Евгений Красницкий - Отрок. Богам — божье, людям — людское Страница 8

— А ну-ка, поди сюда, сводня! — «многообещающе» позвала Настена. — Поди, поди, чего в углу засела?

— Ну, мам! Минька же сам попросил Алексея тебе показать, и все на твое решение осталось! — вывалила заранее припасенные аргументы Юлька. — Не захотела, так не захотела.

— Поди сюда, я сказала!

Настена дождалась, пока дочка, нога за ногу, протащилась от темного угла до стола, оглядела втянувшую голову в плечи девчонку и неожиданно приказала:

— Сядь! — выдержала томительную паузу и передразнила: — Не захотела, не захотела… Не смогла!

— Ты? Не смогла? — Юлька от изумления даже позабыла о страхе наказания.

— И ты не сможешь… скорее всего.

— Я?

— Ты! Рано или поздно, придется выбирать: или Михайла, или ведовство. Вместе не получится!

— Так я же думала, что ты его, как Лукашика… — продолжила, было, оправдываться Юлька, потом осеклась, осмыслив сказанное матерью и, впервые в жизни с настоящей злостью, процедила Настене в лицо: — Лучше б побила!

— А я и бью! — ничуть не смутилась Настена. — Полезла во взрослые дела, так и получай по-взрослому, а подзатыльником отделаться и не мечтай! Все, кончилось детство! Пришла тебе пора, во славу Пресветлой Макоши, с самой Мореной потягаться!

— Мам…

— Молчи! Выбор останется за тобой, ни торопить, ни подталкивать, как меня бабка подталкивала, не стану, все на твоей воле. Но Михайла будет для тебя платой за ведовскую власть! Или одно, или другое… И не смотри на меня так!!! Сама все знаешь, не впервой об этом речь!

— Мам…

— Не перебивай! Даже если выберешь потом не Михайлу… молчать!!! Я сказала «если»! Ты про войну спрашивала? Так вот: война будет, и кровушки прольется столько, что Алексей, сама слышала, даже половину отроков назад привести не рассчитывает. А ему в таких делах верить можно… Хотя… не было еще такого, чтобы недостаток ратников детьми восполняли. Поняла теперь, почему я Морену помянула?

— Минька…

— Угу. И даже, если ты потом выберешь не Михайлу, — с нажимом повторила Настена — сберечь его мы с тобой обязаны. Если не для себя, то для рода Лисовинов, для всего Ратного. Ну, есть мысли, как его от Морены защитить?

— Матвея бы расспросить. Он же…

— Даже и не думай! Врагом себе на все жизнь сделаешь. Он от смертного ведовства отрекся, а мы Морене… — Настена запнулась, но продолжила все тем же уверенным и, как будто, бездушным тоном: — Мы Морене мальчишек отдавать будем.

— К-как?.. — Юлька, переменившись в лице, отшатнулась от матери. — Макошь не простит…

— Макошь одобрит! — уверенно заявила Настена. — Это не жертва, это обман! Отнять у Морены добычу нельзя, а подменить можно. Обычного отрока спасти — дело доброе, но бесполезное, потому что так на так и выйдет — одного на другого поменяла. Такое только для особо любезных делают, но Макошь ревнива и чужих любимчиков не жалует, как и тех, кто только на себя ее благоволение растрачивает. Вот, скажем, для Лукашика я и пальцем не пошевелю, Михайла же совсем другое дело…

— А для Алексея?

— Тьфу, что б тебя, дурища! В чем разница-то? Что Михайла, что Алексей — спасти их, значит, спасти в будущем множество жизней. Вот такое Макошь одобрит. Поняла?

— Тогда почему только Миньку защищать будем?

— Потому, что Алексей о себе сам позаботиться способен, он это всей своей жизнью показал. Ну, еще… потому, что мальчишек на двоих может не хватить. Морена жадная, ей только дай.

— Так ты что, всю Младшую стражу?..

— Нет, Нинеиных отроков не смогу. Вернее, могла бы, но невместно мне чужими распоряжаться.

— Значит, самых лучших…

— Да! — Настена утвердительно прихлопнула ладонью по столу. — Лучшие и дело лучше сделают!

— Жалко ребят…

— А Михайлу не жалко?

Юлька надолго замолчала, уставившись в стол, молчала и Настена, давая дочери время осмыслить новое знание и примириться с необходимостью выбора. Наконец Юлька вздохнула и подняла глаза на мать.

— Что делать надо?

— Все… — голос Настену подвел, пришлось откашляться — Все просто, доченька. Жизнь, любовь и терпение. Добыча Морены — жизнь. Щит и меч Макоши — любовь и терпение. Сделаем так, чтобы отрокам в радость было собой Михайлу от смерти закрыть. Претерпеть за любовь к нему.

— Это я смогу. — Уверенность, прозвучавшая в голосе дочки не только удивила, но даже слегка напугала Настену.

— И в мыслях не держи! Столько смертей на себя принять — не выдержишь, ума лишишься!

