Юрий Нестеренко - Юбер аллес (бета-версия) Страница 98

- То есть принять ваши догмы? - поинтересовался Власов.

- Сколько можно! У нас нет никаких догм, наше мышление свободно, а вы - в цепях! - снова взорвался Эдик.

- Вот именно! - высунулась толстуха.

Фридрих почувствовал, что проигрывает раунд и решил отплатить той же монетой.

- Вы навешиваете мне ярлык, - он вспомнил выражение плешивого, которое оказалось как раз к месту, - зашоренного человека, не способного отличить демагогию от корректной аргументации. Я понимаю, что вам удобно объявить всех несогласных с вами лично дурачками с промытыми мозгами. Вы также объявили себя свободным человеком, а на меня надели цепи...

- Я не надевал!.. - пискнул было плешивый, но Власов продолжал говорить, не обращая на него внимания:

- Вы стали внушать мне и всем остальным, что я в цепях. Что я не способен отличить корректную аналогию от некорректной, что мой мозг проштемпелеван, и так далее. Это типичное внушение. Не кажется ли вам, что вы, в своей борьбе с тоталитаризмом, сами незаметно им пропитались? Я посторонний человек, и мне это очень заметно... Вы когда-нибудь принимали участие в серьёзных переговорах - например, в деловой сфере? - внезапно сменил тему Фридрих.

- А... а почему вы спрашиваете? - только и нашёлся Эдик.

- Значит, не участвовали. Так вот: деловой человек должен ответить на множество неприятных вопросов, прежде чем он получит кредит под свой проект. Политик должен уметь отвечать на самые каверзные и неприятные вопросы, если он хочет получить кредит доверия народа к своей программе - а ведь политические программы несоизмеримо важнее частных дел. Я шёл к вам, ожидая увидеть сильных, уверенных в себе и своей правоте людей, способных отстаивать свои воззрения перед любым неприятелем. Я до сих пор думаю, что среди присутствующих такие есть. Но вот вы, Эдуард, и ваш соратник в ответ на мои очень простые рассуждения дважды сорвались на крик и грубость. Заметьте, никто, кроме вас, этого себе не позволял.

Это была тоже демагогия, причём достаточно беспардонная, но у Эдика вытянулось лицо: похоже, Власов задел какую-то чувствительную струнку.

- Так вот. Как деловой человек, я должен сказать: если мой партнёр по переговорам вдруг заговорит со мной так, как вы сейчас, я решу, что он собирается надуть либо меня, либо других. Заметьте, я не обвиняю вас в надувательстве. Но впечатление остаётся очень нехорошее.

На это Эдик не нашёлся что ответить - во всяком случае, сходу.

В повисшей тишине скрипнул стул, и, с преувеличенной озабоченностью глядя на часы, поднялся один из гостей, не понимавших английского. Кажется, ему давно хотелось покинуть собрание, но он не знал, как сделать это понезаметнее. И вот теперь, напротив, привлек всеобщее внимание.

- Извините, - бормотал он смущенно, пробираясь к выходу. - Пойду. Пора мне. Поздно уже.

Сразу же следом за ним встала бесцветная женщина за сорок, похожая на библиотекаршу из сельского клуба и за весь вечер не проронившая ни слова. Эдик сердито зыркнул глазами по сторонам, опасаясь цепной реакции. Менее всего ему хотелось, чтобы народ стал расходиться сейчас, оставляя поле боя за противником. Он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут где-то в задней комнате погрузившейся во мрак квартиры зазвонил телефон, и Ирина, сказав (наконец-то по-русски) "я возьму", поспешно вышла.

Эдик почему-то раздумал говорить то, что собирался. Возможно, он ждал этого звонка. Или же наоборот - звонок поступил в слишком неподходящее время, означая, что случилось что-то крайне неприятное. В облике Эдика появилось нечто от собаки, застывшей в стойке с поднятым ухом. Он и впрямь пытался услышать, что говорит Ирина в соседней комнате. Напряжение Эдика словно бы передалось другим, так что даже Игорь, несколько раз порывавшийся перебить Фридриха во время его рассуждений, не стал ничего говорить - впрочем, смотрел он на Власова так, словно надеялся прожечь в нем дыру, как какой-нибудь холливудский терминатор. Фридрих же, не переставая контролировать комнату боковым зрением, направил взгляд в окно, где в мутном пасмурном небе, освещенном заревом вечернего города, красными звездочками горели маяки на шпилях Университета. Сигнал предупреждения низколетящим самолетам - которых здесь, конечно же, нет и быть не может, вся Москва - закрытая для полетов зона...

"Зря я так разошелся, - с досадой подумал Фридрих. - Ведь хотел просто изобразить сомневающегося, а сейчас они уже числят меня во врагах". Все-таки кабинетная работа - это одно, а общение с живым противником - совсем другое...

