Я Распутин. Книга третья (СИ) - Вязовский Алексей Страница 8

— И много ли мне школ строить надо? — ернически спросил император, наконец-то зажегший спичку и затянувшийся табачным дымом.

— Не знаю, государь. Да и не в школах лишь дело. Вот, к примеру, авиация…

— Знаю, знаю, — замахал он рукой с зажатой папиросой, — все твои мечтания!

— То не мечтания, — строго ответил я, — ведомо мне, что из сего баловства важнейшая ветвь вырастет, воздушный военный флот! И что России таковым обладать необходимо!

Он только ладонью махнул.

— Мало ли у нас дел, на которые вечно денег не хватает? Вот, положим, те же школы. Можно ведь не их строить, а учительские семинарии. Ты одну семинарию построишь, а Дума, чтобы учителей пристроить, будет вынуждена создать десяток-другой школ…

— Скажи, Григорий, а тебе лично что в этом нужно? — царь строго посмотрел на меня.

Ну, гражданин Распутин, держись! Я снял очки и ответил прямым взглядом:

— Не для себя стараюсь, мне за державу обидно! Коли думаешь иначе — прикажи вывести меня в парк да пристрелить. Или вон - я кинул на стену, где висело оружие - шашкой заруби.

— Ну полно, полно, не обижайся. Я думаю, в честь избавления Алексея надо нам на богомолье съездить. Ты тоже давай с нами.

Я поклонился. Кажется, момент истины позади.

— Обязательно, государь! А насчет конституции — пусть пока поиграются. Еесли уж сильно в лужу сядут, тогда и отменить можно будет…

Царь пристально посмотрел на меня, но промолчал.

*****

До Юсуповского дворца добрался в разобранном состоянии, сильно сказалось напряжение от разговора и последовавшей трехчасовой молитвы с царским семейством.

Позвонил Перцову, дал указание малость сменить тон в нашей рекламной кампании, упирать на то, что конституцию мог даровать только такой сильный и справедливый государь, как Николай.

Анечка оставила подборку газет — все российские, за исключением совсем уж черносотенных, ликуют, да и монархисты не то, чтобы резко против. Хотя положение у них идиотское: они же за самодержавие? Ну так самодержавный царь самодержавно от оного отказался. Вы против? То есть, вы против самодержавия? Бу-га-га-га!

“Цивилизованные страны” всячески приветствовали. Выше всех в воздух чепчики бросали французы, англичане и немцы реагировали посдержанней. Австрияки, падлы, хоть и поздравили, но сквозь зубы. Дескать, посмотрим, как русские варвары приживутся в семье конституционных монархий. Но приветственные телеграммы все братья по классу прислали — Вильгельм, Георг, Франц-Иосиф, Виктор-Эммануил и всякие прочие шведы, голландцы и португальцы с испанцами.

Разогнал соратников — Лена, как ни ворчала, отправилась обратно в Сызрань. Убедить смог только тем, что там нужны заботливые руки и хозяйский женский глаз. Дрюню загнал в Финляндию отлеживаться, боевиков услал в Покровское семьи повидать. И почувствовал себя как голым. Кто у меня остался? Стольников да Мефодий. Но зато конституция! Какой козырь у левых выбил, а? Стребовал себе мадеры да и напился на радостях. Хрен с тем, что завтра весь город судачить будет, должны же быть у старца недостатки?

Мысль эту я додумал утром, когда говорил с Герарди. Дав команду распустить митинг на Дворцовой, я заперся с Борисом Андреевичем в кабинете.

Золотых гор не обещал, но дал понять, что будет новая служба и что в ней очень нужны будут опытные люди, пока же надо некоторое время не высовываться, пока острота событий не сойдет на нет. Герарди ушел, а я решил что одного Евстолия уже не хватает, надо нормальную службу безопасности разворачивать - вон Дума, проходной же двор! Силовой блок у меня уже есть, дело за оперативным и аналитическим. Кого бы придумать на место начальника личной спецслужбы?

Глава 4

Чертог сиял, гремели хоры. А куда деваться — заселился во дворец, так будь любезен давать если не балы, то хотя бы приемы. Тем более, по случаю Рождества. И принятия Конституции.

