Владимир Ралдугин - Викториум

Владимир Ралдугин

ВИКТОРИУМ

Пролог

Здание Третьего отделения питерские обыватели обходили бы за полверсты. Не слишком любили они этот дом. Хотя и мало кто из них бывал внутри. Однако всякий, проходя мимо по набережной реки Фонтанки, так и норовил кинуть на здание мрачный взгляд. И даже пробурчать нечто неопределенно неодобрительное по адресу засевших внутри «палачей свободы». Вот только все предпочитали помалкивать, если по булыжной мостовой звенели шпоры синемундирных жандармов.

Так было и сейчас, когда к Третьему отделению шагал я. Я не особенно любил гулять по столице Империи в парадном мундире. Что поделать, не питают обыватели нежных чувств к тем, кто обеспечивает в стране порядок. Это касается и полицейских, и, конечно же, нас — жандармов. Однако сегодня меня вызвал к самому началу присутственного времени начальник Второй экспедиции граф фон Бергенгрюн. А к нему надо являться только при полном параде. Пускай, и из обрусевших давно, но по крови немец, граф во всем обожал пресловутый Ordnung. А раз где-то в каком-то уложении, которое кроме него и не читал, наверное, никто, сказано, что офицер должен являться к начальству в парадном мундире, значит, так и должно быть. Сам граф, как любили шутить у нас, и спать ложится при всех регалиях. А на ночной сорочке у него нашиты галунные погоны. Может быть, даже эполеты.

Вот только сколько бы мы не упражнялись в остроумии по адресу генерал-майора, никто не смел нарушать при нем ни одной, даже самой замшелой инструкции. Особенно это касалось двух излюбленных фон Бергенгрюном вещей. Раскольников — и прочих сектантов. Причем как легальных, так и скрывающихся в сибирских скитах. И новомодных изобретений. Если к первым граф был беспощаден. Еще будучи простым жандармским офицером он расследовал несколько дел о жестоких сектах, вроде скопцов. То изобретения, особенно военного плана, фон Бергенгрюн просто обожал. Хоть и был совсем уже немолод.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, занимаемый нашей экспедицией, я гадал, что же именно граф поручит мне. В том, что поручение окажется не из обычных, я не сомневался. Для другого начальник не стал бы вызывать меня к себе лично. Отделался простым приказом. Так ведь нет. Вчера к концу присутствия ко мне зашел, жужжа многочисленными протезами, личный секретарь графа и передал запечатанный пакет. В пакете лежал вызов на восемь ноль-ноль завтрашнего дня.

В приемной никого не было. Секретарь начальника штаб-ротмистр Рыбаков стоял у двери. Многочисленные протезы его тихо поскрипывали. О штаб-ротмистре ходили по всей экспедиции самые разнообразные истории. В основном из-за его протезов. Пересказывать их все — бесполезно. Тем более что большая часть этих историй противоречат друг другу. А известных о Рыбакове фактов было мало. Он служил с Бергенгрюном. Был у него адъютантом. Во время недавней войны с султанатом, где граф находился при штабе генерала Гурко, а после и самого покойного самодержца. Во время осады Плевны снаряд турецкой паровой пушки взорвался практически под ногами Рыбакова. Молодого офицера буквально на куски разорвало. Однако врачи сумели собрать несчастного. А инженеры заменили оторванные руки и правую ногу протезами. Вместо половины ребер поставили металлический щиток. Такой же, только в виде серебристого черепа закрывал часть лица. Вечный оскал его и зеленый стеклянный глаз пугали всех, с кем бы он ни разговаривал. Когда же Рыбаков проходил по коридорам нашей экспедиции, жужжа механическими соединениями суставов, работа замирала. Все прислушивались — к кому он зайдет. И ведь обычно его визит ничего дурного не нес за собой. Но какой-то иррациональный страх всякий раз овладевал нами при этом звуке.

— Его превосходительство ждет вас, поручик, — скрипучим голосом произнес штаб-ротмистр. Из-за скрежещущих ноток казалось, что со мной разговаривает будильник.

Я кивнул ему — и вошел в кабинет.

Генерал-майор стоял у окна. Глядел на Фонтанку через распахнутые шторы. Металлические пальцы графа стучали по мраморному подоконнику. Тот же снаряд, что разорвал штаб-ротмистра Рыбакова, лишил фон Бергенгрюна кисти правой руки. Говорили, что он не давал инженерам заняться ею, пока не убедится в том, что Рыбаков жив.

