Уильям Сандерс - Поезд в ад

УИЛЬЯМ САНДЕРС

Поезд в ад

1

Закопав жену, Маккензи некоторое время стоял, опершись на заступ. Почему-то казалось, что сделано еще не все — может, надо что-нибудь сказать? А впрочем, зачем? В голове мельтешили какие-то разрозненные обрывки давно забытого ритуала: «…я есмь воскресение…» (и что-то в том же духе) «…тот, кто верует в меня пепел к пеплу предаем мы пучине тела товарищей своих…» Бессмысленные словеса лишь раздражали, и Маккензи, сам того не заметив, нервно провел рукой по лицу, словно освобождаясь от невидимой паутины.

Повернувшись, он посмотрел на ту сторону залитого солнцем двора, где лежали умертвившие ее трое мужчин, которых сам только что уничтожил; промелькнула мысль, не забросать ли землей и их, но так — промелькнула и исчезла. Пусть валяются, где попадали — двое возле дома, а третий, раскорячившись, — под сенью деревьев, до которых почти успел добежать; сам Маккензи задерживаться здесь не собирался, а другим и дела нет — поблизости никакого жилья.

Этих незваных гостей и то, что они творят, он увидел сразу же, едва выйдя из лесной тени за домом. Он уложил их одним махом — тремя точными выстрелами из «двадцатки», с которой охотился на белок — убил без колебания и без единого слова. «Так — так — так» — сухой звук мелкашки прозвучал в неподвижном горном воздухе пустячно, по-ребячьи. Третий, почти дотянув до прикрытия деревьев, крикнул, прежде чем Маккензи успел его срезать — это был единственный посторонний звук среди безмолвия, разом оборвавшийся всклик ярости и страха.

Но все это уже ничем не могло помочь женщине, чье распростертое безжизненное тело белело под полуденным солнцем; изорванная окровавленная одежда была разбросана по не выгоревшей еще июньской травке вперемешку с недавно стиранным бельем, которое жена снимала с веревки…

Решительно отбросив заступ, Маккензи твердым шагом двинулся к дому. Остановившись на полпути, он обернулся и смотрел на холмик влажной земли под деревьями — О слегка приоткрылись, из них раздался чуть слышный низкий всхрип. Секунду спустя Маккензи повернулся и снова пошел, уже не оглядываясь.

Войдя в лачугу он начал неспешно и методично собирать все необходимое. Времени это заняло немного — в этой глупом месте, куда постоянно могли наведаться хищники в человечьем обличье, кем бы они ни были, Маккензи постоянно держал все необходимое под рукой, на случай, если вдруг срочно потребуется ретироваться в лес.

В старый альпинистский рюкзак у него был уже уложен легкий пуховый спальный мешок, вполне пригодный для сравнительно мягких ночей горного лета, — один Бог ведает, куда его занесет к той поре, когда снова похолодает — нейлоновая палатка, вся в камуфляжных разводах, а также пара алюминиевых котелков да пластмассовая фляжка. Осмотр боковых карманов рюкзака выявил всякую всячину, что приберегается на крайний случай — приспособления для разведения костра, в том числе плотно запечатанная склянка с вощеными спичками; компас; рыболовные крючки с леской; нейлоновая веревка; пара самодельных свечей: небольшой оселок. Была еще пластмассовая аптечка, хотя уже и непонятно зачем — ее содержимому, по-видимому, уже лет десять, и вряд ли от него могла быть какая-нибудь польза.

Маккензи снял несколько коробок с полок у задней двери. Кое-что он сунул в рюкзак сразу же, кое-что задумчиво взвесил на ладони и сунул обратно либо просто бросил на пол. Пройдя на кухню, взял съестного — немного, полотняный мешочек с крупой да еще один с вяленым мясом; жить лучше тем, что удастся добыть в лесу. Постояв немного в задумчивости, он взял еще большой кухонный нож и сунул его за пояс.

Все это время он двигался с четкой, почти механической расчетливостью человека, понимающего, что единственный способ хоть как-то справиться с горем — это максимально сосредоточиться и чем-то себя занять. Лицо у Маккензи было отрешенным и необычайно бледным. Губы его лишь однажды исковеркало некое подобие улыбки — когда он наткнулся на большой электрический фонарь. Какого черта он его берег, когда, поди, во всей Калифорнии, если не во всей верной Америке, не осталось ни одной целой батарейки? Но глаза при этом так и остались холодными.

Удовлетворясь наконец, содержимым своего рюкзака, Маккензи с глухим стуком опустил его на пол и прошел в коридорчик, где стояла тумбочка с оружием.