“Сегодня у нас пол-Петербурга” — расхожая фразочка эстрадных конферансье вполне точно описывала происходящее. Верхушки всех думских фракций, все “небесники”, Кованько с авиаторами, ученые, включая Менделеева, инженеры, лучшие ученики колоний и педагоги с дядьками … Вот прям “Елка в Кремле”. Даже две — днем для подростков и вечером — для взрослых.

В приглашении попросил Танееву четко написать, что подарков не надо, лучший подарок — пожертвовать на колонии. Но все равно, несли — “Ну как же без подарка, такой день!” Пришлось выделить комнатку, чтобы все складывать, а голову ломать, куда это все деть, придется потом.

Были, конечно, и толковые вещи. В первую очередь книги, в том числе религиозные. Так, Юсуповы подарили одно из первых русских Евангелий в переводе от Российского библейского общества. Аж 1819-го года. Раритет каких поискать. Менделеев притащил “Размышления о причине теплоты и холода” Ломоносова с дарственной надписью автора. Благодарил Михайло Васильевич не кого-нибудь, а саму Екатерину Великую. Историк во мне немедленно ожил, растрогал меня до слез, я долго благодарил Дмитрия Ивановича и даже расцеловался с ним, борода в бороду. Ну и тот спел мне дифирамбы про меценатство: работы по синтетическому каучуку, что я спонсировал, дали первые результаты.

— Получены образцы на основе этилового спирта, бутадиена с последующей анионной полимеризацией жидкого бутадиена в присутствии натрия! — торжественно сообщил Менделеев.

— Дмитрий Иванович, дорогой, я в этой вашей научной физике ничего не понимаю. Вы простыми словами скажите — пора думать о создании завода или нет?

Менделеев прямо воспарил, но в запросах своих остался реалистом:

— Опытного завода, или крупной лаборатории, Григорий Ефимович! Рано пока на большое производство замахиваться.

Кроме тех, кого я числил “под крылом”, набежало изрядно левой публики — бьюсь об заклад, почуяли возникновение нового центра силы в российской политике и поспешили выразить свою извечную благорасположенность к демократии и конституционному устройству. Вчера они, конечно, об этой своей расположенности и сами еще не знали.

В первую очередь это были разного рода купцы и финансисты. Разумеется, Лазарь Соломонович Поляков. С ним после известных событий у нас сложились отношения, которые можно описать словом “вооруженный нейтралитет”. Его банки государство поддержало, но финансисту было объявлено, что больше на махинации глаза закрываться не будут — за любую попытку насхемотозить денег кара последует незамедлительно, Сахалин еще заселять и заселять. В качестве жеста примирения, я договорился о включении Лазаря Соломоновича в комиссию по совершенствованию банковского законодательства, которую возглавлял мой протеже Янжул. Поляков на практике увидел, что государство закрывает основные дыры, через которые так легко получалось воровать деньги, и притих.

Банкир, к моему удивлению, подарил “Ярмарку” Кустодиева. Картина сразу вызвала неподдельный интерес — к ней началось паломничество гостей. Кустодиев сейчас, считай, придворный живописец, в большой моде. Впору ставить "лейб" на визитные карточки.

А вот “Мальчик с трубкой” и “Молодая девушка с цветочной корзиной” Пикассо, что подарили Рябушинский и Морозов-младший, понимания не вызвали. Розовый период мастера с трудом заходил публике. Пришлось пообещать разделить коллекцию по залам и направлениям. Коллекцию! По всему выходило, что я уже начал обрастать собственным музеем. Не пора ли обратить внимание финансовых тузов на скульптуры? Ведь не последний прием даю.

Все трое воротил в частных разговорах требовали одного. Свободы вероисповедания! И старообрядцы и евреи хотели открывать молельные дома, церкви без разрешения полиции, свободно отмечать священные праздники, проводить собрания верующих, одним словом вести полноценную религиозную жизнь.

Это еще сильнее грозило столкнуть меня с замшелым православием в лице Антония и Феофана. Отношения накалялись, в проповедях в столице питерские священники все чаще стали упоминать лжестарцев, которые находятся в состоянии “духовной прелести”. Т.е. соблазнены дьяволом. Без имен, но с конкретным таким, жирным намеком. Тревожный звоночек. Хотя дело о моем “хлыстовстве” затихло само собой, а насчет дарование конституции церковь и вовсе отмолчалась — конфликт шел по нарастающей.