной работы не годился. Вместо деловых сводок он строил фантастические планы действий нашей армии.

 Никто не доверял донесениям флота, указывавшим на малочисленность прибывающих войск ввиду перехвата японских судов нашими крейсерами. И чем больше получалось многословных телеграмм от командиров корпусов, противоречивых донесений от начальников многочисленных отрядов и полуграмотных полевых записок от казачьих сотников, тем больше «оказывалось» против нас японцев. Давно были забыты все сведения мирного времени; разведывательные органы верили в существование тех тысяч и десятков тысяч японцев, о которых нам врали словоохотливые китайцы.

 Поэтому работа разведывательного отделения требовала обязательной перестройки. И такая реорганизация все же была проведена позднее под наблюдением нового Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича. Посильную лепту внес в это дело и я, скромный работник невидимого фронта. Но все это было намного позже, а сейчас, после прибытия Главнокомандующего генерала Куропаткина, я, как и многие генштабисты, был откомандирован для проведения рекогносцировок.

 Первой моей рекогносцировкой было обследование района к востоку от расположения авангарда Штакельберга. Этот район являлся особенно загадочным: японцы ползли здесь, как муравьи, сведения о них, получаемые от наших разведок и китайцев, были самые противоречивые. Немудрено, что сюда направлены были генштабисты.

 Но и этим я занимался не долго. Потеря Тюренчена и бой под Вафангоу, в результате которого Манджурская армия оказалась отрезана от Порт-Артура, вызвали опасение за так называемое сюяньское направление, выводившее японцев в разрез между нашим южным и восточным отрядами.

 Эти соображения высказывал мне генерал Харкевич, неожиданно вызвавший меня к себе в вагон вечером 13 июня.

 — На это важное направление,— сказал он,— выдвинут отряд генерала Левестама, которому поручено задержать противника на Далинском перевале. Не будучи в курсе всех оперативных вопросов, я с трудом следил за пальцем Харкевича, указывавшим по карте на совершенно черную от гор и незнакомую мне местность.

 — Отсюда до Симучена, где сейчас находится штаб Левестама, по прямой линии всего каких-нибудь сорок верст. Правда, прямой дороги я туда не вижу, но на то вы и кавалерист. Вам будет дан конвой. Вы должны до рассвета найти Левестама и передать ему это собственноручное письмо командующего армией. Прочтите!

 Помнится, письмо было довольно длинное.

 Боевые действия.

 Бой под Тюренченом. (Из книги полковника Пирумова А.Г. «Война в Маньчжурии").

 Наш двадцать второй восточно-сибирский стрелковый полк вошел в состав Восточного отряда. Я, тогда субалтерн-офицер третьей роты первого батальона, был временно прикомандирован в качестве офицера связи к штабу отряда. Там я смог близко всмотреться в наши штабные порядки. Генерал-лейтенант Засулич, командовавший нашим отрядом, получал от Куропаткина много указаний, часто весьма мелочных. Эти указания связывали самостоятельность Засулича. Малейшее передвижение вызывало обширную переписку, в которой генерал Куропаткин давал указания о силе резерва, о подкреплении конно-охотничьих команд, об обеспечении продовольствием батальона, выдвинутого к Амбихэ, о необходимости поддерживать связь с конницей и тому подобное. Пребывание в течение месяца в штабе отряда, казалось, навсегда привило мне отвращение к штабной службе. Тип штабного, с десятком заточенных карандашей в кармане, с выражением «чего изволите» на лице, готового исполнить любое, самое нелепое приказание, навсегда врезался в мою память. При первой же возможности я вернулся к своим.

 Вернувшись в роту, я с удивлением обнаружил, что за те два месяца, что мы стояли на берегах реки, практически ничего не было сделано для укрепления обороны. Культивировавшееся в русской армии презрение к окопам сказалось здесь в полной мере. Возможности укрепления позиций использованы не были. Слабо укрытые и почти не замаскированные окопы были приготовлены только на несколько рот. Артиллерия стояла открыто на горных скатах, обращенных к противнику. В тылу позиции простиралась бездорожная гористая местность. Правда начальство отряда считало, что японцы будут атаковать не нас, а позиции одиннадцатого и девятого полков. Предположения генерала Засулича о предстоящей переправе японцев у Саходзы не оправдались: решительный удар Куроки был направлен в охват Тюренчена.