Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы Страница 88

― Опять эти их чертовы средства первой необходимости, ― раздраженно проворчал Трелони. Как те овощи и металлы, за которые они заставили заплатить Байрона. Он повернулся к Кроуфорду. ― Что, черт возьми, он пытается сказать?

― Я думаю, ― сказал Кроуфорд, ― он имел в виду, что сейчас мы должны похоронить эти тела, но потом мы должны их откопать и кремировать. А когда мы будем придавать их земле, мы должны вывалить на трупы содержимое этих мешков.

― А что там? ― спросил Трелони, при этом его черная борода, казалось, встопорщилась от подозрений. ― В этих мешках?

Кроуфорд приблизился к мешкам, потрогал один из них, а затем понюхал палец. ― Негашеная известь[361], ― ответил он, прежде чем чиновник сумел подобрать подходящее английское слово. Она чертовски раскаляется при взаимодействии с водой или содержащим влагу предметом. Его английские попутчики, казалось, были готовы возразить, но Кроуфорд снова посмотрел на толпу наблюдателей и сказал: ― я думаю ― это хорошая идея.

Под палящим солнцем они предали тело Шелли земле, а затем вывалили поверх него известь и, поспешно работая лопатами, набросали сверху песок на исходящее паром подобие бывшего человека. Толпу наблюдателей после этого как ветром сдуло. Когда она разошлась, Кроуфорд, Трелони и Робертс вброд добрались до оставленной лодки и погребли обратно к Боливару.

Они поплыли обратно в Ливорно, пока солнце по правому борту клонилось над Лигурийским морем. Ранним вечером они вернулись обратно в отель Глобус, но Трелони задержался лишь на время, потребовавшееся чтобы осушить бокал вина, а затем умчался на юг, чтобы доставить последние известия Байрону и женщинами.

Кроуфорд засиделся допоздна, выпивая в одиночестве на балконе, смотрящем сверху на порт. Вода была темной, но испещренной то здесь то там желтым светом, льющимся из иллюминаторов нескольких судов, на борту которых оставались люди, прибрежные же районы в эту пятничную ночь были необычайно тихими; единственными звуками, нарушавшими тишину, были слабо доносящийся шелест прибоя и дыхание ветра, словно музыка невидимого флейтиста, струящаяся вдоль черепичных крыш над и под ним.

Как когда-то давно, в карете Байрона снаружи Женевских стен, выпитое вино, казалось, прояснило его разум, вместо того чтобы его затуманить, даже несмотря на то, что бокал, из которого он его сейчас пил, был самым заурядным стеклом, а не аметистовой чашей.

В какой-то момент этого долгого, нестерпимо жаркого дня он решил, что назавтра истратит оставшиеся деньги Шелли, чтобы нанять лодку до Каза Магни… а затем попросит Джозефину выйти за него замуж. Его жизнь едва ли была пределом мечтаний, но Джозефина была лучшей и самой значимой ее частью, и теперь ― когда он начал оправляться от шока, вызванного убийством ламии ― он понимал, что не сможет жить, если ее потеряет.

Только обещая себе, что женится на ней и сделает остаток ее жизни счастливым и безоблачным, он мог думать обо всех тех лишениях, которые выпали на ее долю с тех пор, как она покинула Англию ― увечий, холода и голода, одиночества и повторяющихся периодов безумия… или вспоминать естественно присущую ей отвагу и преданность, ее внутреннюю силу, которая несколько раз оказалась превосходящей его собственную…

Он осушил еще один бокал, и ему пришло в голову, что и жизнь в Англии была для нее не меньшим кошмаром. Очевидно, ее всегда молчаливо винили в смерти матери, как отец, так и сестра Джулия, которая столь легкомысленно вышла за него замуж целую вечность назад. Он вспомнил, как Джулия с готовностью рассказывала ему о жалких попытках Джозефины быть Джулией, и о том, как сама Джулия бессердечно развенчивала ее притязания.

То, что Джозефина все еще может кого-то любить, что она еще может с таким чувством заботиться о людях ― как, например, о нем, Китсе, Мэри Шелли и детях ― что она готова пожертвовать своей искалеченной жизнью, чтобы сделать это, было очевидным свидетельством души, о которой нужно заботиться и беречь как зеницу ока.

В этом мире для нее не было места, и мир вне сомнений уничтожит ее ― вероятно очень скоро ― если он не сделает все, что в его силах, чтобы ее защитить.

Медицинская карьера была для них теперь вне всяких сомнений заказана, по крайней мере, в Италии, но, несомненно, где-нибудь здесь должно найтись место, где два усталых покалеченных человека смогут обрести спокойную и размеренную жизнь. Вряд ли в этом мире осталась еще хоть какая-то не пролитая на них злоба.

