Дмитрий Хван - Ангарский вариант Страница 87

– Афанасий Лаврентьевич, прошу тоже проследовать с нами, – пригласил и Ордина‑Нащокина Ярослав.

Рассевшись по лавочкам открытого дилижанса, что появились не столь давно на Ангаре, Петренко и остальные покатили в крепости. Оставшиеся московиты довольствовались менее помпезными экипажами. Дарья же отправилась в городок для мигрантов, продолжать свою работу.

– Вона, пушки! Всю реку и берега перекрывают напрочь, – Беклемишев так хвалился ангарскими пушками, что казалось он, как минимум, участвовал в их отливке. – Ежели государь купит их, свейские крепостицы размолотим, ей‑ей!

– Скоро воевать со шведами будете? – обернулся к Беклемишеву Петренко.

– Будем, – сухо ответил Ордин‑Нащокин. – Когда государь изволит решение своё учинить – тогда и будем воевать.

– Михаил Фёдорович желает наши отчины вернуть в Русь‑матушку, – начал объяснять Ярославу Василий Михайлович.

– Забрать Ям, Копорье и Корелу! – воскликнул Петренко. – Да, я помню.

– Ивангород ишшо, – удивлённо проговорил Афанасий. – Да Юрьев древний.

Между тем, проехали крепостные ворота, ангарский дилижанс въехал на территорию военного городка. Радиовышка вырастала из крыши небольшой по размерам, крепкой избы. Сделанная на манер знаменитой глейвицкой башни, она, конечно же, уступала ей в размерах, но службу несла исправно. Московский дипломат, всё же был сражён, несмотря на то, что поначалу он крепился. Пароход, дилижанс, прозрачные окна, черепица, оружные девки – всё это и многое другое, нахлынув на него разом, заставили Ордина‑Нащокина всё же раскрыть рот. Под ухмылки Василия Беклемишева. Приказный голова, между тем, начал рассказывать царскому дипломату принцип работы радио.

Проходя в избу, Беклемишев предостерёг коллегу от опрометчивых поступков:

– Ты, Афанасий Лаврентьевич, ежели чего, ножками не сучи и глаза не пучь. Тут всё по уму, а не по волшбе. В Ангарии даже отроки малые по радиву могут разговор весть.

Петренко, приветствовав вытянувшегося молоденького сержанта пограничной стражи и капитана, начальника службы связи, приказал вызывать Соколова. Капитан, бывший рядовой морпех, жестом предоставил рацию сержанту.

– Вона, когда в енту говорят… – указывая на сержанта, продолжал свой рассказ приказной голова. – Воевода, будь ласков, напомни как евойная трубка зовётся? – обернулся к Ярославу Беклемишев.

– Микрофон, Василий Михайлович, – не поворачивая головы, отвечал Петренко.

– Во! Микрофон! В него надобно говорити, а ежели у кого ишшо радива есть, тот его услыхать может, – упёр указательный перст в потолок Беклемишев.

Царский посланец в оцепенении кивал головой.

Первым на запрос откликнулся радист удинской военной школы, молодой голос, представившись кадетом Сивцевым, отчеканил:

– Князь Сокол отбыл вчерашним утром в сторону Быковской пристани на пароходе 'Тайфун'.

После этого на связь вышел пароход, голосом самого Вячеслава:

– Что‑то срочное, Ярослав?

– Так точно, Вячеслав Андреевич, – забрал у сержанта микрофон Петренко. – Царь Михаил затевает войну со шведами, ему срочно нужно оружие.

Последовала долгая пауза, прежде чем Соколов ответил, сквозь помехи, заглушающие его голос:

– Решу вопрос по прибытию, конец связи.

Ордин‑Нащокин, тем временем, сидя на лавке, таращил глаза на ангарцев и истово крестился, с ужасом поглядывая на рацию.

– Это ли не волшба поганая, Василий Михайлович? – сипло проговорил Афанасий. – Из короба оного голоса человеческие, не иначе как волшбой и призываются.

– Ни в коем разе! О том и отец Кирилл поведать может, коли сомневаетесь, – воскликнул всё ещё озадаченный новостями Петренко. – Пойдёмте‑ка лучше в столовую, гости дорогие, отобедаем, да поговорим.

В приграничной крепости день проходил за днём. Стоящее на дворе бабье лето – сухое и тёплое, радовало занимавшихся сбором урожая гарнизонных воинов и жителей городка. Картофель убрали ещё в конце августа, выбрали и семенной материал на следующий год. Репу, сушёный горох и чеснок уже убрали в подвалы крепостей и фортов, где им обеспечивались лучшие условия хранения. На владиангарских и илимских полях оставалась ещё морковь да капусту, которую надо было собрать чуть позже. В целом сельхозработы прошли ровно, без потерь урожая. Было заготовлено и достаточное количество золы для удобрения почвы на следующий сезон. Капусту ещё предстояло заквасить, с морковкой и ягодками, как вернейшее зимою средство от недостатка витамина С. Помимо гарнизона и посадских, на сборе урожая работали и окрестные тунгусы, привлекаемые на работы платой. За определённое количество трудодней каждому роду или кочевью выдавали отличный набор хозяйственной утвари – от пуговиц и иголок, до котлов и светильников.