Арсенал у него имелся достаточно существенный — как он накопился за многие годы. Маккензи вовсе не был коллекционером оружия, просто патроны — любого калибра — были на вес золота, и поэтому, если удавалось до стать несколько обойм, то к ним прилагался еще и ствол который потом и использовался до тех пор, пока весь боезапас не расходовался подчистую. Сейчас оружие в самодельной тумбочке стояло по большей части мертвым грузом по причине отсутствия патронов, но все равно, пользоваться еще было чем.

Бегло оглядев свою коллекцию, он вынул несколько ружей и стал придирчиво их осматривать. Боевая винтовка «М-16», старенький кавалерийский карабин — «тридцатка», «Ремингтон-308» с оптическим прицелом, автоматический двенадцатизарядный дробовик… В конце концов он решил взять с собой маломерку — «двадцатку», уже стоявшую возле двери. Оружие не сказать, чтобы мощное, но легкое, относительно тихое, что очень существенно в незнакомой местности, где звук выстрела мог привлечь шайки вооруженных бродяг или полувоенные отряды нынешних гуннов, а при метком выстреле оно вполне может убить любое животное вплоть до небольшого оленя, даже человека… Бог ты мой, уж этому-то есть доказательство, вон оно, во дворе… И патронов для этого ружьишка можно нести побольше, даже не замечая их веса…

Но остановить нападающего зверя такое оружие почти не способно — в ближнем бою толку от него немного. Да и медведи в последнее время здорово расплодились, став наглыми, агрессивными (совсем не удивительно, учитывая, насколько все вокруг обезлюдело) по мере того, как утратили страх перед человеком; в этой части Калифорнии медведей уже наверняка больше, чем людей, а из «двадцатки» медведя только разъяришь. Маккензи вытащил длинноствольный револьвер «Магнум-357» — все еще в кожаной кобуре с бляхой «Дорожный патруль штата Невада» и приторочил его к ремню.

Наконец, тяжело вздохнув, Маккензи вошел в спальню. Хотя на лице его по-прежнему была полная отрешенность, в движениях впервые засквозила неуверенность, будто он брел по зыбучему песку.

Остановившись перед побитым стареньким комодом, Маккензи посмотрел на себя в большое зеркало, прихваченное из магазина готового платья в пустовавшем городке, название которого уже и не упомнишь. Он не увидел в нем ни чего особенного — белый мужчина средних лет со среди же телосложением, только, пожалуй, в груди и плечах пошире, чем большинство. Коротко остриженные темные кудрявые волосы с обильной проседью на висках обрамляли лицо, которые в свое время второразрядные журналисты называли «чеканным». Теперь оно смотрелось явно невыигрышно — щеки впали, в льдисто-голубых глазах кроется что-то ужасное Правда, Маккензи и не стал уж слишком пристально в него всматриваться.

Он бесцельно пошарил в верхнем ящике, не зная даже, что там можно искать, с одной лишь мыслью: Надо что-нибудь взять на память, какое-нибудь напоминание о женщине которую он только что похоронил, о жизни, которая у них была здесь одна на двоих. Во всей лачуге не было даже ее фотографии. Когда Маккензи нашел ее десять лет назад, одну-одинешеньку, полубезумную от голода, среди сожженных руин Фресно, при ней не было ничего, кроме лохмотьев — ни кошелька, ни косметички с карточками, ключами или фото (фотоаппараты и видеокамеры отошли уже в область преданий, так же, как и перенаселенность).

В ящике лежало по большей части его собственное барахло, то, что обычно откладываешь, а потом забываешь за домявшими хлопотами: прохудившиеся трубки, пуговицы, пришить которые руки так и не дошли, перочинный ножик с обломанным лезвием, кокарда морского пехотинца, серебряный дубовый листок. Пальцы, скребнув по дну ящика, наткнулись и перевернули кусочек толстой ткани размером с ладонь — краски, когда-то яркие, совершенно выцвели. Маккензи, застыв, пару секунд его разглядывал, поднеся в скудном свете поближе к глазам. Лицо его вновь исказилось странной полуулыбкой — полугримасой.

Нашивка астронавта.

Внезапно он швырнул нашивку обратно в ящик и отвернулся. К черту! К черту все это! Пусть остается, как было! К нему все это больше не имеет никакого отношения!

Подняв рюкзак, Маккензи вдел плечи в лямки и встряхнул свою ношу, привычно ощутив, как содержимое, распределяясь, оседает на спину. Держа винтовку в левой руке, он распахнул дверь, сошел по ступеням, оставив за собой зев проема, и двинулся по тропинке к отдаленной дороге.

— Глянь-ка, — поманил старик из поселкового магазина, пару дней назад я еще газет достал.