Вольф Белов - Волчицы Страница 2

Отец догнал ее у двери, схватил за плечо и снова занес топор. Извернувшись, девочка вонзила зубы в его руку и вырвалась. Савелий заскрежетал зубами, скривившись от боли.

— Прорывается звериная порода, — прохрипел он. — Как же можно оставить тебя?..

Забившись в темный дровяник, девочка с ужасом поняла, что больше бежать некуда. Шаги отца слышались в темноте все ближе и ближе.

В дверь посыпались удары, послышались возбужденные крики. Не обращая внимания на шум, отец неумолимо приближался, занося топор. Впервые за эту страшную ночь девочка закричала.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Село Огнево было довольно большим — в полтысячи дворов. Стена леса словно прижимала село к берегу и оно вытянулось вдоль реки, повторяя все ее изгибы. Сразу за рекой простирались колхозные поля и пастбища. Когда-то центром села служила церковь и прилегающая к ней площадь, где собирался народ на сход, по праздникам или в базарные дни. В этой части Огнево до сих пор сохранились просторные двухэтажные терема зажиточных некогда селян. С приходом советской власти центр жизни сместился на другой край села, где ныне находились: правление колхоза, школа, клуб и магазин.

Днем, как и всегда в эту пору, когда начиналась пахота, село словно вымирало. Колхозники выходили на поля, детвора же заканчивала учебный год в школе. Над Огнево нависала тишина, редко где гавкнет собака или пробегут стайкой мальцы дошкольного возраста.

В один из таких дней в Огнево появился человек лет тридцати пяти. Побывав в правлении, он зашел в школу, затем направился в ту часть села, где возвышалась церковь. Там он остановился перед большим двухэтажным домом, смотревшим на мир слепыми заколоченными окнами.

Дом был построен почти столетие назад, еще до советской власти. Каменный фундамент, сложенный из речных валунов, верой и правдой прослуживший не один десяток лет, почти полностью врос в землю. Бревенчатые стены слегка покосились, крыша зияла провалами. Но в целом, несмотря на почтенный возраст, дом был еще крепок.

Заколоченные досками окна и двери, заросший бурьяном и хлыстами малины и молодых березок огород, руины дворовых построек, обвалившийся забор — все свидетельствовало о том, что дом давно покинут своими обитателями.

Человек, стоявший на дороге против того места, где некогда была калитка, хорошо помнил этот дом. Несколько поколений его предков родились, жили и умерли здесь. Отсюда они уходили на войну с германцами, в гражданскую уходили в леса, уничтожая продотряды или напротив, сражаясь с белогвардейцами и кулаками, каждый по своим убеждениям. Отсюда они уходили на поля Второй Мировой.

Время разбросало большую семью по жизни, дом опустел.

Услышав звук шагов, человек обернулся. По дороге шел косматый мужик, обросший седой щетиной. Под его распахнутой настежь залатанной в нескольких местах телогрейкой белел шерстяной свитер. Старик сильно хромал, при ходьбе он опирался на суковатую палку.

Взглянув на незнакомца, селянин хмуро спросил:

— Кого-то ищешь?

— Уже нашел, — последовал ответ.

— Ой ли? — усомнился старик. — В этом доме уж, почитай, лет двадцать, как никто не живет.

— Я знаю, дядя Степан.

Старик чуть прищурился и внимательней присмотрелся к собеседнику.

— Погодь-погодь. Что-то лицо твое мне больно знакомо… Колька! Колька Сиверцев! Мать честная, да ты ли это?!

— Я, дядя Степан.

— Вот те на! — воскликнул старик. — Я ж тебя чуть ли не мальцом помню. Вот с таких вот лет. Мы ж с батей твоим вот такие кореша были! Строев да Сиверцев два сапога — пара, так про нас говорили. Дружки были — не разлей вода. Да что говорить, сам ведь все знаешь.

— Знаю, дядя Степан. Все помню.

— Да каким же ветром тебя сюда занесло? Погостить приехал или как?

— Пока посмотреть. Скоро насовсем переберусь.

— Добро! Да чего ж мы на улице-то торчим, как бездомные? Айда ко мне!

— Да вроде неудобно как-то, — смутился Сиверцев.

— Чего тут неудобного?! Неудобно бородой задницу чесать. Мальцом-то ты у меня день-деньской ошивался.

— Так это когда было!

— А-а! Чего тут рассусоливать?! Пошли!

Старик ухватил Сиверцева за локоть и потянул за собой.

— Идем посидим, поговорим хоть по-человечьи.

Оба неспешно зашагали по дороге.

— Изменился ты, Колька. Если б не был на отца так похож, я б тебя и не признал.

— Да и ты изменился, дядя Степан. Вон, седой совсем стал, белый, как лунь. А ведь лет тебе, вроде, не так уж и много.