Воодушевленный выпитым вином и этим своим решением, он рано отправился спать, так как хотел быть в Каза Магни к полудню.

На судне, которое он нанял, не было шлюпки, чтобы высадить пассажира на берег, и когда капитан спустил якорь, собираясь дожидаться его возвращения, Кроуфорду пришлось по пояс в воде пробираться в низких волнах прибоя к пляжу перед Каза Магни; женщина из прислуги Шелли, стоящая на террасе, приветственно махнула ему рукой и дожидалась его в столовой, когда он, пройдя через покрытые наносами песка плиты первого этажа, поднялся по лестнице.

Служанка, которую как он припомнил, звали Антония, поспешила к нему по укрытому ковром полу. ― Здесь только я и Марцелла, и Джозефина все еще здесь, сэр, ― быстро сказала она по-итальянски. ― Есть какие-нибудь новости о мистере Шелли?

― Он мертв, Антония, ― на том же языке ответил Кроуфорд. ― Его тело обнаружили вчера прибитым к берегу, в двадцати милях к югу от этого места. И Вильямс мертв тоже.

― Боже правый. Антония поспешно перекрестилась. ― Бедные их дети.

Кроуфорд лишь кивнул. ― Они справятся, ― нейтральным тоном сказал он. ― Где сейчас Джозефина?

― В той комнате, что принадлежала мистеру Шелли.

«А после этого ненадолго была ее и моей», ― подумал Кроуфорд, направляясь к закрытой двери. Он тихо постучал. ― Джозефина? Это я ― Майкл. Позволь мне войти, мне нужно кое о чем с тобой поговорить, и там возле дома… нас дожидается лодка.

Ответа не последовало, и он с вопросительным выражением повернулся к Антонии.

― Она сказалась больной, сэр, ― сказала Антония. ― Солнце режет ей глаза…

Кроуфорд повернул ручку и отворил дверь. Занавески на окнах были плотно задернуты, не пропуская внутрь солнечный свет, но он увидел Джозефину, в ночной сорочке лежащую поперек кровати. Ее потные волосы спутанными прядями обвивали лицо и шею, словно она была утопленницей доставленной сюда на опознание. Окно было открыто, но занавески едва шевелились в стоячем расплавленном летнем воздухе.

На негнущихся ногах он приблизился к кровати и приложил руку к ее лбу. Кожа на нем была сухой, а его глаза достаточно приспособились к полумраку, чтобы он разглядел, насколько бледной она была.

Он нерешительно потянулся и отвел в сторону влажные пряди волос, облепившие ее горло. На белой коже отчетливо виднелись две красные отметины укуса.

«Нет, ― спокойно, почти обыденно, хотя сердце, словно кузнечный молот, грохотало по ребрам, отметил он. ― Только не это. Этого не могло случиться. Нет»… Он опустился на пол возле кровати, и понял что плачет, только когда осунувшееся лицо Джозефины затуманилось и растворилось в узоре штор, словно лицо, угадываемое в смятых контурах постельного белья, исчезающее, стоит лишь немного подвинуться.

«Только не теперь, ― думал он, ― не теперь, когда я, наконец, освободился от ламии, теперь, кода мы с Джозефиной слишком стары и разбиты, чтобы снова взбираться на Альпы»…

Он сморгнул слезы и увидел, что ее глаза чуть-чуть приоткрыты, косясь на него сидящего снизу. ― Дорогой! ― прошептала она. ― Приходи сюда ночью. Мы все еще можем быть все вместе… Ее губы изогнулись в натянутой улыбке.

И тогда он бросился бежать, перепрыгивая по две ступеньки за раз, а потом его больная нога подвернулась, и он скатился вниз на усыпанный песком пол первого этажа, вывихнув лодыжку и крепко приложившись головой о каменные плиты.

Он вспомнил насылающее безысходность поле, что словно дозвуковая вибрация висело над вершиной Венгерн. В этот миг он всем своим существом жаждал еще раз окунуться в его гнетущую трясину, так как боялся, что ему недостанет силы характера, чтобы застрелиться, или принять яд, или прыгнуть с высоты, без такой посторонней помощи.

«Нашел о чем беспокоиться, ― уныло подумал он, хромая к морю сквозь устилающий берег песок, а затем начал с трудом пробираться вброд к дожидающейся его лодке; ― несомненно, должны найтись и другие способы ― не столь резкие как пистолет, цианид или высокий балкон, но в этом затяжном деле сгодится каждая мелочь. И веры во мне осталось ровно настолько, чтобы знать, я что-нибудь отыщу».

ГЛАВА 19

Голова моя тяжела, изнурены усталые члены,