Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин Страница 8

после поражения под Линьцыном томятся в рабстве по всей Маньчжурии. Император Цинов приказал казнить всех, кто попадается им в руки, но многие военачальники нарушили этот приказ ради денег, что можно выручить от продажи пленных. И теперь базары наполнены нашими братьями. Их продают, как скот, на невольничьих рынках. Они потеряли все — веру, надежду, оружие. Но не разучились ненавидеть.

Он поднял на меня свои темные, горевшие холодным огнем глаза.

— Самый большой рынок в Мукдене, столице этой провинции. Там можно купить все что угодно. Если у тебя есть серебро, Тай-пен, ты можешь купить там и рабов, и даже готовую, преданную тебе армию!

Эта мысль, прямо скажем, запала в душу. Разве не правильно будет потратить захваченное нами золото, чтобы выкупить из ада тех, кто уже был солдатом, кто ненавидел этот мир и готов был сжечь его дотла? Поиск Тулишэня и его хозяев-европейцев приобретал теперь новый, практический смысл.

Наконец, после пяти дней пути мы выбрались из диких гор и вышли на дорогу в Силинцзы. Подъезжая к городку, я сразу же заметил перемены. На восстановленных стенах теперь через каждые сто шагов стояли часовые. В утренней дымке виднелись фигуры, методично прохаживающиеся по гребню стены. Ворота, которые мы разнесли в щепки, были не просто заделаны, а отстроены заново, теперь еще крепче, из толстых, просмоленных бревен.

На расчищенной площадке у стены гоняли до седьмого пота новобранцев из решивших примкнуть к нам местных китайцев. Держа длинные толстые палки, на которые были насажены штыки, рекруты с хэканьем кололи соломенные чучела. Кругом слышались глухие удары железа о дерево, резкие гортанные команды — жизнь, подчиненная военному порядку, брала свое.

У самых ворот меня уже ждал Левицкий. Корнет выглядел хорошо отдохнувшим, а одежда его представляла собой пеструю смесь китайских и европейских вещей, — совсем не то, чего ожидаешь от сурового коменданта крепости. Мы обнялись.

— С возвращением, Владислав Антонович! — радостно сказал он, крепко пожимая мне руку.

— Как Сафар? — тут же задал я давно мучивший меня вопрос.

— Неплохо. Доктор говорит, стабилен. Даже лучше, чем можно было ожидать, — ответил он. — Но об этом тебе Тит расскажет, он от него не отходит.

— Что происходит в городе?

— Да все идет своим чередом. У нас тут свои заботы: местные лавочники одолели жалобами — требуют платы за фураж для лошадей, за дрова, за все подряд. Слишком уж осмелели от нашего доброго отношения! Пришлось ввести жесткие правила, а двоих наших выпороть за откровенный грабеж. Люди расслабились, мира захотели.

Я кивнул, прекрасно, однако, понимая, что мир им в ближайшее время не светит.

— Были еще гости, — продолжил Левицкий, когда мы шли по главной улице к ямэню. — Три дня назад пришел торговый караван из Мукдена. Чумизу привезли, рис, чай. Я их пропустил, разумеется, но велел своим людям присмотреть — уж больно у них глаза любопытные были. Похоже, слухи о том, что у долины Мохэ появился новый, дерзкий хозяин, уже пошли гулять по всей провинции.

— Пусть гуляют, — бросил я. — Нам же лучше.

Едва мы вошли во двор ямэня, как из дверей с радостным ревом на меня вылетел Тит. Его медвежьи объятия были так сильны, что у меня хрустнули ребра.

— Командир! Вернулся! — гудел он, хлопая меня по спине своей ручищей-лопатой.

— Отпусти, медведь, задушишь! — прохрипел я, пытаясь вырваться. — Рассказывай лучше, как он там?

Тит тут же посерьезнел.

— Лучше ему, командир. Точно тебе говорю, лучше. Вчера в первый раз сам ложку в руках держал! — В его голосе звучала неподдельная гордость. — А эта китаянка… Мэйлин ее теперь зовем… она от него ни на шаг не отходит. Что-то ему на своем шепчет, отвары какие-то варит из трав, которые ей нанайки приносят. Доктор наш злится, кричит — знахарство, антисанитария! А я вот думаю, — Тит понизил голос до заговорщицкого шепота, — может, оно и лечит-то получше всяких дохтурских порошков? Он при ней почти и не хмурится…

— Ну, пойдем посмотрим, как он там!

После разговора с Титом я прошел в комнаты, где устроили лазарет. Сафар лежал на широком кане, укрытый одеялом. Он был бледен и худ, но взгляд, которым он меня встретил, был ясен и тверд.

Рядом с ним на коленях стояла та самая китаянка с изуродованными ногами, которой он подарил заколку. На ее лице не было страха, лишь тихое, сосредоточенное сострадание. Она терпеливо, буквально с материнской нежностью подносила к его губам ложечку с дымящимся бульоном.

Заметив меня, Мэйлин бесшумно поднялась и вышла, мелко семеня бинтованными ногами.

— Как ты? — спросил я, присаживаясь на край кана.

— Буду жить, — глухо ответил он. Чувствовалось, что говорить ему еще тяжело. — Голова… звенит. Но это пройдет. Я должен встать на ноги. Скоро.

— Лежи, — сказал я. — Тебе нужен покой.

Он медленно покачал головой.

— Нет. Я должен найти его. Ты обещал…

— И я сдержу слово, — перебил его я. — Но, думаю, нам не придется его искать, Сафар. Не волнуйся. Он сам к нам придет.

Сафар вопросительно поднял бровь.

— Думаешь, он просто так оставит свое золото? — я усмехнулся. — Нет. Такой, как он, не оставит. Он соберет людей. И вернется сюда. Обязательно. А мы будем его здесь ждать. Так что лечись. Ты нам еще понадобишься.

Поговорив еще немного, я ушел, лелея надежду, что, возможно, эта молчаливая, искалеченная девушка сможет сделать то, чего не смогли ни наша победа, ни золото, ни даже месть. Может, она вернет Сафару желание жить.

Вечером того же дня я собрал всех своих. За низким красным столом сидели все, на ком теперь держалась наша власть: Левицкий, хмурый Софрон, могучий Тит, молчаливый Мышляев и, чуть особняком, невозмутимый Лян Фу.

Без особых предисловий я обрисовал ситуацию: остатки хунхузов заперты за рекой, пока Тулишэнь где-то там собирает новую свору. Его белые хозяева тоже не оставят свои золотые карты в покое. Рано или поздно они вернутся. И к их приходу мы должны превратить эти дикие горы в неприступную крепость, а разрозненные прииски — в единый, работающий механизм.

— Для этого нужен хозяин. Один. Тот, кто будет здесь, на месте, каждый день. — Я сделал паузу и посмотрел прямо на китайца. — И я решил, что этим хозяином, управляющим всеми четырьмя приисками, будет цзюнь-шуай