Позвони мне - Борис Михайлович Дмитриев Страница 9

же никогда не скрывал своего к нему отношения, Василий Иванович. Кабы не больная мамаша на его холостяцких руках, он давно бы к нам в дивизию перебег. И потом кони у капелевцев больно уж ладные, Митька не может без заработков оставаться. Вы думаете, ваш вороной Вулкан, гордость дивизии, откуда в штабной конюшне по весне оказался? Брательника заслуга, по моей просьбе, как для себя самого подбирал.

У командира, после такого дичайшего откровения ординарца, в приступе гнева затрясся подбородок, бешеной кровью налились и без того огневые глаза. Он даже привстал над скамейкой, как готовящийся к атаке чёрный коршун.

– Так ты что же, подлец, выходит, Чапаю белогвардейскую кобылу подсунул? То-то вижу, она к офицерским аллюрам приучена. Да я с тебя за такую подлянку не просто шкуру, а все жилы спущу, не приму в расчёт никакие заслуги, даже боевые ранения. Вот тебе бабушка и Юрьев день, вот и оказался Чапай во вражеском окружении, не надо даже никаких войсковых операций для этого заморачивать.

– Добрый конь, командир, у него под хвостом белое знамя не намалёвано, – ничуть не смущаясь приступов гнева Чапая, парировал Петька. – Службу исправно несёт, копытами огонь вышибает. Навряд ли и Фрунзе таким скакуном перед строем похвалится. Я только не совсем понимаю, мы будем сейчас происхождением трофейных коней заниматься или золотому перстеньку по справедливости ладу дадим?

– Ты давай не юродствуй, со всем разберёмся, – пообещал, немного угомонившись, оседающий на скамейку комдив. – По порядку рассказывай, для чего и каким манером завладел золотой побрякушкой на вражеской стороне?

– Скажите, Василий Иванович, разве я не имею права своей невесте для свадьбы подарок добыть? – в свою очередь поставил вопрос ординарец. – Или прикажете ей под венец в красную косынку от товарища Фурманова вырядиться? За нашими девками и так скоро начнут бугаи по деревне гоняться, всю дивизию красными тряпками занавесили, живём, как на ярмарке. Надоело, командир, должна же быть хоть какая-то нормальная жизнь. У меня от крови багряной кошмары по ночам приключаются, только красной косынки на собственной подруге для полной комплектации недостает.

Чапаев нервно выскочил из-за стола, пнул сапогом некстати подвернувшуюся собачонку и вплотную подошел к сидящему на скамье ординарцу. Тяжело, очень недобро посмотрел ему в ясные очи и негромко процедил сквозь зубы:

– Ты, недотёпа, Фурманова не тревожь, попридержи на поворотах копыта, в контрразведке таким губошлёпам лихо рога заворачивают. И запомни: красный цвет – это знамя нашего пролетарского гнева, нашей революционной кровушки. Ничего худого с твоей Анкой не сделается, если под венец в красную косынку советской невесты нарядится. Кому, как не вам, ближайшим помощникам командира дивизии, подавать молодым бойцам пример пролетарского гнева и верности трудовому народу. Чай не великая барыня, за будь здоров может и без золотых бубенцов обойтись, не за ради них мы жизни свои в бою не щадим, не для этого революцию мировую затеяли.

В незавидном положении оказался бедолага Кашкет, сделавшись невольным участником обретающей политическую окраску свары. По правилам революционного жанра, следовало хотя бы кивать головой в знак солидарности с патриотической речью комдива. Но Петькин тяжёлый кулак, начинавший заметно сжиматься в кувалду на дубовой столешнице, не очень способствовал проявлению большевистского гнева.

– Насчёт барыни, это как для кого, – не сдавался настырный ординарец, – а для меня дорогая избранница – самая настоящая царица и есть, королева ни с кем несравненная. Имей на то власть, все сокровища мира, не раздумывая, возложил бы к её точёным ногам и всё одно оказалось бы мало. Вы или не были молоды, Василий Иванович, или никогда никого не любили? Да нет для меня в целом свете женщины краше, желанней, чем Аннушка, и почему это я не имею права подарить ей по случаю свадьбы золотое кольцо? Как хотите, так и понимайте, готов пойти под любой трибунал, не сбегу, по заслугам понесу наказание.

Петька неожиданно для себя самого вспомнил, как ещё в школе уважаемая всеми учительница рассказывала про влюблённых Ромео с Джульеттой и какое это несказанное удовольствие – умереть за великую любовь. Ему даже самому захотелось, чтобы его расстреляли, но обязательно в жарких объятиях подруги и чтобы долго потом можно было смотреть, как она рыдает, как сокрушается над его бездыханным телом и в отчаянии отправляется следом за ним. Правда, куда и зачем отправляется, было как-то не очень понятно. Может, даже на небеса, однако всего лучше, если в большую скирду пахучего приуральского сена.

– Может, ты и прав, чёрт тебя знает, – засомневался комдив, – может, мы и воюем за то, чтобы могли своим любимым самые дорогие подарки дарить. Только не надо мне пудрить мозги, я пока ещё в состоянии видеть разницу между вечерней зарёй и бараньими яйцами. Одно дело подарки невестам преподносить, другое дело – с противником в дружбе якшаться. Если каждый начнёт между белыми и красными по линии фронта скакать, по своему усмотрению на чай к кому попадя вечерком заворачивать, вся дивизия в балаган превратится. Мы люди военные, присягу перед лицом боевых товарищей давали не для того, чтобы анархию в строю разводить, война таких клоунов быстро приструнивает. Наказание понесёшь по всей строгости, чтобы впредь неповадно было. Я умею быть добрым товарищем, но и командиром строгим не забываю перед знаменем революции быть.

Самым крупным специалистом по части золотых и серебряных дел среди всего личного состава заслуженно считался проныра Кашкет. Вокруг него, как мухи вокруг варенья, постоянно крутились какие-нибудь дорогие вещицы. Однажды в отбитом у беляков офицерском обозе чапаевский денщик откопал старый валенок, доверху набитый ювелирными украшениями. То был знатный трофей, в награду за который сам товарищ Фрунзе подогнал в пулемётную роту три новеньких, ещё ни разу не бывших в употреблении «максима» и пару чистокровных донских рысаков. Кони, признаться, каким-то загадочным образом по-шустрому слиняли из тёплой конюшни. Главный лошадиный доктор, кавалер бесконечных заслуг перед именем мировой революции, некто Коценбаум Александр Соломонович, не уставал повторять, что зверюги обожрались некачественной соломы и в одночасье скопытились от сильного вздутия. Однако не знающие устали красавцы-пулемёты и по сей день исправно несли военную службу.

После истории с обозным валенком малая толика золотишка всё-таки просочилась в ряды красноармейцев. Время от времени то один, то другой предприимчивый боец выставлял на продажу или обмен дорогие безделицы. Денщик, несмотря на голодное военное время, заметно округлился мордой и сделался ещё больше ленив и беспечен. Не случайно молва утверждает, что «кому война, а кому и мать по всей форме родная».

Когда страсти за центральным пеньком чуток поутихли, доблестные стражи революции всё-таки принялись за утренний чай. Василий Иванович, перекатывая в ладонях горячую кружку, несколько