Вольф Белов - Волчицы

Вольф Белов

ВОЛЧИЦЫ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НАСЛЕДИЕ

«Отличительные черты волка — неукротимая свирепость, звериная жестокость и жуткая прожорливость. Его сила, хитрость и стремительность признаются невероятными, почти сверхъестественными, в нем есть что-то демоническое, адское. Он служит символом Ночи и Зимы, Бури и Натиска, это темный и таинственный предвестник Смерти.»

Этот сон она видела постоянно. Каждую ночь, на протяжении нескольких лет, ей снилось одно и то же. Поначалу это очень пугало, но со временем стало привычным, обыденным.

Странным был этот сон. Он определенно что-то таил в себе, словно напоминал о чем-то или предостерегал. Но она была не в силах постичь суть ночных сновидений, понять их тайный смысл.

Ей виделся огромный истукан — столб в три обхвата, возвышавшийся над поляной. Пламя костров выхватывает из мрака суровый лик, высеченный в дереве. Нагие люди выплясывают вокруг дикие танцы, выкрикивая в едином ритме странные слова. И она пляшет со всеми вместе. Отблески костров на лапах громадных елей сливаются в сплошное кольцо. И земля все ближе, ближе.

В какой-то миг изменяется все мироощущение, сознание проясняется, пелена тумана спадает с глаз.

Земля совсем близко, в разверзтые ноздри врываются все запахи леса и она без труда определяет любой из них. Зрение приобретает необычайную остроту — темнота, едва разбавленная лунным светом, не может помешать различить каждую травинку. Слух улавливает даже самые тихие и далекие звуки. Все тело наливается грозной силой, которую невозможно сдержать, и в то же время ее наполняет необычайная легкость.

Словно почувствовав какой-то сигнал, она срывается с места и стремительно несется через лес. Куда? Зачем? Она не знает, да это и неважно. Главное — бежать, двигаться. Колючие ветви хлещут по телу, однако неспособны причинить боль.

Со всех сторон вокруг, совсем рядом, мелькают тени, острый дух зверя перебивает все остальные запахи. Но она спокойна и уверенна. Она знает — это свои. Безудержное веселье охватывает все ее существо — радость движения. Это свобода! Это сама Жизнь!

Но в эту ночь в ее сон неожиданно ворвался страх. Страх смерти. Панический ужас сковал тело, придавил к земле. Рядом умирал кто-то из своих, а она вдруг с ужасом поняла, что осталась совсем одна. Тьма леса враждебно надвинулась со всех сторон, страх смерти и одиночества сжал сердце ледяными тисками.

Наташа проснулась в холодном поту. Девочку бил озноб, сердце бешено колотилось в груди, руки и ноги занемели. От испуга, пережитого во сне, ныл желудок. Она и сама не могла понять, что же ее так напугало, но страх, объявший девочку во сне, не отпускал и сейчас.

Сквозь занавеску полатей, где находилась постель Наташи, проникал тусклый свет керосинки. Родители не спали. Девочка услышала раздраженный голос отца:

— Я знаю, кто ты такая, — хрипел он. — Я знаю о вас все. Отец Диомид раскрыл мне глаза.

— С каких это пор ты начал ходить в церковь? — послышался ровный голос матери. — Ты же коммунист, Савелий. Что люди скажут, если узнают? А партком?

— Ха! Ты о себе подумай! Что с тобой-то будет, если они узнают, кто ты есть такая на самом деле? Я-то хоть и коммунист, да все ж не такой нехристь.

Отец икнул. Судя по голосу, он был сильно пьян.

— Это в церкви ты так набрался? От святой воды развезло?

— А ты не шуткуй. Мне вздернуться впору, не то, что напиться. Господи! С кем жил столько времени! От кого дите родил! Я и раньше замечал — что-то в тебе не так. Сегодня отец Диомид все мне рассказал. Он тоже давно за тобой следит. Он ведь родом из тех же краев, что и бабка твоя. А ведь она не сама в прорубь нырнула. И мать твоя не случайно в бане сгорела.

— Ты ведь и раньше слышал все эти байки.

— Слышал! — рявкнул отец. — Но не мог, не хотел верить.

— Что же изменилось? Попу поверил?

— Да если б одно только это… Я видел!..

Громыхнула скамья, видимо, отец опрокинул ее, вскакивая.

— Давно уже поговаривают, что ночами серый по деревне рыщет. Я сам видел след зверя. И где, как ты думаешь?

Скамья снова загремела, очевидно, заняв свое место. Наверное, отец снова сел.

— Эх, Нюра-Нюра, — простонал отец. — Неужели все правда? Скажи честно. Мы же столько лет прожили вместе. Я ведь любил тебя. Я и сейчас тебя люблю. Но я хочу знать правду.

Повисло тягостное молчание. Наташа съежилась за занавеской, с безотчетным страхом прислушиваясь к этой гнетущей тишине. Наконец послышался голос матери, пронизанный болью и тоской:

— Да, Савелий, все это так. Поп не солгал тебе.

