Валерий Елманов - Алатырь-камень Страница 72

После ее смерти царевич долго не хотел жениться. Прикипел он всем сердцем к маленькой смуглой девочке, и рана никак не хотела заживать, продолжала кровоточить. Лишь через три года, видя, что иначе не получится, Константин жестко произнес:

– Надо!

– Надо тебе? – строптиво, с дерзким отчаянным вызовом, спросил Святослав и тут же сник от спокойного отцовского ответа:

– Руси.

Правда, тут же, пытаясь как-то смягчить приказной тон, Константин добавил:

– Не вольны мы, сын, над собой. Это смерду в селе, ковалю в городе, купцу, дружиннику или боярину дозволительно по любви жениться. Даже князь может себе такое позволить, – добавил он торопливо, чтобы сын не попрекнул его самого Ростиславой. – Царю же о державе надо мыслить. Вон она у нас какая – от моря до моря. Все караваны через нее, куда бы ни шли. На глазах богатеет, растет. Отсюда и завистники, коих у нас, сам знаешь, немерено. Ежели их всех в Оке потопить, то река из берегов выйдет. Так что тут не до любви. Долг выполнять надо, союзников искать. Если одни враги вокруг нас будут – непременно пропадем.

– А кому господом многое дано, с того многое и спросится, – поддержал Константина патриарх Мефодий, специально вызванный по такому поводу. – Твой отец и ты после него за всю Русь в ответе.

– Но мы и без того в союзе с царем Асенем, – попробовал было поупираться царевич.

– Это верно – в союзе. Только он сам мне намекал на то, что если я посватаюсь, то отказа не будет. И не раз. После таких намеков либо само сватовство следует, либо обида. Брезгуешь, мол. А за ней, как водится, разрыв всей дружбы.

Не сумев переспорить отца, Святослав повернулся к патриарху:

– Ты же говорил, владыка, что брак на небесах свершается, что любовь свята. Стало быть, жениться не по любви – грех, а у меня – какая же любовь?

– Не так ты меня понял. Насильно венчать – грех тяжкий. Это да. Так оно и есть. Но и тебя под венец насильно никто не нудит. Но скажу и иное. Бывает, что чрез малое время после свершения таинства бракосочетания пропадает любовь. Так что ж теперь – разводить? Да и не разглядишь в душе у человека – в самом ли деле любит он свою суженую или это ему кажется. Так что же – нам и вовсе людей узами не соединять? И поверь, никогда и никому не ведомо, где человек найдет, а где потеряет. Бывает, женится, потому что велено, потому что воля отца такова, а после, в награду за послушание, господь человеку любовь и посылает.

– Мне уже послал, – горько отозвался царевич. – Только скоро отнял. А разве вторая любовь может быть?

– На утерю роптать не след, – строго заметил патриарх. – То – божья воля. А что до второй… – Он немного замешкался, но произнес твердо: – Истинно тебе говорю – да! Ты молод, а разве человек может прожить без любви? Да никогда. Все равно сердце к кому-нибудь да прилепится, и как знать, как знать… – Он не договорил, но намек был яснее ясного.

– Как хоть зовут ее? – нехотя буркнул царевич.

– Мария, – коротко ответил Константин и с радостью отметил, как в глазах Святослава что-то блеснуло.

Правда, только на одно мгновение, тут же растаяв, словно и не было вовсе, но ведь была искорка-то, была родимая. Ничего, лиха беда – начало. Где один проблеск появляется, там и второй не за горами. За ним, глядишь, и огонечек затлеет. Пускай он на первых порах крохотный. Это ничего. Главное, что уже не зимняя стужа на сердце – оттепель. А если она пришла, то не жить скорбному льду на душе. Непременно стает. После зимы всегда весна приходит, а уж за ней и лета ждать недолго.

Память, конечно, все равно останется, но оно даже хорошо. Стало быть, своего первенца посильнее любить будет, компенсируя ему материнскую нежность. К тому же Мария болгарская и лицом на Марию булгарскую походит. Такая же смуглая, темноволосая, и даже ямочки на щеках имеются. Этого Константин говорить не стал, пусть лучше сам Святослав это сходство обнаружит.

Фигурой, правда, не совсем похожа – видать, в породу своего отца – кряжистого Асеня уродилась, но и остальной схожести хватило. Не тот стал царевич после свадьбы. Серьезность осталась, но неизбывная печаль потихоньку стала пропадать.

А когда через три года новая супруга родила первенца, нареченного Вячеславом, Святослав и вовсе отошел, повеселел и даже начал улыбаться. Правда, нечасто, но и тут не все сразу приходит – спешить ни к чему.

