Станислав Смакотин - Цусимский синдром Страница 8

Мне становится окончательно стыдно.

Обратный путь проделываем в том же порядке: впереди я в нижнем белье и тапочках, сзади вышагивает доблестный Борис Арсеньевич. Все такой же немногословный и самоуверенный тип. Разве чуть более вежлив и к «направо-прямо-вперед» иногда добавляет «поверните».

Несколько раз встречаем матросов. Те, вытягиваясь, удивленно таращатся на незнакомую личность под конвоем.

«Да-да, ребята… – скептически думаю я после очередного такого «приветствия». – Слухи-то у вас разлетаются быстро, поди? Завтра же станут говорить, будто самого адмирала Того изловили в кочегарке… А что блондин – не беда. Скажут, перекрасился, японская морда…»

Интересно, что они почувствовали бы, узнай хоть часть правды про поход? Пусть даже такую «мелочь», что сражение нами будет проиграно? Не говоря уже о позорной «эвакуации» отсюда адмирала со штабом… Молебен отслужили бы за здравие? Ага, как же!

Корабль начинает просыпаться. Побудки еще не было, однако ее близость чувствуется в каждой мелочи: кто-то невидимый громко протопал уровнем выше. Из каюты, что мимо, доносится грубая брань… Голоса сбоку, из соседнего коридора.

С каждым пройденным поворотом возвращается забытый уже шум двигателей: «Кто вообще догадался лазарет поместить над машинным отделением?..»

Вот и знакомая дверь. Почти дома.

Переступаю родной порог. Вместо Матавкина незнакомый парень моих лет в белом халате. Рядом – еще менее знакомый санитар. Смотрю и офигеваю: «И ты старший врач?! Ты же Матавкина моложе!..»

Щелчок каблуков сзади:

– Господин старший судовой врач, больной с допроса доставлен!

Словосочетание «больной с допроса доставлен» вызывает острое желание заржать, однако я нездоров, и надо крепиться. С трудом сдерживая улыбку, сохраняю вид мученика.

Новый доктор поворачивается, оглядывая меня сверху донизу. К этим пристальным взглядам я помаленьку начинаю привыкать… К тому же, может, у него профессиональный интерес?

Лихие гусарские усы, въедливые глаза под высоким лбом. Вид уверенный, даже наглый… Такого так просто не обманешь: вскроет, как устрицу… Кстати, при чем здесь устрица? Что-то быстро я подцепил морскую тему… В жизни ведь не пробовал.

– Ну-с, молодой человек… – Жестом отпускает он Арсеньича, делая знак санитару. – На что жалуемся? – Санитар выходит следом.

Да я тебя старше! Ты где молодого увидал?

Лейтенант тип хоть и наглый, но все же в его компании я чувствовал себя гораздо комфортней. Доктора же – одинаковы во все времена… Хоть начало двадцатого, хоть двадцать первого…

Коротко представившись Александром Митрофановичем Надеиным, тот, не теряя времени, немедленно приступает к своим обязанностям:

– Раздевайтесь!

Развязывая тесемки, с тоской вспоминаю номер вьетнамского отеля. Съездил отдохнуть, нечего сказать… Особенно мне не нравится архаичный ящик с инструментом, подозрительно стоящий на столе. То, что в нем находится, напоминает набор палача Средних веков…

Следующие полчаса Александр Митрофаныч, которого про себя я зову просто «Саня», увлеченно проводит за подробным осмотром меня. Тщательно конспектируя каждую деталь экзекуции. Заставляя выполнять все то, чем так любят занимать врачи своих несчастных жертв… И даже немного больше. Безжалостно щупая, теребя, с силой вдавливая и вновь отпуская тренажер, что называется моим телом. Особый интерес вызывает шрам от аппендикса. Шрам как шрам! Сантиметра три всего… Удивленно разглядывает, не забыв замерить линейкой:

– Что вам оперировали? – больно тычет в рубец пальцем.

Пожимаю плечами в ответ: «Не помню!»

Что-что… Зуб мудрости рвали! Сам не видишь, что аппендицит?.. Матавкин когда уже явится? Я понимаю, что единственный пациент у тебя, но совесть-то имей!..

Но до появления Аполлония еще далеко. Очень.

Молодой эскулап переходит к нервным реакциям. Не успокоившись рефлексами, попеременно выворачивает оба глазных века, доходит до зубов… На которых задерживается особо. Достает из ящика зеркальце, разглядывая всю ротовую полость. Несколько раз тщательно записывая результаты. Согласен, Митрофаныч… Пломбы современные. Стоматология за век шагнула вперед… Но ты же понимаешь, что я ничего не помню?..

Господи, да когда все это кончится-то? И вообще, я голоден, как… Стадо китов. Киты стадами плавают или стаями?..

