Николай Андреев - КРЫЛЬЯ ЧЁРНЫЕ Страница 8

- Пока мы не сможем назвать Россию державой, стоящей наравне с просвещёнными государствами Европы, борьба не будет окончена, - коротко ответил Милюков.

- Как знать, Павел Николаевич, как знать…- пробубнил Гучков, выглянул в окно и тут же добавил: - Пора, Павел Николаевич, пора! Приехали!

И точно: "Литера Б" вот-вот должна была сравняться с перроном. А народу-то на нём было! Народу! Толпа пестрела дамскими шляпками и фуражками служащих, рабочими кепками и студенческими тужурками. Волна прошла по людскому морю, поднятая паровозным гудком: поезд наконец-то остановился! Вот-вот откроются двери, и министры явятся народу, министры правительства-победителя, народные избранники!

Последнее убеждение было, конечно же, шатким: народ не участвовал в создании правительства. Но "Речь", флагман либеральной печати, убедила в этом многих и многих. Газетам в ту пору удавалось убедить людей во многом: и в шпионаже человека, который никогда не был никак связан с вражеской разведкой, и в спасительности победы в борьбе за власть той или иной группировки, и в том, что чёрное может побелеть, а белое - уже давным-давно стало чёрным.

Не успели министры появиться на публике, как понеслось:

- Ура правительству! Ура Родзянко! Ура Милюкову! Ура Гучкову! Уррра!!!

Милюков чувствовал себя в родной стихии: вокруг было полным-полно людей, желавших верить в то, что он говорит. В общем-то, собравшиеся готовы были слушать что угодно, многие всё равно не услышали бы или точно не поняли, что же такое им говорят. Но едва из передних рядов донеслось бы "Ура!", как даже тугие на ухо и, наверное, глухие подхватили бы одобрительный клич. Но почему? Почему они готовы были кричать "Ура" или "Долой!"? Просто потому, что так кричат другие. Здесь и сейчас не надо было думать, не надо было напрягать извилины, не надо было отстаивать своё мнение и вслушиваться в слова ораторов. Просто кричи то же, что кричат другие, - и всё: ты - сила, ты - Толпа, а Толпа - это ты. Это же так просто, заманчиво и доступно! Просто подчинись, и получишь силу. Но кто-то ведь использует эту силу и заставит кричать Толпу на нужный лад?

Об этом и не только думал Гучков, выходя на крохотный, оцепленный жандармами пятачок перрона. Он скорее из привычки, чем от чистого сердца, махал встречающим рукой, порой даже находил в себе силы натянуто улыбнуться и посмотреть в сторону очередного фотоаппарата или кинематографической камеры. Лидер октябристов смотрел на толпу, вспоминая далёкие февральские дни. Может быть, там, на площадях, толпились те же люди, что и сейчас? Вдруг кто-то участвовал в манифестациях и погромах? Кто из стоявших здесь людей оказался связан с военно-промышленными комитетами, с рабочей группой? О своём детище Гучков вспоминать не очень любил: тогда он чуть не выпустил безумие на улицы Петрограда. Но порой, долгими ночами или на заседаниях Совета министров, он думал: а что было бы, не останови Кирилл сползание к хаосу? Смогли бы они насадить порядок? Смогли бы они довести войну до победного конца? Не нанесли бы удар по государству? Ведь Михаил отказался брать на себя власть, и если бы Николай не отрёкся в пользу Кирилла, то правительство само стало бы многоголовым властителем, точно как Директория во Франции…Что было бы? Что?

- Александр Иванович, - Милюков этак легонько потряс Гучкова за рукав. - И ещё журналисты не верят, что министры работают на благо народа! Даже в поезде Александр Иванович не имел ни секунды свободного времени: всё трудился, трудился, трудился над планом демобилизации. И он столь грандиозен, что надо собраться с мыслями, дабы о нём рассказать!

По толпе прошла новая, грандиозная волна: Милюков улыбался, довольный воздействием своих речей. На лицах людей с лёгкостью можно было прочесть восторг. Сам военный и морской министр не ожидал, что слова коллеги окажут такое воздействие на публику.

И, вполголоса, обращаясь к Гучкову, лидер кадетов добавил:

- Вам бы выспаться не мешало, Александр Иванович. Журналисты хотят знать, что там у нас с планами демобилизации…

- В самом скором времени мы…- к счастью или к несчастью, Гучкову договорить не дали.

- Мы вернём людей домой и, главное, дадим им работу, землю! Девять десятин земли, замечательной плодородной земли, в просторной, вольной Сибири! Для тех же, кто захочет получить профессию, которая сможет прокормить не хуже, чем земельный надел - откроются двери новых университетов, школ и училищ! Мы дадим бесплатное начальное образование каждому! Мы возвеличим Россию, сделав её богатейшей и величайшей державой!

