Александр Тюрин - Сознание лейтенанта в лотосе (Равняется целой дивизии) Страница 11

Одна капельница с консервантом, как выяснилось, быстро вышла из строя, и вместо нее отработала резервная, но со сбоями. Та капельница, которая должна была привести меня в чувство адреналитиками, включилась позже, чем надо. И сейчас ее пришлось форсировать.

Наверное, из-за этого мне стало так больно.

Каждую мою клетку словно перетирали и раздавливали каменные пальцы, мышцы были деревянными, но это дерево горело.

Однако через три минуты я уже поднялся на колени и пустил слюни.

Неподалеку из-под коробок выглядывала серая физиономия Раджнеша в кислородном наморднике. Датчик, приклеенный к его шее, светил индикаторами, показывая, что он жив. Жив в нашем понимании этого слова. Артериальное давление было немногим больше, чем у нормального мертвеца.

Камински же явно еще пребывала в отключке. Я коснулся ее руки и получил по СБС данные по ее пошатнувшемуся здоровью.

Вот зараза: какая-то дисфункция дыхательного центра и аритмия сердца, кислорода в тканях на двадцать пять процентов ниже нормы!

Лицо диверсантки сейчас было невинным и даже жалким. Мой образованный компер предложил сделать ей интубацию, да еще вколоть латровита с адреналином прямо в сердце.

Какая тут на фиг интубация? Мне бы еще в сердце ей попасть. Я вознес руку со шприцом, пробил иглой посиневшее тело напарницы, и надавил на ампулу.

Вовремя надавил. Снаружи раздался какой-то грохот, потом еще. Ну как не узнать родные звуки. Это точно автоматные очереди – ишь как тарахтят, 1000 выстрелов в минуту не меньше.

Притом секли они все ближе и ближе. Я попробовал открыть дверь контейнера, но ее, видимо, заклинило смежным контейнером.

Придется пробиваться с помощью направленного взрыва. Но только где?

Ультразвуковой миниробот-зонд в таком нагромождении металла никак не мог подыграть. Я обстучал стальные стенки и мне показалось, что сверху имеется свободное пространство.

Прикрепил к подволоке контейнера два батончика со взрывчаткой, воткнул иглы взрывателей и двадцать секунд подождал.

Потом было много дыма, пара, вони, брызг фреона и окалины. Однако крепкий оказался контейнер. Металл крыши был пробит и отогнут, но до нормальной дыры оставалось еще далеко. Я приподнялся насколько мог и стал, обжигаясь и кряхтя, отжимать кусок рваного горячего железа.

Затем высунул голову из контейнера и мой инфракрасный сенсор прорисовал окружающее пространство.

Мы были в закрытом трюме, но по его люку топали тяжелые башмаки. Я по этому звуку догадался, что не наши башмаки. Да и голоса долетали не наши, больно визгливые. Шухер, над головой кунфушники!

Я вернулся в контейнер и начал тормошить Камински. Эта чертова машина для убийства, еще считающая себя женщиной, никак не хотела очухаться. Потом она застонала, даже прошептала, что холодно, но глаза так и не открыла.

Я прижал ее к себе, обнял, я дул на ее потрескавшиеся губы, будто она была не матерой разведчицей, а маленькой девочкой. Лицо ее действительно переменилось – ничего зловещего и хищного. Все это было лишь мимиком-маской запрограммированной на убийства женщины. Никакая она не Камински, а Катерина Матвеевна, сбившаяся с пути истинного. Если точнее, поставленная на путь неистинный.

Потом я услышал скрежет – это поднимался трюмный люк. Бросил Камински и стал вылезать из контейнера. В трюм уже врывались дневной свет, ледяная крупа, грубые гнусные голоса. Увидел я вскоре и стволы.

Наверное, и меня заметили, поэтому крикнули на английском с квакающими азиатскими интонациями: «Выходи.»

Ну, сейчас я им выйду! И заодно попробую отвлечь их внимание от Камински и Раджнеша.

– Выхожу, выхожу, не стреляйте, соколики, – сказал я, прикрепляя пистолет-пулемет «Ель» клейкой лентой к щиколотке. Прилепив, стал подниматься по опустившемуся вниз трапу.

Едва моя голова поднялась выше комингса люка, я осознал всю мрачность ситуевины. Мы плыли на судне под нейтральным либерийским флагом, но на борту, кроме нескольких матросов-негров, имелось с десяток крепких раскосых парней – из морской пехоты кунфушников.

– Руки за голову, – крикнул ближайший ко мне морской пехотинец и уже потянулся, чтобы ухватить меня за шиворот.

Ухватил, но в этот момент я одной рукой дернул его на себя, а второй вырвал чеку осветительной гранаты, висевшей у меня на шее.

