Алексей Кулаков - Наследник Страница 9

– Тсс!

И медленно его закрыл, повинуясь прижатому к детским пухлым губам пальчику, дополненному затем отрицательным покачиванием головы. Мальчик довольно кивнул, затем подошел к широким резным перилам, за которыми начинался внутренний двор Александровского кремля, и медленно-медленно вздохнул. Чуть-чуть потряс головой, словно прогоняя подступившую дурноту, или там головокружение, положил обе руки на дубовую плаху-балясину перед собой – и надолго замер живым изваянием. Шевельнулся он всего один раз – когда рядом с ним на каменные плитки упала шапка, а мужской голос тихо прогудел:

– Не стоит ножки свои студить, царевич. И вот еще.

На узкие детские плечи лег толстый и грубый кафтан, укрывший Дмитрия от тоненькой шеи и до ног. Так они и встретили первую полоску рассвета: стражник без шапки и в исподней рубахе, внимательно поглядывающий перед собой и по сторонам, и юный наследник престола Московского, буквально утопающий во взрослой одежке…

Глава 3

Уже близился посад Москвы, когда навстречу полусотне постельничих сторожей[4] и охраняемому ею крытому возку вымахнул одинокий всадник. Подлетел, твердой рукой осадив гнедого жеребца-трехлетку, почтительно поприветствовал предводителя маленького, но вполне грозного воинства, перекинулся парой-тройкой веселых фраз с десятком знакомцев, после чего и пристроился на обочину, поближе к середине растянувшейся колонны. Не один. Увидеть друзей-приятелей он мог и попозже, а вот переговорить с младшим братом требовалось как можно быстрее, пока не набежали… гхе, всякие. Прямо на конях они приобнялись, после чего москвич недовольно попенял:

– Я уж думал, завтра будете. Поздорову, Егорка!

– И тебе здравствовать, Спиридон. Как семья, все ли живы-здоровы?

Родственник вопрос понял правильно, в трех словах успокоив младшенького – большой московский пожар обошел стороной дружное семейство Колычевых. Совсем без убытков, понятное дело, не обошлось, но это все так, мелочи жизни. Оглянувшись по сторонам, старший брат понизил голос и подъехал поближе:

– Ты за свою долю хлеба ни с кем не сговаривался? Или уже?

Родич непроизвольно вспомнил амбар, в котором три брата хранили годовой запас ржи и пшеницы, и коротко дернул головой:

– Нет.

– От и хорошо, от и славно!..

Облегченно вздохнув и расслабившись, Спиридон пояснил свою мысль:

– В городе опосля пожара глад начался. Пуд зерна уже втрое от старой цены стоит, да и тот долго у торговцев не залеживается. Свое да братца Филофейки я вдвое от прежней цены продал – сглупил, чего уж там!.. Так хоть на твоем зерне отыграюсь. Еще сенцо хорошо пристроил, тут уж своего не упустил, хе-хе!

Увидев, как нахмурился и налился недовольством брат, глава семьи снисходительно пояснил свои действия:

– Не боись, Егорий! Я уж весточку до Тулы послал, чтобы дядька нам припасов накупил. По старой цене, само собой! Так что все свое вернем и в большом прибытке будем.

– Вот сразу бы так и говорил, а то…

Собеседников обогнал всадник в черных иноземных одеждах, тут же заинтересовав своей особой старшего брата.

– Ого, а лекаришка-то не совсем безнадежен! Неужто весь путь от Александровской слободы в седле проделал?

– Ну, так-то ему по чину полагается место рядом с царевичем. Только он всего единый день в возке и высидел – на следующее утро прямо с побудки коня себе просить стал. Вот так и доехал, потихоньку да полегоньку.

– Что-то он у вас квелый больно, хворает, что ли?

– Есть немного.

Спиридон задумчиво огладил русую бородку и опять подал жеребца поближе к брату, вымолвив едва ли не шепотом:

– Про царицу слыхал?

– Уж пять дней тому.

– Что говорят?

Теперь уже Егор незаметно оглянулся по сторонам.

– Всякое поговаривают, брате. Одни говорят – сама богу душу отдала, другие… Гм, в это не верят.

– Да уж.

Братья синхронно сняли шапки и перекрестили грудь.

– Так что?.. Ну, не томи!

Спиридон некоторое время ехал молча.

– Сам знаешь, царица и до того хворала. А как случился пожар, так государь ее вместе с чадами и челядью в село Коломенское сразу и отправил. Подале от московских страстей. Вот там в един день и преставилась.