Зато теперь Константин был уверен в том, что их тройственному союзу – Руси, Византии и Болгарии – будущее обеспечено. Надолго ли – вопрос иной. Да государь и не тщился заглядывать через века. Лет тридцать, не меньше, он точно протянет, а это главное. Когда спина прикрыта – драться легче. Не думаешь, что сзади делается.

К тому же благодаря этой женитьбе удалось полюбовно решить вопрос и со спорными территориями, так четко обозначив контуры границ, что ошибиться стало невозможно. С венграми и без того все было ясно – по Карпатам. Трудно сказать, чьи именно были сами верхушки гор, но в них никто не нуждался, так что претензий у сторон не возникало.

На границе с Болгарией гор почти не было, зато имелись реки. После заключения брачного союза и тут наступила ясность. Следуй по левому берегу Прута вплоть до его впадения в Дунай, а дальше по левому берегу Дуная до самого моря – вот и все. А уж правые берега этих рек – владения Асеня II.

Несколько размытыми они были с поляками, особенно в Мазовии, но князь Конрад, опасаясь своего могучего соседа, сидел тихонечко, ни на что не претендуя. К тому же глухие леса и пущи – не столь важный предмет для спора, чтобы из-за таких пустяков ухудшать отношения с властителем Руси. Опять же сосед он вроде бы мирный, чего не скажешь про остальных польских князей, которые только и норовят урвать кус потолще да пожирнее из твоих владений.

Но зуб на Константина точить было кому – тут он ни на грамм не солгал своему сыну. Потому и важна была разведка – кто предупрежден, тот вооружен. И не просто разведка, но и скорость, с которой приходят сведения, потому что запоздавшим новостям грош цена.

С известиями от тех, кто подальше, было сложнее, но и тут весточки нет-нет да и приходили, и не столь уж редко. С чем-то незначительным люди Торопыги могли не спешить, дожидаясь удобной оказии, а для новости поважнее находился и нарочный, переодетый в купца, который спешит прикупить мехов на далекой Руси.

Не оставались без присмотра даже Франция и солнечная Италия – Венеция, Флоренция, Генуя и прочие города Ломбардской лиги. Вести оттуда, равно как из Испании и Англии, доходили не часто, но общую картину происходящего всегда можно было составить.

Об успехах налаживания агентурной сети Константину красноречиво говорили сроки, в которые поступали те или иные донесения.

Поначалу, еще в двадцатых годах, шли они долго, чуть ли не полгода. Лишь в 1227 году ему сообщили, что король Франции Людовик VIII скончался, и произошло это аж в прошлом году, так что теперь именем малолетнего Людовика IX правит его мать, решительная и целеустремленная Бланка Кастильская.

Только в начале следующего 1228 года, через четыре месяца после смерти Стефана Первовенчанно-го, Константин наконец-то узнал, что королем Сербии стал его сын Радослав. Примерно в те же сроки до него долетела новость о том, что германский император Фридрих II, отплывший в крестовый поход в начале сентября из итальянского Брундизия, через три дня вернулся обратно, ссылаясь на морскую болезнь.

Весть о том, что недавно избранный римский папа Григорий IX [169] в том же сентябре отлучил Фридриха от церкви, дошла до Константина и вовсе в феврале, а текст ответной, весьма остроумной и язвительной грамоты самого императора, которую во всеуслышание «по воле сената и римского народа» зачитали на Капитолии, привезли на Русь в самом конце зимы.

Лишь осенью этого же 1228 года выяснилось, что в июне Фридрих II вторично отплыл из Брундизия, направившись в крестовый поход, как он и обещал римскому папе.

Только через два с лишним месяца русскому государю стало известно о том, что чешский король Пржемысл Отокар I возложил корону на голову своего сына Вацлава. Не скоро дошли до него и подробности о том, что Пржемысл впервые пренебрег старинным обычаем и не показал во время коронации лапти и армяк легендарного основателя династии, из-за чего народ стал обвинять своего короля в том, что он тем самым отрекся от прошлого и от своих предков.

Однако время шло, и кропотливые усилия по налаживанию «царской паутины», как высокопарно назвал свою разведку Константин, стали приносить ощутимые результаты. Не прошло и двух месяцев, как Торопыге, а следовательно, и государю донесли, что все тот же Фридрих II заключил в феврале 1229 года перемирие на десять лет с каирским султаном ал-Камилом I.

Новость же, что германский император 18 марта в храме Святого гроба Господня возложил на себя корону иерусалимского короля, причем даже без церковного обряда коронования и проведения богослужения, дошла до Руси в самом начале мая, то есть через полтора месяца. В июле Константин уже знал, что месяцем ранее Фридрих II вернулся в Италию.