Александр Карпенко - Грань креста (дилогия) Страница 80

— Это ты Кабана повязал?

Я кивнул. Было когда-то такое дело. В глазках сидящего родилось подобие интереса, он привстал.

— Здоров ты ножичком баловать, слышал. Ладно. Я — Волдырь.

— Кто нас вызвал?

— Ну я.

— А что произошло?

— Да этот Кузя чокнутый своих наколбасил целую гору. Теперь сидит там, как сыч на толчке, и шмаляет по ком ни попадя.

— Что за Кузя? Каких своих?

— Пошли, сам зирнешь. Только сильно не высовывайся, коли у тебя не две головы, конечно.

Одна, увы. Я с осторожностью выдвинул её из-за оштукатуренного угла барака.

По двору валяются разорванные тела охраны — человек шесть, если не больше. Часовые на трёх вышках тоже расстреляны — двое распластались на земле, один повис на ограждении площадки. Не похоже, чтобы кто-то мог уцелеть — по ним молотили пулями долго и с чувством.

Четвёртая вышка подаёт признаки жизни — ствол пулемёта с навёрнутым на него длинным конусом пламегасителя ходит из стороны в сторону, пытаясь нащупать малейшее шевеление во дворе.

— Вон там он и засел, Кузя полоумный.

— Ну и зачем ты меня вызвал? Здесь работа для военной полиции.

— Мне — и легавым стучать? — оскорбился татуированный. — Западло! Да и чокнулся он, сто пудов. Всё орал, что не может глядеть, как пеньки мучатся.

— Кто?

— Да пеньки, — терпеливо объяснял Волдырь, — ну эти, из цеха. Их паук до того заморочил, что точно, как пеньки стали. Побазарить не с кем.

— Паук?

— Да ты откуда свалился, в натуре? — изумился собеседник. — Идём, покажу.

Длинный зал производственного корпуса заполняли стоявшие в четыре ряда высоченные стойки, выкрашенные в серый цвет. Наверху стоек крепились странной формы контейнеры, от них тянулись вниз блестящие яркие нити, концы которых болтались над наклонно стоящими на полу шестигранными рамами.

Перед каждой рамой — простой табурет с сидящим на нём заключённым. Лица людей отрешённо-отсутствующие, глаза пусты. Руки всех синхронно, как по команде, взлетают вверх, хватают нить, рывком сдёргивают и крепят сложным узлом на раме. Завязав узел, снова вздымаются, продолжая раз за разом бесконечное размеренное движение.

А ведь правда, по команде! Из скрытого где-то динамика несётся нечто вроде монотонной мелодии без слов. Руки работающих с точностью балерины совершают сложные эволюции в такт ей.

— Вон он, паук-то. — Волдырь показал вверх. Пение издавал, оказывается, вовсе не динамик. Над дальними воротами цеха, невесть как держась на стене, растопырилось многоногое чудище — не то гигантский краб, не то и впрямь паук ярко-золотого цвета. Шевеля членистыми лапами и помаргивая многочисленными красными глазками, монстр широко разевал беззубый клюв, откуда раздавались заворожившие арестантов звуки.

— Он их и дурит, чтоб плели лучше свою тряхомуть.

— Что здесь производят? — не мог понять я существо процесса.

— Там где-то у вояк штука торчит. Зеркало звать. Через неё сюда попадают. А это к нему запчасти. Сорок девять кусков — отражатель. Крякнет Зеркальце у фуражек — раз-два, и новое воткнут. Их тут до драной Фёклы уже напасли, на два века вперёд хватит.

— А ты таким замороченным стать не боишься?

— Что бояться? Мне-то уколов не делали. Должен кто-то порядок у пеньков держать. Фуражки ни в рабочую, ни в жилку носу не кажут — ссуть. Меня и оставили.

— А это не западло? — полюбопытствовал я, памятуя кое-что из тюремных порядков по слышанным некогда разговорам бойцов батальона охраны. — Вроде выходит, с легавыми сотрудничаешь?

— А! — махнул рукой Волдырь. — Зато пеньки сдохнут сегодня, а я завтра.

Безупречная логика, что говорить.

Я отправился в автомобиль передавать сообщение военной полиции. Начальница, мирно жующая, сидя на папке с бумагами, прищурилась на меня:

— Что, своими силами попытаться взять не желаешь?

— А! — махнул я рукой в сторону расстрелянной охраны. — Они сдохли сегодня, а я хочу завтра.

Глава двадцать пятая

Какой это там Сашка считал, потому что ему будет легче, что он уже простился? Как бы не так! Может, и сошло бы. Но этот взгляд! Через все барьеры, через толпу — насквозь, через всё — прямо мне в глаза. Перестало существовать окружающее, исчезли люди, пропал аэропорт, осталась ты.

Ты не умеешь прощаться? А что же ты делала?..