Всадники опять перекрестились, на сей раз обойдясь и без снятия своих отороченных мехом шапок.

– Захарьины-Юрьевы сразу воду мутить стали, чуть ли не в открытую кричать про злой умысел, порчу лиходейную да отраву. Другие выжидают, как государь решит, ну и гадают, на кого он опалу свою наложит. А иные бояре и вовсе почти сразу после похорон начали такие разговоры вести, что надобно бы великому князю подумать о новой царице. Мол, негоже ему вдовцом жить, да и детям его должный пригляд нужен, а людишки с митрополичьего двора те же слова и простому люду толкуют.

– Ишь ты!

– Государь-то во время пожара своими руками горячие уголья разметывал да бояр думных к тому же понуждал. Говорят, народу спас – видимо-невидимо. А как узнал весть черную, так прямо с лица спал. На похоронах убивался сильно, плакал…

– И?..

Старший Колычев неопределенно пожал широкими плечами:

– Как вернулся с Вознесенского монастыря[5], так и затворился в своих покоях. Шестой день никого до себя не допускает.

– Да, дела. Что-то теперь будет?

Мимо, скрипя и нещадно покачиваясь на дорожных ухабах и кочках, проехал украшенный росписями и резьбой по дереву возок царевича.

– Про матушку-то знает?

– Ага, ищи дураков!.. Ну как с ним от такой вести сызнова чего дурного приключится? Только-только на ноги встал. Нет уж, пускай кто другой своей головой рискует.

– И то верно.

Пока братья разговаривали, возок и его охрана миновали не очень пострадавший от огненного несчастья посад и углубились в саму Москву. Дворцовые стражи тут же прекратили свои разговоры и стали хмуро смотреть по сторонам, подолгу разглядывая выжженные до земли остовы домов с провалами погребов и подполья, а также груды закопченных камней (или кирпичей) на месте печек. Чем дальше они ехали, тем меньше становилось неряшливых штабелей из обугленных досок и бревен и заметно больше мастерового люда, расчищающего пожарища под строительство новых изб и подворий. Всюду виднелись вереницы погорельцев, тянущихся из города прочь, и доносился звонкий перестук плотницких топоров – город, как сказочная птица Феникс, возрождался из теплого еще пепла. Да он и не умирал, если разобраться, – ведь жизнь, несмотря ни на что, продолжалась… До самых стен Московского кремля родичи молчали, и только у Никольской башни младший брат тяжело вздохнул и еще раз перекрестился на икону Николы Чудотворца, расположенную поверх воротной арки.

– Не иначе за грехи наши Господь послал нам такое испытание!.. Много народу погорело?

Спиридон невольно отвел взгляд перед тихим ответом.

– Попы разом под три новых погоста землю освятили.

Тем временем всадники, а за ними и возок втянулись в высокий проем ворот, и братьям пришлось пришпорить коней, догоняя хвост колонны. Впрочем, нахлестывать жеребцов особой нужды не было, ибо долгий путь небольшого отряда подошел к концу: воины спешивались, довольно переговариваясь между собой, а возок, проехав чуть дальше и замерев прямо напротив Теремного дворца, выпустил из своего темного нутра няньку царевича Дмитрия. А следом и его самого. Худенький, бледненький мальчик в нарядном зеленом кафтане и штанах, темно-красных сафьяновых сапожках и такого же цвета шапочке, украшенной мелким жемчугом, – немного сонно похлопал своими невозможно синими глазищами, зевнул и без особого интереса огляделся по сторонам. Глядя на то, как царевича буквально окружила со всех сторон одна-единственная служанка, старший брат не удержался от усмешки:

– Смотри-тка, Авдотья прямо как наседка над ним квохчет!

Младший мимоходом почесал щеку, заодно отогнав надоедливого комара, и широко улыбнулся.

– Ну так! Ей за малым плетей не досталось, за лень да все хорошее.

– Чего так?

Егор огляделся и понизил голос больше обычного. Слышались только обрывки фраз:

– Стою на страже… Думал, блазнится! Шапку ему под ноги кинул да кафтан на плечи. Он в перильца так ручками своими вцепился, аж пальцы побелели!.. Долго так стоял, я даже хотел кого из нянек кликнуть… Такая суматоха поднялась, что хоть мертвых выноси!.. Сам понимаешь! А он вздохнул этак тяжело, одежку мою с себя скинул и ушел. Потом постельничий дьяк[6] едва плеткой няньку по заду не отходил за недогляд за Димитрием Ивановичем, – а уж орал на нее так, что и во дворе все слышно было.