Ивона Наварро - Музыка смерти Страница 11

«Наступит день, когда я смогу…»

— Дать им всем пинка. — вслух сказал Деймон.

За все это утро еще ничто не нарушало тишины, и его голос прозвучал в холодной голубятне потрясающе громко. Он ненавидел этот мир. Придет день. «Придет день, и я сделаю это, придет день, я сделаю то». Мальчишкой он всегда мыслил именно так, облекая желаемое в не очень четко определявшиеся условия, которые будут к какому-то времени выполнены, словно все поразительные составляющие его желаний действительно находились очень близко и надо было лишь ухитриться до них дотянуться. Кроме «Синсаунд», предложить свои творения было некому. Эта компания проглотила своих конкурентов задолго до рождения Деймона. Новые музыкальные компании, конечно, появлялись, но стратегия бизнеса «Синсаунд» безупречно срабатывала на жадности: стоило вылупиться самому крохотному новому конкуренту, как эта корпорация покупала его, предлагая слишком большие деньги, чтобы кто-то осмелился отказаться. Велась, несомненно, и какая-то закулисная работа, чтобы обойти федеральные законы о монополии.

Наступит день. Всегда одно и то же.

«Наступит день, и я сделаю так, что родители станут мною гордиться».

Этот генеральный курс полутора десятков лет превратился в «Наступит день, и я сделаю так, что они меня заметят». Но не произошло ни того, ни другого. И дело вовсе не в том, что его музыка становилась все более гнетущей, мрачной или странной. Деймон оставался для своих родителей таким же, каким был от рождения: постоянно действовавшим на нервы неудачником, за которым, согласно правительственным законам, они были вынуждены приглядывать до восемнадцати лет, постоянно борясь с его невыносимыми странностями. Вероятно, больше всего они ненавидели его за непредсказуемость. Его поведение не было поведением «нормального» подростка: он не ввязывался ни в какие дела с синтетическими наркотиками, которые в то время можно было легко достать, не было у него и обычных для подростков затруднений с девочками, бандами и музыкой кровавого рока. Он был тенью, омрачавшей жизнь отца и матери.

Деймон начал трудиться и стремился к такой работе, где бы он был занят как можно дольше. Безработица была проклятием, но существовало множество поганых работ, если не гнушаться мыть тарелки, убирать столы и таскать мусор в любом из множества грязных и обычно незаконных ресторанчиков, втиснувшихся между зданиями неподалеку от дома. Еще подростком он чистил мусорные баки, потрошил рыбу и соскребал слои жира с тысяч сковородок и противней, чтобы платить за гитары. И в школе, и на работе ему приходилось встречать подобных себе изгоев — любителей музыки, среди которых было и несколько певцов. Как далек от него тот прыщавый, долговязый и неуклюжий ребенок с темными волосами, очень светлой кожей и гитарой, которая казалась приросшей к его рукам.

И кто же он теперь? Деймон Эддингтон определенно возмужал, стал заметной фигурой в мире музыки, публика знает его как композитора, который умел возрождать классические формы и выдавать их ей на потребу с помощью промышленно изготовлявшихся диссонансоров, андроидов-мутантов и истошно вопящих синтезаторов. В те времена у него даже был партнер и друг, но их взаимоотношения умерли, когда Деймон пошел своим путем. Что за дурнем он был! Следовавшие одна за другой неудачи обернулись крайней депрессией, а это в свою очередь стало уводить его в сторону все более мрачных тональностей. За долгие годы жизни в окружении унылой и задумчивой музыки, соответствовавшей настрою его чувств, он постепенно проникся лютой, ничем не запятнанной преданностью этим темным эмоциям, позволяя им кровоточить неизбывной мрачностью во всем, что он делал. Теперь эта музыка, эта его работа заключила в себе его самого, только она оставалась двигателем его жизни — она поработила его.

У него не стало друзей — ни мужчин, ни женщин. Когда Деймону перевалило за двадцать, в его жизни появилась женщина. Целых шесть месяцев он пытался — правда, безуспешно, как оказалось, — посвящать свое время и помыслы тому, что не имело отношения к сочинению музыки. К стыду своему, теперь он не мог припомнить ее имени. Он любил эту женщину и говорил ей об этом, но его чувства были бесстрастными и вялыми, не окрашенными жадным стремлением к близости. Деймон не проявлял ничего хотя бы похожего на желание обладать ею, чтобы поддерживать ее интерес к себе. У нее были рыжие волосы и карие глаза… или светлые волосы и зеленые глаза? Еще одно бессмысленное раскаяние и укор самому себе.