— Поручик Евсеичев по вашему приказанию прибыл, — отчеканил я, прищелкнув каблуками. Ни в одной инструкции нет запрета на подобные кунштюки. Хотя все знали, что генерал-майор их не одобряет, но я не мог удержаться всякий раз.

— Отлично, — кивнул Бергенгрюн. — Вы ведь у нас в основном по части изобретений мастак, верно?

— Так точно, — кивнул я.

— А о некой Зарине Перфильевой что вы можете сказать?

— Инженер Кронштадтского механического завода, — начал припоминать я. Личностью Зарина Акимовна была примечательной — в нашей экспедиции о ней были наслышаны. — Собственно, единственная женщина инженер во всей Империи. В данный момент работает над некой машиной, которую называют «Святогор». Родилась…

— Не нужно, поручик, — махнул рукой Бергенгрюн, оборачиваясь ко мне. — Ее дело я проштудировал сегодня утром.

Он что же, вообще, не спит. Или живет на работе. Восемь утра ведь, а генерал-майор уже проштудировал дело Зарины Перфильевой.

— Главное вы уже сказали. Третьего дня «Святогор» прошел полевые испытания в высочайшем присутствии. — Так вот почему отсутствовал наш начальник в тот день. — По результатам самодержец велел передать машину под командование особого отряда генерала Радонежского.

Бергенгрюн сделал несколько шагов и сел за стол. Прямо под ростовой парадный портрет Николая I в синем мундире корпуса жандармов и при неизменной серебристой каске.

Отливающие бронзой пальцы теперь стучали по специальной металлической пластинке, врезанной в стол.

— В массовое производство «Святогор» пущен не будет. Высочайшее распоряжение. Однако мы с вами, поручик, должны исправить это. Радонежский отправляется в Крым. Вместе со «Святогором» и группой инженеров. Офицером по надзору за изобретением от нашей экспедиции я отправлю вас, поручик. Вы должны составить полный и наиболее благоприятный отчет об этой машине. Конечно, не противореча истине. Все недостатки и достоинства должны быть отражены в полной мере.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — выпалил я. — Разрешите вопрос?

— Знаю я все ваши вопросы, — позволил себе улыбку седоусый генерал. — Почему именно вас я выбрал для этого дела? Более опытного офицера отправить не могу. На это могут обратить внимание те, кому выгодно нынешнее распоряжение императора — отправить все деньги на модернизацию флота. Значит, они начнут ставить нам палки в колеса. Тем более, вы, поручик, полмесяца как завершили трудное и небезопасное дело. До очередного отпуска же времени слишком много. А генерал Радонежский отправляется инспектировать крымские гарнизоны. Быть прикомандированным к подобной инспекции, это попахивает словом синекура, верно, поручик? — Отвечать на этот вопрос надобности не было. — В общем, подобное премирование лишних слухов не вызовет. По крайней мере остается на это надеяться. Еще вопросы будут, поручик?

— Никак нет, — ответил я.

— Тогда свободны. Поезд генерала отправляется завтра вечером. Документы на вас уже готовы. Во избежание лишних вопросов вы получите обмундирование поручика инженерных войск. О том, кто вы такой, будет знать только сам генерал Радонежский. Так что представляться надо будет подполковнику Вергизову. Временно вы поступаете под его командование. После него представитесь уже самому Радонежскому.

Генерал-майор махнул мне рукой. Блеснули в лучах солнца отливающие бронзой пальцы.

Я четко, на каблуках, развернулся. И вышел из кабинета.

Впереди меня ждал весенний Крым. Не самая сложная работа при новой боевой машине. И грозящая стать весьма приятной, но не особенно сложной прогулка к морю.

Чего еще можно пожелать?

Часть первая

ЛЯГУШОНКА В КОРОБЧОНКЕ

Глава 1

Генеральский поезд был невелик размерами. Бронированный локомотив да три вагона с большим тендером для угля. А вот первый вагон как раз наоборот — своим размером поражал. Сделанный явно на заказ. На трех осях. Длиной в полтора обычных и дюймов на двадцать повыше. Второй — пульман, где обитал сам генерал Радонежский со всеми инженерами и офицерами охраны «Святогора». Там же поселюсь и я. Третий же отводился для рабочих и солдат с унтерами охраны и инженерного полка.

Вокруг поезда стояло отдельное охранение. Солдаты в белых гимнастерках скучали, провожая глазами снующую по вокзалу публику. Особый поезд стоял на «чистом» перроне, а потому поглазеть солдатикам было на что. Дамы под зонтиками и сопровождающие их кавалеры в статском или военном платье неодобрительно смотрели на это оцепление.