В эти дни царские посланцы сумели осмотреть все укрепления, хозяйственные постройки и мастерские Владиангарска. Петренко не скрывал от них практически ничего, кроме оружейных складов, потому что не без оснований считал вверенное ему хозяйство образцовым. Городок свой он устраивал максимально похожим на военную часть, где он проходил службу. Только тир был не в подвале казармы, а в леске неподалёку. И естественно, царил настоящий порядок. Загорающиеся ночью прожектора, когда зажженная лампа помещалась в фокус нескольких зеркал и давала яркий свет, как и паровая машина, поднимающая без участия человека по жёлобам воду из Ангары на окружающие поля, произвели неизгладимое впечатление на московитов. По прошествии недели одним из тёплых и маловетреных вечеров к Петренко в гости напросился Беклемишев, пришедший с одним из юношей, что были в посольстве. Уже в воеводском доме Василий Михайлович представил его, как своего сына Петра. Ярослав в ответ познакомил Беклемишевых со своими детьми – четырнадцатилетним курсантом Ростиславом, девятилетней Ярославой и пятилетним Святославом. Во время ужина приказный голова учил своего сына пользоваться вилкой и усердно кормил варёной картошкой, то и дело спрашивая, нравится ли ему земляное яблоко?

Тот отвечал утвердительно, вызывая этим улыбки у Елены Мышкиной – жены Ярослава. Несмотря на кажущееся благолепие, царящее за столом, вежливые вопросы и не менее благочинные ответы, нечто тяготило воеводского гостя. Это заметила и Лена, чувствуя, что Беклемишеву есть что сказать и Василий Михайлович лишь ждёт удобного момента. Когда дети поели, а две пожилые женщины забрали грязную посуду, принеся чай и печенье с вареньем в вазочках.

– Василий Михайлович, – сказал Петренко, наливая в чашку ароматного горячего напитка. – У вас есть к нам какое‑то серьёзное дело? Так вы говорите, чего ждать.

Лена переглянулась с мужем, – уйти ли ей или остаться? Ярослав в ответ налил чаю и ей, и Петру.

– Да, воевода, имеется у меня просьбишка, – посерьёзнел Беклемишев. – Сына своего, молодшенького, желаю у вас в учении оставить. Зело головастый он, ума живого. Надобно ему ратному делу, в Ангарии принятому, обучиться, дабы на Руси служить в чести.

– Это можно, – кивнул Петренко. – Князь против не будет, я думаю. Ещё что‑то сказать хочешь, Василий Михайлович?

– Есть и ещё малая просьбишка, – облегчённо улыбнулся бородач. – Воевода Ярослав Ростиславлевич, друг любезный, не откажи. Продай мне земляного яблока сего, два мешка!

– Не продам, – нахмурился Петренко. – Подарю!

– Я уж отдарюсь, воевода! – благодарил Беклемишев Ярослава. – Ей Богу, отдарюсь. А то мне раз князь Сокол мешок пожаловал, так в острожке всё пожрали, ироды! Не уследил я, да и голодно в том годе было.

К концу месяца разгрузились и два других парохода. Население Ангарского княжества за счёт этого каравана пополнилось на тысячу четыреста двадцать человек. Из них было три сотни башкир. Да несколько сотен людей, называемых Беклемишевым черемисами. Сами же себя они называли мари.

– Ишь, марийцев прислали, – удивлялась тогда Дарья. – В следующий раз, интересно, кто будет?

По прибытию Соколова во Владиангарск Афанасий Ордин‑Нащокин обещал к концу весны привести ещё шесть сотен черемисов‑марийцев. В язычестве поганом пребывающих, сразу же оговорился он. Сокол против язычников не возражал. После чего, передав царские грамоты ангарскому князю, он пояснил их содержание, покуда они прогуливались по дорожкам военного городка:

– С сего лета, государь наш, Михаил Фёдорович, слать до вас людишек христианских зарекается. Ибо грех се есть великий. А матушка наша, церковь православная, изволила гнев учинить на оные порядки. Смуту в народе сеять с сего лета более не мочно.

'Кончилась халява' – подпёр голову кулаком Соколов. – 'Или золото отыскали'.

– Афанасий Лаврентьевич, Церковь против того, чтобы люди переселялись жить в наше княжество?