Так что же осталось в его нынешней жизни?

Наваждение. Дикая злоба.

И ненависть, конечно. Деймон ненавидел публику, ненавидел «Синсаунд», ненавидел Кина… но больше всего он ненавидел себя за непреодолимую любовь к непопулярному направлению в музыке, — любовь, которая исключила из его жизни здравомыслие и все более или менее нормальное. Так много впустую пропавших часов на самоистязание за неудовлетворенность, на перемалывание в сознании самых предательских вопросов…

Ну почему он не смог полюбить что-то более подходящее для… рынка!

Глава 5

Ахиро проверял яйцо каждые четверть часа.

Он знал, что люди, строившие это подобие улья, считали его маньяком, но ему не было до этого дела. Улей Йорику должен стать чем-то совершенно непохожим на Лабораторию ресурсов чужих в «Медтех», из которой он украл яйцо чужого, и Ахиро заботили только качество работ и те необходимые детали, которые позволят строящемуся сооружению полностью соответствовать своему назначению. Все, что не имело отношения к конечным целям, ничего не значило, хотя несколько первостепенных факторов были общими и для лаборатории «Медтех», и для строящегося комплекса. Главные из них — условия содержания, а затем безопасность. Или наоборот: в зависимости от точки зрения, приоритеты можно менять местами.

Все оборудование лаборатории «Медтех» было сделано из стали, покрытой кислотостойким пластиком, биологи наблюдали за чужими с помощью видеокамер. Здесь, в Зале Пресли, предпочтение было отдано визуальному наблюдению, для чего устанавливались двойные рамы с кварцевым стеклом. По всей длине на половине высоты рам и через каждые два метра по вертикали стекло подкреплялось стальными двутавровыми балками. За стеклянной стеной сооружалась громадная клетка из титановых прутьев, покрытых таким же пластиком, как в лаборатории «Медтех». Эта клетка простиралась на добрый десяток метров в глубину пустого склада на третьем подземном этаже. Единственный вход предполагался в средней секции стеклянной стены — через дверь с автоматическим приводом. Вскоре в этом загоне за громадным стеклом появится чужой, животное, неподвластное контролю людей. О чем оно будет там размышлять? В его голове, несомненно, будут бродить мысли о свободе, во многом похожие на мечты, которым Ахиро не осмеливался давать волю.

Пока внутри большой клетки размещалось непроклюнувшееся яйцо, заключенное в стеклянный футляр размером чуть больше его самого. Оно по-прежнему находилось под замком-компьютером и было отдано на попечение двум биологам «Синсаунд», которые вели за ним непрерывное наблюдение. Запечатанное яйцо было в полной безопасности, наружная температура контролировалась, процесс инкубации продолжался, о своем крохотном мирке, лелеемое в тихой дреме за двумя слоями звукоизоляционного стекла, в изолированном помещении, куда нагнетался тщательно фильтруемый воздух, оно будет ждать. Предвкушая.

Работы по сооружению улья велись с четкой размеренностью, в точном соответствии с графиком, который Кин в подробностях расписал во время последнего часового селекторного совещания с Ахиро и Йорику. Ахиро исполнял обязанности прораба, хотя вряд ли смог бы отличить метрический болт от куска паяльной проволоки, спроси его об этом кто-нибудь из рабочих. Его присутствие было здесь жизненно необходимо по более существенной причине: неизвестно, было ли ведомо тем, кто стучал молотками, закручивал болты и выполнял сварочные работы, что только инстинкт Ахиро руководил его мнением, которое имело первостепенную важность, когда заканчивалось сооружение очередной секции. Он один определял, будет ли она пригодна для безопасного содержания взрослого чужого. Если конструкция ему не нравилась, он легким покачиванием головы останавливал работы, и сомнительный участок приходилось перестраивать.

Сооружение улья закончилось 31 декабря. Всего один человек в мире знал, что это день рождения Ахиро, но ничем, кроме телефонного звонка, не отметил его. Такое положение дел вполне удовлетворяло Ахиро, а завершение работ он считал прекрасным подарком. Йорику сможет теперь использовать эту тварь из другого мира и эксцентричного музыканта по имени Деймон Эддингтон. Самого Ахиро не заботили ни тварь, ни композитор. Подарком было то, что именно ему, Ахиро, было позволено сделать все это для Йорику, услужить человеку, который спас жизнь не только ему, но и его сестре два десятка лет назад и с тех пор заботился о них.