"О господи!" - вскрикнула из-за стены Ирина, и Эдик вздрогнул. "Точно? Не ошибка?" - допытывалась у кого-то Ирина. Через несколько секунд она вернулась в комнату, неся в опущенной руке дисковый телефон с волочившимся за ним проводом. Эдик встревоженно поднялся ей навстречу; "Аркадий" - сказала она, протягивая ему трубку.

Если верить лицу Эдика, то новости, сообщенные неведомым Аркадием, были и впрямь плохие. Хуже некуда.

- Прошу прощения, господа, - сказал он наконец, возвращая трубку Ирине (та так и держала аппарат на весу). - Сегодня закончим пораньше. Жаль, что дискуссия ушла в область частностей, и мы не успели обсудить некоторые существенные вопросы... Разумеется, аргументация, приведенная этим господином, не нова. Хотя, как видите, мы даем возможность высказываться сторонникам любой точки зрения, уже самим этим фактом опровергая построения противников демократии... мы собираемся каждую пятницу, приходите и приводите друзей... брюшюры можете брать, то есть вообще-то они стоят пять рублей, деньги оставьте на столе... а сейчас, прошу прощения...

Народ, осознавший, что его выпроваживают, шумно двигал стулья и дрейфовал к дверям. В прихожей кто-то уже сражался с заклинившей молнией.

Фридриху чертовски хотелось узнать, что случилось, но он понимал, что ему вряд ли скажут. Выручил его Рональдс, с бесцеремонностью журналиста и американца задавший вслух тот же вопрос. Секретов от американских СМИ у демократов, очевидно, не было.

- Один наш друг... умер, - ответил Эдик, вновь перейдя на английский. - Буквально только что. Извините.

Kapitel 23. Тот же день, ближе к ночи. Москва, Власовский проспект, 66.

В прихожей Власов обнаружил, что его куртку кто-то сбросил на пол. Хуже того, на неё наступили: на рукаве был заметен след от башмака.

Он был не единственным пострадавшим: рядом лежал серый шарф, по которому тоже прошлись чьи-то ноги.

Власов спросил, где здесь находится ванная комната, но внятного ответа не получил: все были заняты - кто своими мыслями, кто розыском вещей. Тогда он сам прикинул расположение квартиры и, попросив Франциску немного подождать, уверенно углубился в узенький коридорчик, ведущий в темноту.

Он без труда нашёл ванную. Она оказалась маленькой - и, что его особенно удивило, грязной. На дне раковины виднелись следы пены для бритья, зеркало было забрызгано зубной пастой. Но хуже всего было то, что откуда-то тянуло табачной вонью. Впрочем, сообразить было несложно: рядом находился туалет. Обычная манера курильщиков прятаться по сортирам была ему известна. Кому-то, похоже, не терпелось предаться любимому пороку. Кто-то из постоянных посетителей квартиры? Нет, эти не побоялись бы закурить, как только избавились бы от него, Фридриха. Значит, кто-то из пришлых, кому прямо сейчас надо уходить. Может быть, Рональдс? У американцев многие курят. Кстати, надо проследить, чтобы он не слишком приставал к фрау Галле - с него станется...

Власов натянул перчатки, чтобы не пачкать руки, и потянулся к крану.

Вдруг он замер: ему почудилось какое-то движение под раковиной.

Он осторожно наклонился, рассчитывая увидеть мышь или крысу. Однако, в лужице на полу жужжало и шевелилось что-то розовое, напоминающее обмылок.

Прошло полсекунды, прежде чем Фридрих понял, что это.

На полу валялся целленхёрер, "Бош XM 2000" - дорогая и красивая игрушка, стоившая немалых денег, тем более в России. Аппаратик отчаянно вибрировал: видимо, кто-то пытался дозвониться.

В самом виде дёргающеся по полу розовой телефонной трубки было что-то неприятное: как будто безногий и безрукий инвалид корчится в грязи, пытаясь выбраться.

Власов надел перчатку и осторожно поднял целленхёрер. Вблизи стало видно, что вещица серьёзно пострадала: через весь корпус шла длинная трещина. Похоже, его не просто уронили, а бросили с силой. Или наступили на неё каблуком. Но дойчская техника выдержала даже такое обращение: телефон продолжал мелко дрожать.

Фридрих нажал на кнопку приёма и поднёс трубку к уху, но не услышал ничего. Видимо, динамик все-таки не выдержал удара.

Власов, однако, имел возможность принять звонок. Он достал свой "Сименс", пощёлкал клавишами и набрал код одной специальной функции. Через две секунды на экранчике загорелся красный огонёк: телефон захватил сигнал от микросхемы "Боша", декодировал его и перенаправил на себя.