— Я справлюсь.

— Нет, я сказала! Первый шаг на этом пути — одна смерть, один обмен жизнь на жизнь. И то не все выдерживают.

— Я смогу!

— Нет, и не спорь! — повысила голос Настена. — Я тебе обещала, что выбор останется за тобой. Если сейчас сотворишь по-своему, минуешь развилку, пути назад уже не будет и о Михайле можешь забыть!

Ведунья сначала сказала, а потом внутренне сжалась от страха — заметит Юлька ложь или нет? Шестая она или двадцатая в цепи взращенных и выпестованных ведуний, повзрослела не по годам или осталась ребенком, все равно она дочка, и легче самой надорваться, чем взвалить такой груз на нее. Кажется не заметила, поверила.

— А у тебя, мам, таких уже много?

— Есть… и не один.

— А кого они… закрывали?

— Корнея… было, в общем, кого. Нельзя об этом рассказывать, если родня убитых узнает… сама понимаешь.

— Корнея же не уберегли? Калекой стал.

— Война… от увечья не уберегли, но насмерть затоптать не дали. Один за это жизнью заплатил, другой тяжкой раной. Я тогда троих к Корнею приставила, но третий не успел, коня под ним убили.

— А Корней… знает?

— Да ты что? Он бы меня сам на куски изрубил, если б узнал! Да если б даже и не изрубил… он и так за свою власть полной мерой платит, зачем его еще отягощать?

— За власть… — Юлька, в очередной раз, надолго задумалась, и Настена снова не стала сама прерывать молчание, гадая, какие мысли бродят у нее в голове. — Знаешь, мам, Минька мне тоже часто по власть, про управление людьми толкует. Как-то он сказал, а я не поняла, что власть бывает явная и тайная. Вот ты решаешь, кому жить, кому умереть, и никто об этом не ведает. Значит, наша власть тайная?

— Ну, можно и так сказать…

— А еще он говорил, что нельзя все на одну сторону накладывать, равновесие должно быть.

— Ну и что?

— А то, что ты же можешь заставить не только защищать, но и наоборот… если для спасения многих жизней. Так?

— Выпороть бы вас с Минькой…

— Понятно…

— Ничего тебе не понятно! — взорвалась криком Настена. — Только попробуй что-нибудь устроить! Понятно ей! Не власть это будет, а разбой! Поняла?

— Ты чего, мам? С кем устроить-то?

— А то я не заметила, как тебя из-за боярышни Катерины перекосило!

— Да не хочет Минька на ней жениться и не захочет! А заставить его Корней не сможет, вот увидишь! И тетка Анна… — Юлька оборвала сама себя, не закончив фразы.

— Чего примолкла? Дошло, наконец, что не для тебя Анька сына бережет?

— Мам… мама…

— Не хнычь! Я тебе сказала, что выбор за тобой. Выберешь… выберешь Миньку, помогу… возьму грех на себя, но… не хочу за тебя решать, как когда-то за меня решали. Все! Хватит болтать! Собирай на стол, опять ведь сегодня толком не ела. И без того худющая, одни глаза остались, и что в тебе Михайла углядел?

Глядя, как дочка хлопочет по хозяйству, Настена никак не могла отогнать от внутреннего взора образ Алексея…

…Вот он сидит напротив. Стягивающая ребра повязка не портит осанки — и так привык держаться прямо — мышцы, вроде бы и расслаблены, но сила-то в них так и играет — лекарский глаз не обманешь — голос, вроде бы и доброжелателен, но тверд, глаза… ох, что за глаза! Зверь, оттуда, изнутри, уже прицелился, измерил расстояние до противника и изготовил тело к смертельному броску, но не смеет и пошевелиться, укрощенный железной дланью рассудка. И не слабый, дурной или глупый урод, как бывает у некоторых, а сильный, хоть и крепко битый, но здоровый, а когда надо и свирепый, зверь! А лицо… да, другого сравнения и не подберешь — истинный Перун в молодости! Корзень, старый дурак, даже не представлял себе, с чем играет, пытаясь пробудить в Алексее страсть, наперекор рассудочности. Или представлял? Он же целой сворой таких зверей повелевать способен!

Эх, не так бы нынче с Алексеем: не водить бы его на невидимой и неощутимой привязи, а… ведь могут же быть эти сильные руки ласковыми, и глаза умеют светиться совсем по иному… нельзя! Запретно и недоступно, будь оно все проклято! Потому что, заполучить все это, оборотить своим и только своим, можно лишь самой сделавшись его и только его — отдаться всепоглощающе и без остатка — раствориться в слиянии двух сущностей. Но, пусть даже и добровольно, ограничить собственную волю, значит, утратить ведовскую силу — дары светлых богов бесплатными не бывают. Как же повезло Аньке… да и не повезло, если по правде, а просто не приходится ей давить волей и разумом женское естество, не боится она отдаться и подчиниться, а потому и ответ получает полной мерой.