Олег Аксеничев - Шеломянь Страница 8

Да, за эти два дня киевская земля упилась кровью сверх меры. Постоянные стычки превратили высохший чернозем в смердящее под лучами поднимающегося солнца месиво, где оскальзывались кованые копыта боевых коней и куда падали бездыханными их хозяева, подпитывая кровавую трясину.

Телохранители хана Кончака пробили хозяину путь к князю Игорю. Дорогой византийский панцирь хана был запылен и залит кровью, шлем уже давно отлетел куда-то прочь, лицо и волосы казались серыми и выгоревшими от вездесущей пыли. Глаза Кончака светились безумием боя, и в этом безумии сквозила печаль.

– Мы больше не можем ждать твоих родственников, князь, – заявил Кончак. – У меня погибла уже половина воинов, и я не хочу потерять остальных. Надо прорываться к пристаням, а оттуда – на другой берег Днепра.

Игорь понимал правоту хана. Действительно, с юга, от пригородной крепости Белгород, давно должны были подоспеть дружины Ярослава Всеволодича Черниговского и его брата Святослава, желавшего сохранить за собой великое киевское княжение. Игорь обещал им помощь, как обещали им подмогу половецкие правители Кончак и Кобяк. Но обязательства должны быть взаимными, и нежелание выручать в трудную минуту освобождало от данного слова. Погибать просто так за князя Святослава Киевского никто не собирался.

Не сразу в горячке боя воины Игоря и Кончака увидели, что княжеский стяг и ханский бунчук показывают новое направление удара, сбоку, к днепровскому берегу. Более мобильные половцы сильным ударом отбросили наседавших на них черных клобуков и рванулись в отрыв. Берендеи взвыли от огорчения, но от удовольствия ближнего боя приходилось отказываться. Половцы, даже на уставших конях, не позволили бы себя догнать. Вслед степнякам стрелы пущены были скорее для острастки, чем от желания причинить ощутимый вред. В относительной безопасности, в самом центре половецкой лавы, ехал старательно примотанный к седлу хан Кобяк, так и не отошедший после вчерашнего.

За половцами на прорыв пошли дружинники князя Игоря. Так получилось, что Игорь и Кончак опять оказались рядом: хан ехал в арьергарде своего войска, а князь по традиции шел в авангарде своего.

Привычные к подобным стычкам северцы и куряне пробились через черных клобуков не хуже половцев, а вот новгородцы сбили темп и позволили втянуть себя в ближний бой. Соотношение сил было явно не в пользу новгородцев, и Игорь обеспокоенно подгонял нерадивых всадников.

Новгородцы рубились умело, отчаянно защищая свою жизнь.

– Слезай с коней, господа новгородцы! – прозвучал неожиданный приказ. Князь Игорь узнал по голосу купца Садко, так переживавшего по поводу потерянных гуслей. – На земле не так качает.

– И правда, – заорал еще кто-то. – Цего драться, как пьяным? Слезай, ушкуйнички, стеной возьмем!

Новгородцы посыпались с коней, сноровисто выстраиваясь в линию, прикрывшуюся высокими щитами и ощетинившуюся копьями. Под защитой щитов новгородские лучники не в пример удачливей, чем с тряского седла, засыпали стрелами черных клобуков.

– Пробивайтесь к пристани! – крикнул Игорь. – Вас не бросят, мы продержимся, пока вы не подойдете!

Новгородцы одобрительно загудели. Игорь заметил, что из строя кто-то помахал на прощание рукой, махнул в ответ и поскакал вслед за Кончаком.

Давайте повнимательнее рассмотрим одного из берендеев. На первый взгляд он ничем не выделялся среди остальных – те же доспехи, то же оружие, обычный конь. Наше внимание должно остановиться на колчане этого берендея, точнее, на одной из стрел в колчане. Обычная стрела: сосновое древко, тщательно закрепленные лебединые перья оперения, кованый наконечник в форме ласточкиного хвоста.

Берендей решил выстрелить еще раз по беглецам и больше не тратить стрел. Можно было не выпускать и эту стрелу, но больно уж велико оказалось его возмущение позорной трусостью противника. Почему они не умерли в бою, а постыдно бежали?

Стрелял берендей не целясь; главным было посильнее натянуть тетиву, чтобы стрела улетела подальше.

Стрела летела бесшумно. Подхваченная попутным ветром, она плавно поднялась на воздушном потоке, осторожно опираясь на виртуальный путь, и помчалась вслед беглецам. Оперение оказалось ненадежным, и скоро стрела замедлила свой подъем и стала снижаться.