Наконец врач оставляет в покое тело, переходя к высшим материям. На вопросы в стиле: потеете, одышка, пьете и как давно в последний раз был стул? – отвечаю искренне: «Не помню!..» Особенно про стул… У меня вообще его ни разу еще не было! Учитывая, что я рожусь через семьдесят семь лет! Тогда и будет. Первый…

– Значит, ничего не помните? – усаживая меня напротив, откладывает перо в сторону.

– Ничего…

– Странно, весьма странно… – Надеин буравит меня взглядом. – Все рефлексы в порядке, больших отклонений нет. Легкий сколиоз, веса небольшой избыток… – Он заглядывает в написанное. – …Имеется. – Три листа исписал, изверг! – Слабости особенной тоже не наблюдаю… Легкие признаки морской болезни, но это… – разводит руками.

Что тебе сказать? Ну да. Симулянт я. Хреновый причем… Но это для вашего же блага, господин старший врач. Отпустите меня с миром уже в мою кровать да попотчуйте чем-нибудь… А я вам в благодарность обещаю песен громко не орать!

– Ладно, – захлопывает он ящичек. – Лежите, отдыхайте. Восстанавливайте силы. Будете три раза в день принимать это! – Среди банок на столе выбирает самую пузатую, насыпая немного порошка в тарелочку. Дает мне.

Это что еще за гадость?

Беру, подозрительно рассматривая содержимое.

– Имбирный корень… – словно читает мои мысли.

Ну корень так корень… Забрасываю в рот, запиваю водой из кружки.

Горький, собака!

– Идите, ложитесь… Скоро вам принесут завтрак.

Надеин провожает меня долгим внимательным взглядом, который я хорошо чувствую спиной.

Это не броненосец, тайное общество!..

Прохожу к себе, укладываясь на кем-то заботливо заправленную кровать. Свет здесь, похоже, никогда не гасят. Ладно хоть тусклый.

В лазарете свежо и прохладно. Через пару распахнутых иллюминаторов пробивается соленый ветерок. Приятно!

Так, ну все, Слава! Необходимые признания даны, допросы пройдены, осмотры закончены… Давай мозговать.

Долго ворочаюсь, принимая удобную позу. Наконец забрасываю ногу на ногу, руки за голову. Тоже мне мыслитель Обломов…

Итак. Что мы видим?

А видим мы, что прошли почти сутки, и до сражения остается одиннадцать дней…

План действий? Ну-у-у-у…

Задумываюсь, глядя на большой палец ноги. Сгибаю – получается вроде улыбки. Распрямляю – серьезная морда.

Причины поражения эскадры? Что я об этом помню? Ведь читал, интересовался темой!

В голове немедленно выскакивают объяснения Новикова-Прибоя. Самые простые и распространенные. Рожественский решил идти через Цусимский пролив, где нас уже ждали. Хотя существовал путь в обход Японии, через пролив Лаперуза. Самая первая и фатальная ошибка. От которой проистекает все, что случилось дальше.

Хорошо, а что дальше?

Адмирал в начале боя не проявлял инициативы и вел себя крайне пассивно… Хотя мог бы! В начале сражения японцы вроде бы подставились очень неудачно… Но – не проявил, в общем.

Скорость наших кораблей была крайне низка. Почему? Да потому что рядом шли транспорты со старыми броненосцами «Адмирал Нахимов» и «Николай I». С другим хламом из третьей эскадры, который не усилил вторую Тихоокеанскую, а, наоборот, крайне ослабил. Сведя скоростные качества новых броненосцев типа «Бородино» на нет.

Другие причины? Распрямившийся палец серьезен и строг. Глядит ожидающе, будто спрашивая: «Что еще?..»

Еще? Пожалуйста.

Снаряды у нас были плохие и некачественные, дорогой мой палец. Повышенная влажность пироксилина, как утверждал все тот же Новиков. Вместо двенадцати процентов влажности сделали тридцать.

– И что?

– Не разрывались при попаданиях.

– При тридцати процентах пироксилин просто обязан взрываться! Говорю как юный химик, все детство экспериментировавший с набором для опытов! Обожженный пес в свидетели! Вот если там восемьдесят или девяносто…

Возможно, в другом причина? Надо будет взять на заметку.

Почему же мы никого не потопили? Тот же «Микаса» по всем прикидкам должен был развалиться на запчасти, если бы взорвалось все то, что в него попало. Однако уцелел. Пойди он ко дну, а с ним адмирал Того… Кто знает? Вновь проклятый пироксилин… Кажется, целая треть двенадцатидюймовых попаданий в японского флагмана просто не разорвалась.

Сгибаю палец, отчего тот начинает ехидно улыбаться, словно спрашивая: «Что, и это все?! Что ты знаешь об этом?..»