— Много, не много, а за полтинник уж давно перевалило. Ты мои года не считай, их на небе сочтут, кому положено. Не беда, что шерсть седа, зато вся на месте. Захарка-то Афонин твой ровесник, а уж плешь во всю голову. Бабы смеются, говорят, от большого ума у него все волоса повылазили. А мы, видать, не так умны.

— Так Захар здесь? Он ведь хотел на геолога учиться, в дальние края махнуть.

— Да чего он только не хотел. До сих пор в ум не войдет. Как какую статью новую в журнале прочтет или кино в клубе увидит, так и начинает мечтать, прожекты строить. Да куда ему от своего трактора деваться, подергается пару дней и снова успокаивается. Взрослый мужик ведь, двое детей растут.

Звонко ударил колокол. Сиверцев оглянулся и удивленно спросил:

— Что это?

— Как, что? Церква звонит.

— Сколько помню, она всегда заброшенная стояла.

— Года два назад открыли. Богомольцы отвоевали. Даже поп свой есть — отец Василий. Знаешь, не терплю я этих монахов, но о нашем попе ничего худого сказать не могу. Куда не просят, со своей религией не суется, молится себе в церкви вместе с бабками. А вообще мужик толковый, грамотный.

— Что у тебя с ногой-то, дядя Степан? — поинтересовался Сиверцев. — Чего хромаешь?

— А-а, — Строев с досадой махнул рукой. — Приезжали тут в прошлом году из города охотнички, мать их… Начальство какое-то. Всю жизнь в креслах задницы давили, а тут им вдруг, видите ли, кабанов пострелять захотелось. Упросил меня председатель сводить людей, места показать, все такое… Подсобить, в общем. Организовать им активный отдых. Так они ж, заразы, ни хрена не слушают, считают себя умнее всех. Начали палить куда ни попадя, в белый свет, как в копеечку. Вот секача-одиночку ненароком и зацепили. А тот возьми да на меня кинься. Я и развернуться-то едва успел, а уж как в сторону отпрыгнул, сам не знаю. Но все ж таки задел меня кабанчик, колено вышиб. Этих всех, как ветром сдуло, кто куда разбежались. Один даже на сосну забрался, еле сняли потом. А я, как упал, в кустах запутался и ружье-то с плеча сорвать не могу. А кабан уж снова на меня. Ладно, Егорка, племяш мой, не растерялся, всадил в него заряд. Иначе не разговаривать бы мне сейчас с тобой. С тех пор вот коленом и маюсь. Зимой-летом еще ничего, а вот весной или по осени ноет, спасу нет. От сырости, что ли? Я, наверное, много болтаю, ты уж извини старика. Авдотья моя уж давно померла, царствие ей небесное, хоть я в него и не верю, насчет детей у нас с ней как-то не сложилось, а племяш днем в школе, вечером с дружками шляется. Работник из меня сейчас никудышный, вот и сижу целыми днями в четырех стенах, словом перекинуться не с кем. Разве, что с бабкой Агафьей иной раз поругаемся, и то в радость. Не может до сих пор мне простить, грымза старая, что я не на ней, а на Авдотье женился.

За разговором они незаметно дошли до избы Строева. Едва зашли во двор, из будки, гремя цепью, вылезла огромная псина неопределимой породы и глухо бухнула, с недоверием глядя на гостя.

— Сиди, Серый, — успокоил сторожа Строев. — Это свой. Помнишь Белку мою, Коля? Ты еще верхом на ней катался.

— Помню, — улыбнулся Сиверцев.

— И додумался же ты, жлобина такая, на нее взобраться, — Строев рассмеялся и покачал головой. — Так это вот потомок ее. Тоже уж старый. Хороший пес, только вот в лесу от него толку никакого, ни след взять, ни зверя принести. Так всю жизнь на цепи и сидит. Ну, пойдем в дом.

Оба прошли в избу. Строев усадил гостя за стол, выставил перед ним тарелку с солеными огурцами, открыл банку килек в томате, нарезал хлеб, достал бутылку водки и две стопки.

— Я вообще-то не любитель, — предупредил Сиверцев, покосившись на бутылку.

— Так и я не любитель, но за встречу можно накатить по маленькой. Почитай, лет двадцать не виделись или около того. Как в армию тебя проводили, так и все.

— Так ведь отец с матерью сами переехали, а я после дембеля к ним махнул.

Строев наполнил стопки. Мужчины чокнулись и выпили.

— Как родители-то? — спросил Строев. — Живы, здоровы?

— Да пока все слава богу.

— Увидишь их, привет передавай.

— Да кто знает, скоро ли я их увижу. Я же, дядя Степа, здесь живу, в городе. Уж лет пятнадцать.

— Это столько лет ты здесь под боком и ни разу не навестил? — возмутился Строев.

Сиверцев виновато развел руками.