И почему так бывает: лучник тщательно выцеливает мишень и промахивается с десяти шагов, зато бесцельно пущенная стрела находит свою жертву? По всему выходило, что берендеевская стрела должна была зарыться в выгоревший ковыль и пропасть навсегда.

Но на самом деле на излете она все же дотянулась до цели. Бить по человеку не хотелось, стрела ослабела и не смогла бы пробить доспех. И она вгрызлась в шею коня, как ратай в землю в первый день пахоты.

Князь Игорь увидел, как конь Кончака споткнулся и осел на передние ноги. Кончак перелетел через конскую шею, тут же поднялся на ноги, но видно было, что падение не прошло бесследно. Хан прихрамывал.

Игорь понял, что Кончак обречен. Раздобыть запасного коня во время бегства было негде, а уйти в одиночку пешком от таких преследователей еще никому не удавалось. Для черных клобуков же убить половецкого хана стало бы праздником, по сравнению с которым меркла даже перспектива выкупа.

Клобуки опоздали. Князь Игорь успел первым добраться до Кончака, и хан запрыгнул на конский круп позади княжеского седла, зашипев от боли в ноге. Благородный арабский скакун недовольно заржал и просел на задние ноги.

– Трравяной мешок, – с чувством сказал князь Игорь, оглядываясь на погонявших своих коней черных клобуков. – Трогай, милый, не так уж тебе и тяжело.

Конь всхрапнул, явно показывая хозяину, что не поверил, но все же перешел сначала на шаг, а затем и на рысь. Клобуки, выпустив вслед несколько стрел, отвернули в сторону, предпочитая погоню за русско-половецким войском охоте за двумя незадачливыми всадниками. Видимо, никто из берендеев так и не понял, кого они могли бы легко захватить.

Игорь направил коня в сторону от дороги к перевозу, туда, где пыльно зеленела у днепровского берега дубрава. За спиной тяжело идущего коня осталось и место сражения, и брошенные станы половцев и дружины Игоря, где шел оживленный грабеж – киевские дружинники добирали свое, восполняя вчерашний страх поражения.

Тысяцкий Лазарь хмуро глядел на мародеров. Остановить своих воинов он даже не пытался, знал, что бесполезно. Тащили все, что попадалось под руку, часто ненужное. Лазарь с недоумением наблюдал, как два тщедушных дружинника грузили на разбитую телегу закопченные листы войлока со сгоревшей половецкой вежи. Войлок не годился ни в хозяйстве, ни на продажу, но дружинники тащили обуглившийся войлок с таким усердием, словно от этого зависела их жизнь или благосостояние.

Со странным чувством в душе ехал Лазарь по остаткам стана Кобяка. Лукоморцы были врагами, и покинутый в бегстве лагерь должен был внушать радость – кстати, а как можно радость внушить? – но вид разбросанных здесь и там панцирей и кольчуг, еще хранящих форму тел своих хозяев, порождал стыд, необъяснимый после победы.

Юрта Кобяка была разобрана до деревянного каркаса. Внутри него было так чисто, как не было, наверное, никогда – вынесли все, до последнего клочка ткани и черепка. Зато перед юртой праздник обогащения был в разгаре. Десятки людей, то ли дружинники, снявшие, чтобы не мешали, доспехи, то ли набежавшие из Киева любители пограбить, набивали под завязку седельные мешки.

Лазарю показалось странным, что в куче добра практически нет половецкой одежды и оружия, только киевское или восточное, персидское и арабское. У лукоморцев не было традиции стаскивать награбленное в одну кучу и затем делить поровну. Зачем же Кобяку понадобилась эта демонстрация богатства?

Подъехав поближе, тысяцкий увидел уже знакомую картину – войлочные безрукавки под кольчугами, исподние рубахи под халатами и кафтанами, пояса, повязанные на несуществующие талии.

И Лазарь понял.

Перед ним было то, что осталось от рынка рабов. Туман застал ночью врасплох и торговцев, и предложенный половцами людской товар. Судя по тому, что большинство одежды было заботливо, воистину как на продажу, разложено на подостланных на землю плащах, Лазарь решил, что люди погибли, даже не осознав опасности, во сне. Среди погибших были сотни киевлян, многих из которых тысяцкий знал по имени или в лицо.

Такова была цена, заплаченная туману для победы над врагом, – сотни воинов, умерших во сне и без оружия, воинов, чьи последние мысли были не о славе и чести, а о скорой рабской участи.

– Какая славная победа, – раздался за спиной Лазаря вкрадчивый голос. – М-м-м… Не будет ли великий воин так милостив, чтобы уделить немного драгоценного внимания недостойному?

– Аль-Хазред! – рявкнул Лазарь.

– Я счастлив, что мое неблагозвучное имя осталось в памяти такого могучего витязя.