— Значит и бабка твоя, и мать, и ты сама?..

— Да.

— И?..

— И она тоже.

Отец застонал.

— Господи! Да за что же мне это?! Ну как же так? Почему же ты раньше не сказала? Зачем обманула меня?

— Ты сам хотел быть обманутым. Недобрые слухи о моей родне всю жизнь ходят по деревне. Но ты не стал никого слушать.

— Не стал. Ты ведь была такой красавицей. Да и сейчас почти не изменилась. Верно говорят, что красота бабская от дьявола.

— Ну-у, куда тебя понесло. Ложись-ка ты спать, Савелий, утро вечера мудренее.

— Ты думаешь, я смогу теперь спокойно спать, зная кто ты такая?

— Мы прожили вместе столько лет, Савушка. Разве у тебя был когда-нибудь повод сомневаться во мне?

— Теперь есть. На фронте я не боялся ничего, а теперь, Нюра, боюсь. Боюсь жить с тобой под одной крышей. Боюсь засыпать…

Отец снова застонал. Послышались легкие шаги, видимо, мать подошла к нему и обняла, как всегда делала в таких случаях, чтобы успокоить. Наташа по-прежнему лежала на полатях, не решаясь выглянуть из-за занавески. Разговор родителей был ей непонятен, но душой девочка чувствовала, что все это касается и ее. А страх, тот страх, что появился во сне, не отпускал до сих пор.

— Не верь слухам, Савелий, — нежно говорила мать, успокаивая мужа. — Они не все правдивы.

— Но самое-то главное правда! Ведь все узнают, Нюра. Они придут за вами.

— Еще ничего не потеряно, Савушка. Давай уедем. Уедем к нам в Лаковку. Там никто нас не достанет.

— Хочешь заманить меня в ваше логово?! Чтобы я каждую ночь трясся от страха и ждал, когда вы разорвете мне глотку? Ну уж нет!

Снова грохнула скамья, опрокинувшись на пол. Звякнуло железо.

— Савелий, остановись! — крикнула мать. — Ты что это удумал?!

— Они все равно все узнают и придут за вами, — прохрипел отец. — Уж лучше я сам разом со всем покончу. Эх, Нюра-Нюра. Я ведь так любил тебя. Мы ведь были счастливы вместе. А теперь… Вся жизнь псу под хвост.

— Опомнись, Савелий!

Послышалась возня, грохот сдвигаемого стола. Загремел самовар, со звоном посыпалась посуда.

Наташа сжалась в комок. Ужас, смертельный ужас сковал ее тело, сдавил горло. Девочка была не в силах ни пошевелиться, ни закричать. Кошмарное сновидение воплотилось в жизнь — рядом должно было произойти что-то страшное, может быть, даже смерть, а она оказалась в одиночестве.

В какой-то миг ей почудилось звериное рычание, затем она услышала дикий вопль отца. Зазвенело разбитое окно. В избу ворвался холодный осенний ветер. Все звуки оборвал глухой удар, что-то хрустнуло.

Наташа лежала, скрючившись, боясь шевельнуться. Ее колотило от страха. Наступившая тишина все более нагоняла на девочку ужас. Наконец, решившись, она осторожно села и отодвинула занавеску.

Внутренне она уже была почти готова к тому, что увидит, и все же случившееся повергло ее в шок.

Отец сидел на коленях посреди комнаты. Все вокруг было перевернуто вверх дном. Перед отцом лежало тело матери, ее разбитая голова покоилась у него на коленях, на полу расплывалась темная густая лужа. Склонившись над телом жены, отец беззвучно плакал, плечи его содрогались от рыданий.

Словно почувствовав взгляд дочери, он поднял голову и повернулся. Осторожно сняв голову убитой с коленей, он взял топор, лежавший рядом в кровавой луже, и поднялся на ноги. Тяжелые темные капли, срываясь с лезвия топора, с глухим стуком шлепались на пол. В глазах отца горел беспощадный огонь безумия.

— Ты ни в чем не виновата, — прохрипел он. — И твоя мать ни в чем не виновата. Но так надо. По-другому нельзя. Это вина ваших прабабок, вы лишь расплачиваетесь за их грехи. Прости меня, дочка.

Пошатываясь, он направился к дочери. Побелевшая от страха, застывшая, словно мраморное изваяние, девочка смотрела на окровавленный топор в руке отца. Она не видела ничего, кроме этого лезвия, не могла отвести от него взгляд. Вопль ужаса и отчаяния комом застрял в горле и не мог прорваться наружу.

Когда отец оказался совсем рядом, потянулся к ней и уже занес топор для удара, словно какая-то пружина распрямилась внутри. Отбросив одеяло в лицо отцу, девочка спрыгнула с полатей и метнулась за угол большой русской печи. Отец рванулся за ней, но споткнулся и замешкался. Обежав вокруг печи, Наташа выскочила в сени.