- УРРРА!!! - Гучкову показалось, что сам небосвод задрожал от мощи этого крика.

"Господи, спасибо, что эти люди незнакомы с либерал-демократической и коммунистической партиями! Они ещё верят обещаниям власть имущих! Аминь!" - Кириллу приходилось очень громко думать: даже мыслей своих он не слышал средь криков "Ура!".

Жандармы, нёсшие канаты в руках в качестве ограждения, кое-как смогли проторить дорогу Великому князю. Тот, улыбчивый, радостный - и с потемневшими глазами - пожимал руки господам министрам.

- Замечательные слова, Кирилл Владимирович, замечательные слова! - орал даже громче толпы Родзянко. - Замечательные! Рад снова встретиться после короткого перерыва! Рад! А как доволен возвращением в Петроград!

- А я-то как, дорогой мой Михаил Владимирович! Безумно! - кивал регент, переходя к Гучкову и Милюкову.

Рядышком очутился и Шульгин, обращавший на себе внимание ещё более лихо закрученными усами. Министр юстиции ловил взгляды многих дам: на всю столицу он славился деликатным обхождением с прекрасным полом и неизменной тактичностью. Другие министры пока только спешить засвидетельствовать своё почтение Кириллу.

- А отчего же император не смог встретить нас? - Шульгин не выпускал руку Кирилла. - Что-то случилось? Болен? До меня доходили слухи…

- Всё хорошо, Его Императорское Величество чувствует себя отлично и шлёт приветствие Совету, верным своим слугам! - Великий князь произнёс это достаточно громко, чтобы публика услышала и разразилась очередным "Ура!".

"А всего год назад они же готовы были меня растерзать! Прав был Макиавелли: преходяща благодарность народа. Вот страх! Страх всегда держит крепче! Сколько ещё можно будет лавировать, вызывая любовь? На сколько нас хватит, когда наступит долгожданный кризис? Выдержим ли? Выдержит ли Россия? Мы должны суметь, должны!" - невесело думал регент.

- Господа, господа! Будьте любезны! - взмолился какой-то фотограф. - Господа! Прошу! Улыбайтесь, улыбочку, господа!

Смешной красный берет, точь-в-точь как у вольного, но бедного живописца, нос крючком, под правым глазом родимое пятно в форме щита…Да это же господин Гаврилов, тот самый фотограф! Ведь это он делал фотографию Кирилла вместе с заговорщиками в таком далёком феврале!

- Господин Гаврилов, надеюсь, в этот раз нам не придётся долго стоять на холоде, дабы Вы смогли настроить фокус? - рассмеялся Сизов-Романов.

- Вы меня узнали! Ваше Высокопревосходительство, польщён, признаться. Польщён! - сделал поклон Гаврилов. - Будьте покойны, всё будет в лучшем виде! И фокус я уже настроил! Улыбочку! Сейчас вылетит птичка!

Раскрасневшийся от гордости фотограф не соврал: мгновением позже блеснула вспышка.

- А фотокарточку я, если Вы не будете против, хотел бы оставить себе. На память, - смешно всплеснул руками этот художник чёрно-белого мира. - Однако Вы всегда можете увидеть её у меня дома! Вот моя визитная карточка!

Один из жандармов принял протянутую Гавриловым бумажку и передал Кириллу. Через мгновение толпа оттеснила фотографа, поглотив, вобрав в себя.

- Это дежа-вю, не правда ли, милостивые государи? - расхохотался Родзянко. - Натуральное дежа-вю! Без всяких сомнений!

- Не хватает только…- и вновь Гучкову не дали договорить…

"Бух-бух!" - раздался выстрел, за ним, практически без промедленья - второй. Человеческое море словно бы наткнулось на волнорез, распавшись не бесчисленные капли: люди хлынули в разные стороны, спасая жизнь и мешая жандармам восстановить порядок.

Первым среагировал Кирилл: он упал на землю, перекатился поближе к вагону, у самых путей остановился и выхватил револьвер, силясь найти стрелка. Родзянко рванул обратно в поезд: сработали полковая выучка. Гучков, чертыхнувшись, упал наземь, памятуя о снайперах англо-бурской войны. Милюков замер на месте, пытаясь сообразить, что происходит: подвели его инертность и основательность характера…

Надо отдать должное охране: быстро среагировали, встали между толпой и "объектами". Трое или четверо жандармов принялись ловить стрелка. Особого труда найти его им не составило.

- Вон он, вон! - крикнул Милюков, заметивший сжимавшего тяжёлый "Смитвессон" паренька.

Тужурка, поношенная студенческая форма, замершее, непроницаемое лицо, дрожавшая рука - этот облик был знаком каждому, кто сумел пережить покушения времён эсеровского террора. Неудавшийся убийца не пытался убежать: так и стоял, пока его не скрутили жандармы, едва не сломав ему руки.