Князь из будущего ч.2 - Дмитрий Чайка Страница 8

Григорий, проезжая по этой стране, видел робкие ростки жизни, которые начали пробиваться сквозь то чудовищное опустошение, что перетерпела когда-то цветущая имперская провинция. Ведь еще были живы люди, которые помнили времена владычества константинопольских императоров. Небольшие деревеньки на месте старых поселений, где лангобарды, гепиды и готы жили вперемешку с римлянами, были обычным делом. Немало было и словенских сёл, жители которых двигались на юг из предгорий Альп, осторожно, шаг за шагом, заселяя пустующие земли. Там, на северо-востоке, хорутане построили город Крн, а вокруг него образовалось целое княжество[11]. Язычники захватили те земли, превратив римское население в рабов. И даже само слово «крещеный» — «крщен» на словенском, в том княжестве стало означать раба. Жизнь там была непроста, и хорутане продолжали уходить на юг, туда, где тепло. Герцог фриульский был неглуп, и не устраивал бессмысленной бойни. Вместо этого он установил разумный размер податей для пришельцев, позволяя им обихаживать брошенные когда-то пашни, усеянные костями их старых владельцев. Здесь сейчас жила едва лишь пятая часть людей от того, что было в старые времена, но двадцать-тридцать лет мира исправят это, вновь наполнив жизнью благодатные земли Италии.

Завидев крест на груди Григория, многие кланялись, а тот благословлял людей, не обращая внимания на ненавидящие взгляды ариан и язычников. Им еще предстоит дойти до римского города Форум Юлия, который варвары назвали Фриулем, а потом по горной дороге подняться к руинам Агунтума, где пятнадцать лет назад аварская конница и словенская пехота наголову разбили Гарибальда второго, герцога Баварии. А там уже и рукой подать до Солеграда, где их ждут корабли. Григорий улыбнулся в предвкушении. Он только что понял, что его настоящей родиной является именно Новгород, а вовсе не бургудский Санс. Там, в Новгороде, было все, что ему дорого. И это новое знание крайне удивило епископа Григория.

Глава 26

Май 625 года. Паннонская степь, земли племени кочагир. Неподалеку от руин г. Виндобона (совр. г. Вена).

Степь, которая стала для Добряты родным домом, покрылась изумрудным ковром свежей зелени. Отощавшие за долгую зиму кони веселели на глазах. Уже не видны были ребра, а шкура на боках залоснилась сытым блеском. Первая зелень — праздник в степи. Буйное разнотравье украсилось луговыми цветами, а шелест крыльев хрущей, вылетевших в несметном количестве, перекликался с шорохом ковыля, тянущего к весеннему солнышку свои метелки. Вскрывшиеся речушки уже вошли в свои берега, как и великий Дунай, который утащил грязно-серые льдины куда-то вниз по течению, где разбил их о зубья Железных Ворот[12]. Топкие берега, которые жадно впитывали воду после разлива рек, уже давно просохли, но вода в тех реках всё еще была студеной, словно напитанной зимним холодом, что неохотно сдавался лету.

Хорошо в степи весной. Ветер бьет в лицо, когда скачешь на коне. Да только он не режет больше глаза острыми злыми снежинками, как в лютую зимнюю стужу, а наоборот, дарит всаднику приятную прохладу. Добрята любил это время, и степь он полюбил тоже. Он все еще был мальчишкой, которому шел пятнадцатый год, а потому частенько играл с такими же ребятами из аула в их немудреные игры. К нему тут уже привыкли, поверив, что он и, правда, сын Онура от словенской наложницы из-за Дуная. Откровенно говоря, поверили потому, что всем было наплевать, здесь такое было в порядке вещей. А если бы не умение обращаться с луком, то на него и вовсе не обращали бы ни малейшего внимания. Подумаешь, еще один пацан бегает, да их тут в каждой юрте по шесть, а то и восемь ртов. Вон они, носятся по улице, сверкая белозубыми улыбками на чумазых лицах. Они тоже радовались весне. Радовались тому, что смогли пережить зиму, похоронив одного, а то и двух братьев или сестер. Суровые боги брали свое каждый год. Слабые погибали, оставляя степь сильным. Это здесь принималось, как должное, ведь смерть была непременным спутником жизни. А еще непременным спутником местной жизни были вши и блохи, а к этому Добрята привыкнуть никак не мог. Он еще в Сиротской сотне приучился к водным процедурам, и слегка шокировал соседей, регулярно обмываясь и прожаривая одежду на костре. Впрочем, степнякам и на это было плевать. Хочет мыться мальчишка, пусть моется. Даже судачить об этой странности вскоре перестали, списывая на то, что полукровка он, а не урожденный всадник. Такие тут были люди, простые и понятные.

Спокойная, размеренная жизнь кочевого рода прерывалась только войнами, мелкими и крупными. Крупных пока не было, а вот мелкие набеги соседних племен, которые пытались выдавить ослабевших кочагиров с их пастбищ, случались частенько. Но тут сыграли свою роль те подарки, которые так и не принял великий каган. Онур понемногу одаривал нового тудуна, и тот стал его лучшим другом, защищая своими всадниками земли этого племени. Тудун Эрнак тоже был на редкость простым парнем, у которого мир делился на две половины — белую и черную. И точно так же он делил людей, на хороших и плохих. И, как можно догадаться, те люди, что дарили ему дорогие подарки, были хорошими людьми. А те, что не дарили, были куда хуже. Так старый Онур, понемногу залезая в казну рода, изрядно пополненную князем Самославом, купил себе немного спокойной жизни. Но, сколько веревочке не виться, а конец всегда близок. Такие вот простые прямолинейные парни могли быть крайне опасны, если понимали, что их водят за нос. Они не прощали тех, кто предавал их доверие. И вот прямо сейчас в юрте Онура шел очень неприятный разговор, исход которого мог оказаться непредсказуем.

— Великий хан! Как я рад! — старый Онур раскинул руки в приветствии, но осекся, увидев перекошенное от злобы лицо тудуна, который едва сдерживался.

— Как это понимать, старик? — бросил он, даже не произнеся положенных приветствий. По степным обычаям переход сразу к делу считался почти оскорблением.

— О чем ты, великий хан? — спокойно спросил его Онур.

— Где твоя младшая дочь? — резко спросил тудун. — Где дочь твоего брата? Где дочери других старейшин?

— Моя младшая дочь далеко отсюда, хан, — с каменным лицом ответил Онур. — Она там же, где и