Вспышка. Я вовремя зажмурил глаза, но все равно видел силуэты окружавших меня людей – компер-то не ослеп и продолжал сканировать электрополя своим сенсором. Морпех, которого я схватил, несколько раз дернулся – похоже в него попала пуля с повышенным останавливающим действием – предназначавшаяся, конечно же, мне.

Потом я ласточкой вылетел из люка, скатился с комингса и открыл стрельбу из своего пистолет-пулемета. Троих ближайших кунфушников уложил сразу. Меня, конечно, едва не изрешетили, но я уже перебрался за брашпиль лебедки.

Над головой свистели пули и дзинькали по палубе иглы, на меня наводили ствол гранатомета. Еще несколько секунд и мне конец. Но против этого я как будто даже и возражал. Мне вдруг все надоело здесь и стало интересно, что ТАМ. Там не может быть хуже, чем здесь. Там меня будет любить женщина, в волосах которой запуталось солнце, и моя трехлетняя тетя будет играть с щенком на лужайке перед домом.

Впрочем, благородная кончина была отложена.

Раздались выстрелы с неожиданной стороны. Помимо меня они были неожиданными и для кунфушников. Гранатометчик, а с ним еще трое морских пехотинцев покатились по палубе, брызгая кровью. Из люка выскочила очухавшаяся и злая Камински с короткоствольным автоматом – на лице ее уже восстановилась валькиричья красота.

Вражеские морпехи еще стреляли по нам со стороны рубки, но без особого успеха.

Рядом с нашим ржавым «корытом» болтался на волнах катер кунфушников. Но с него перебраться на либерийский борт было не так-то просто. По крайней мере, тех двоих морпехов, что попробовали вскарабкаться по веревочным трапам, мы с Камински сняли сразу. Потом катер отвалился от нашего борта и стал отходить подальше. Я так понял, чтобы удобнее было вжарить по нам ракетой «корабль-корабль».

Но сцена внезапно усложнилась. От неба, похожего на грязное одеяло, отделились две пилюли – да это же вертолеты – и спустя десять секунд произвели ракетные залпы. По катеру и по надстройке судна. Ракеты, скатившись сверху яркими шариками, сыграли точно.

Судовую надстройку объемным боезарядом превратило в скомканную туалетную бумагу. А кунфушный катер, благодаря умелому воздействию кассетной боеголовки, обернулся снопом бенгальских огней, которые осели черной трухой на морскую гладь.

Никаких других останков я на поверхности воды не различил.

– Точную наводку я сделала? – похвастала Камински и поиграла лазерным «фонариком»-целеосветителем.

Немного погодя один из двух вертолетов, огромная машина с защищенным винтом роторного типа, завис над палубой, гоня ледяную крошку на лица совсем очумевших матросов-негров. Из открывшегося люка упало несколько трапов и сетка-люлька. Заодно на резиновых тросах спустилось пяток солдат и офицер.

Несмотря на то, что вертолет и вояки были без опозновательных знаков, я сразу узнал наших.

Офицер направился ко мне – это был один из тех солдафонов, которых я видел в подземном бункере военной разведки.

На этот раз он представился:

– Полковник Лучинский… Ваджрасаттва с вами?

– А как же, в виде леденца.

Я показал пальцем на трюм.

Спустя десять минут мы с Камински уже сидели в здоровенной кабине вертолета и дули чай с шоколадом.

Биокибернетик пребывал пока в состоянии «мертвой царевны». Температура полутрупа, десять ударов сердца в минуту, еле заметное дыхание. Полковник принял решение оставить его в виде «леденца» – неудачно разморозишь и довезешь одну тухлятину. А за это дело генерал головку снесет… Две новые капельницы добавляли ученому консервантов в задубевшее тело. Для пущей сохранности «мертвую царевну» положили в «хрустальный гроб», если точнее, в бортовой холодильник.

Похоже, задание родины выполнено. По-крайней мере, свою часть задания мы с Камински исполнили.

Камински вначале отдыхала на скамье напротив; поверх трофейного халатика на ней сейчас была здоровенная десантная куртка. На лице лишь какие-то остатки валькиристости: может, дело даже не в маске, а в душевном настрое – ее и моем.

Затем Камински перебралась ко мне и села вплотную, пусть места свободного хоть отбавляй. Солдатики-то вообще играли в карты на другом конце кабины, а там и вовсе закемарили. Полковник подробно расспросив нас, тоже не показывался. Наверное, ему было неловко, что сам-то он ничего рассказать не может.

– Спасибо, Дима, что отогрел меня.

– А что ты разве не спала, когда я старался? Откуда ты вообще знаешь, что это был я, а не дедушка Мороз.