Лабух - Иван Валерьевич Оченков Страница 72

В отличие от нашей прошлой встречи, она была одета не в форму, а в светло-серый английский костюм и шляпку с узкими полями, отчего выглядела настоящей леди. Особенно если не знать, что за монстр скрывается под этой довольно-таки симпатичной оболочкой.

— Добрый день, — неожиданно приветливо поздоровалась она.

— И вам не хворать, — внутренне поежился, предчувствуя неприятности.

— Что с Болховским?

— Вы уже все знаете…

— Ну, не все. Я ведь здесь неофициально.

— Жить будет. По крайней мере, мне этого очень бы хотелось.

— Отчего так? Мне, казалось, что вы соперники в любви.

— Если он сдохнет, Артузов съест нас всех с потрохами!

— Артур Христианович может… так что случилось?

— Если коротко, Котов был в курсе сокровищ и даже должен был получить долю.

— Как любопытно. А дальше?

— Клад они нашли, а вот дележки не получилось. Поэтому один бывший офицер при смерти, а второй сбежал с украденными у него бриллиантами. Хотя вам это, наверное, на руку?

— Почему?

— Ну, он теперь — преступник! И вы можете искать его вместе с ценностями совершенно официально, не рискуя при этом перейти дорожку коллегам.

— А ты гораздо умнее, чем кажетесь. Не думал о смене деятельности?

— Был бы такой умный, как сам о себе думаю, помалкивал бы.

— Тоже верно. Ну, так что, не хотел бы стать сотрудником ГПУ?

— Нет!

— Напрасно. Впрочем, не настаиваю.

— Извините, Клара Иосифовна, — пристально посмотрел на свою давнюю знакомую. — Отчего вы в таком прекрасном расположении духа? Ведь камешки-то тю-тю!

— Вовсе нет, — очаровательно улыбнулась Целинская. — Не поверишь, но Котов попался.

— Черт возьми! Но как?

— Нервы не выдержали. Решил, что за ним следит беспризорник и открыл стрельбу на перроне. А я со своими сотрудниками как раз прибыла на Московском поезде. В общем, ваш работник в морге, а бывший при нем груз… у нас!

— Твою ж дивизию!

— Да, такой вот странный поворот событий. Я, собственно, что пришла. Твоя часть уговора выполнена и если планы не изменились, за мной дело не станет. Так что думай, время есть. Но запомни самое главное. О нашем уговоре никто знать не должен.

— Конечно.

— Тогда, до свидания.

— Одну минутку…

— Ну, что еще?

— Вы сказали, Котов стрелял по беспризорнику?

— Верно, — в голосе Целинской мелькнуло нечто вроде жалости. — Бедный мальчишка. Совсем еще ребенок…

Одних смерть меняет до неузнаваемости, да так, что родственники не могут узнать близкого человека,другие лежат в гробу как живые. Зубарик принадлежал как раз к последним. Казалось, что он просто уснул, но сейчас проснется и встанет. Улыбнется, выставив на всеобщее обозрение свои выдающиеся резцы…

Похороны никому не известного мальчишки не привлекли к себе никакого внимания. Не было ни прощальных речей, ни оркестра, а из провожающих только я, зареванный Муха и несколько таких же, как он беспризорников, держащихся, впрочем, поодаль.

— Попрощались? — равнодушно спросил один из копачей и, не дождавшись ответа, принялся заколачивать крышку.

Потом еще несколько томительных минут, пока опускали и закапывали и от весёлого и озорного мальчишки остался только невысокий холмик с деревянным крестом.

— Как его хоть звали? — зачем-то поинтересовался артельщик — вертлявый мужичок с пронырливым взглядом, получая деньги за работу.

— Не знаю.

— Вона как. А гроб хороший купил и одежу… ну и ладно. Как оно при старом режиме говорили — имя его господь ведает! Прощевайте, гражданин-товарищ.

— Колькой его звали, — хмуро буркнул Муха, после чего добавил. — А меня Мишка.

— Значит, тезки. Вы вот что, ребятки, — махнул рукой беспризорникам. — Тут в мешке кое-какие харчи. Поешьте, товарища помяните…

Услышав о еде, вечно голодные мальчишки оживились, но не накинулись на колбасу, хлеб и пирожки, а принялись за дележку, чтобы всем досталось поровну.

— Дядь, — неожиданно поинтересовался один парень постарше. — А ты, правда, Николай Северный?

— Да.

— Тот самый, что «Гоп со смыком» сочинил?

— Угу.

— Врешь!

— Гитара есть?

Как ни странно, инструмент у них нашелся. Состояние, конечно, ужасающее, не смотря на то, что беспризорники определенно им дорожили. Но, тем не менее, играть было можно.

— Кто ж так настраивает, — пробурчал я, устраиваясь поудобнее. — Головы бы вам по отрывать за такое!

Я начал жизнь в трущобах городских

И добрых слов я не слыхал.

Когда ласкали вы детей своих,

Я есть просил, я замерзал.

Вы, увидав меня, не прячьте взгляд

Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват. [1]

Мелодия, написанная в 1957 году в далекой Бразилии, произвела неизгладимое впечатление на русских мальчишек, потерявших свои семьи во время войны. Когда прозвучал последний аккорд, мало кто из них мог сдержать слезы.

— Вот что, Мишка, — повинуясь какому-то безотчетному порыву, шепнул я. — Хочешь в нашу джаз-банду?

— На кой я вам? — скептически хмыкнул тот. — Ни петь, ни играть не умею.

— Это дело наживное. Пока же просто помогать будешь. Инструменты грузить, афиши клеить. Работы хватит…

— А на гитаре играть научишь? — загорелся Муха.

— Запросто. И вообще, если есть хоть капелька таланта, сделаю из тебя классного музыканта.

— А если нет? — проявил никак не свойственную его возрасту самокритичность мальчишка.

— Тогда будешь лабухом. Как я!

Эпилог

На том наши гастроли едва не завершились. Маша, ни в какую не желала оставлять своего возлюбленного одного, а без нее выступления были немыслимы. Но, к счастью, вскоре Болховскому стало лучше, и мы продолжили бомбить по городам и весям необъятной советской родины. Могилевский, считая себя ответственным за едва не случившийся провал, удвоил рвение и принялся так плотно его опекать, что будь на месте бывшего белогвардейца более проницательный человек, он наверняка заподозрил бы неладное. Но переживавшему потерю богатства Жоржу было не до того. Как, впрочем, и мне.

В Москву вернулись в конце сентября. Куницына и ее избранник поселились в доме родственников, где ожидают разрешения на выезд. Ходят слухи, что Лариса Николаевна от потенциального зятя в полном восторге, а вот Пётр Кузьмич его недолюбливает.

Мне, как и обещали дали комнату в общежитии работников культуры, где мы с Мишкой и поселились. За время гастролей