…Верный привычке провожать автобус или электричку, покуда они не скроются из виду, глядел и как растворяется в дождливой хмари самолёт.

Ну, вот и всё. Теперь уже на самом деле, окончательно всё.

Люси, аки Юлий Цезарь, вершила четыре дела одновременно — носилась с авторучкой влево-вправо по капоту, отписывая очередную карту вызова, грызла холодный картофель-фри, обильно посыпая мелкими крошками кабину, слушала меня и пыталась разобраться с пилотом, куда нам всё-таки поворачивать.

— Загородное шоссе, дом два. Паскер Донно Роберт Мария, — обратилась ко мне мышка, так и не договорившись с Патриком. — Жутко знакомая фамилия. Это не тот эксплозивный психопат, что постоянно вены режет? Шурик, не помнишь? Мы с тобой вроде у него были.

Я внутренне усмехнулся знаменательному совпадению этих координат с адресом широко известного дурдома у себя на родине.

— Мне трудно тебе сказать что-нибудь путное. По такому адресу можно найти несколько сот больных, но у меня дома. А психопат не психопат и как его кличут — это не ко мне.

— Через почему?

— Пять лет санитарского стажа сказываются. Мышление навек санитарское осталось.

— Таки и что ты имеешь этим сказать?

— Я. Имею. Сказать. Первое. Не нужно пить пиво с Райзманом по полночи. У тебя уже акцент специфический. А бригаде притом всего бутылку принесла. Второе. Про образ мышления. Врач — он что запоминает? Адрес, фамилию, диагноз. А санитар — морду и чем провинился. Вот и всё, что я имел этим сказать и, доступным тебе языком выражаясь, ничего более чем. Э?

— Шура, если ты такой умный, то почему ты не богатый?

— Всё моё богатство дома осталось.

— Ты про что?

— Да уж не про деньги.

Люси осеклась, так и не отпустив следующую злопакостную реплику, вертевшуюся у неё на языке. Шкурка на мордочке мышки передёрнулась в нервном тике, и она поспешила сменить тему разговора на достаточно нейтральную:

— Всё-таки дикий грязнослов твой Волдырь.

— От вас, госпожа Рат, прямо-таки странны подобные речи, — вмешался Патрик, — при вашей-то специальности. Тут иной раз такое услышишь, чего и пьяный-то матрос не вымолвит. Да вы и сами, между нами говоря, иногда себе как позволите — позволите! Уши трубкой заворачиваются, осмелюсь заметить, мэм!

— Ну, я всё-таки в письменной форме не сквернословлю, — заоправдывалась наша маленькая доктор. Я не вполне понял, что она хотела высказать.

— А что, можно не по своей воле выражаться, да ещё письменно? Это что ж, тебя на заборах гадости писать заставляют? Как это? Приказные голоса слышишь, а, начальница?

— Да слышала как-то, — согласилась та, — от нашего главврача. Вот кто установочки даёт!

— Да, — подтвердил я, — указивки одна другой хлеще. Ежели всё выполнять некритично — точно к коллегам на лечение приплывёшь. Но при чём тут ругань?

— Так ты не знаешь? А, это, наверное, до тебя было. Наши карточки, сам знаешь, особо-то не читают, потому как в нашей работе никто ни черта не смыслит.

— Включая нас самих.

— А я ни на что и не претендую, кажется. Хрена ли тут смыслить — грузи да вези.

— Кто-то кого-то грязнословом обзывал…

— Мне объясняли, что хрен — растение, используемое как приправа. Не пробовала, но человеку верить можно.

— Я тебе потом растолкую насчёт хрена, а ты пока про что начала, доскажи.

— А, ну да. Так вот, нашей шефине очередная блажь на ум припала. Взяла карточки психиатров за последний месяц и прочитала их все. Не знаю, что уж там она вычитала, но крыша у ней окончательно протекла, видать. Вот на очередной пяти… десятиминутке взяла слово и заявляет: «У нас врачи психбригад то и дело пишут о нецензурных ругательствах в их адрес. Я попрошу в дальнейшем указывать, какие именно слова произносили пациенты, во избежание недопонимания. С не выполняющих этого обещаю отдельный спрос».

Ну, про «отдельный спрос» мы знаем. Это не намного легче «соответствующих выводов». Я, правда, врать не буду, ничего такого не писала. Всё равно эта придурь у шефини долго не продержится.

Мы с Патриком согласно кивнули, причём тот вставил:

— Ага. У нас в армии тоже присказка была: «Получив команду, не спеши выполнять. Не исключено, что следующая будет: «Отставить».

— Во-во, — продолжила мышка, — так примерно я и рассудила. А Ольгерт Полли, простая душа, понаписал за пару недель, да и сдал в диспетчерскую, когда вдругорядь на базу прибыл.