Сергей Демченко - Ангел Страница 117

— Господа, не нужно так пугаться… Я же говорил, что он — не обычный человек… — Завидев это, Герхард бледнеет сам, и едва не падает в обморок. Лишь оперев руку о стену, ему удаётся устоять на ногах.

"Необычный человек", растоптав слизняка, наконец пытается рассмотреть, что же попрала его нога. Если судить по останкам, когда-то это был мужчина небольшого роста и плотного телосложения. О возрасте судить было трудно, — процесс разложения так сильно изменил тело, что определить его годы было затруднительно. Лица в силу понятных причин мне увидеть не дано. Я озадачен. Рядом уже слышится тяжёлое посапывание Чика. По-моему, ему всё равно, — что запах роз, что трупный навоз… Толстокожесть у него на высоте. Парень уже присел на корточки, всмотрелся…

— Знаете, весьма похоже на Спящего. Я читал нечто подобное когда-то. У меня даже были кое-какие собственные мысли о природе такого явления. И теперь, когда я вижу это в реалии, мне кажется, что они не лишены оснований. И вот что мне не нравится в той книге, Аолитт… Там, где эти возникают эти твари, весьма скоро появляются и некие существа. Их там кличут как…

— Сильные. Так и кличут. — Не знаю, что он имел там ввиду, но я закончил фразу за него. Глубины не принадлежащей мне памяти полны и такого рода сведениями. Я никогда не слыхал о таком ранее, и не видал в глаза этих разложившихся, но странным образом живых существ, но словно знаю о них абсолютно всё. Будто вынырнувшая из тумана раскалённая игла пронзает мой разум, вливая в него горячие жидкости нужного знания. Если бы кто только при этом ещё знал, как устал я от этой, чуждой мне памяти и не собой проживаемой жизни…

— Мне тоже всё это не нравится, Чик. И при этом не знаю, что же больше. То ли то, что Роек ушёл вместе со «сторонами», то ли эта вот странная субстанция…, - показываю на месиво костей и постепенно распрямляющихся в тягучую "свиную корку" обрывков кожи у моих ног. Омерзительное зрелище, надо сказать. Даже для моих нервов. А американцу, похоже, на него наплевать.

Нортон поднимается и говорит, кивая на то же самое, что имел ввиду я, обращаясь то ли к себе, то ли к струхнувшему сообществу за его спиной:

— Радует то, что Аолитт с нами. Я не хотел бы стать ужином у этой…жабы…

…Человек привыкает ко всему куда быстрее животных. Не прошло и полутора часов, как из не совсем ещё выветренного помещения, завернув гниющие тела в простыни, уже вытащили три с половиной десятка трупов, стащенных последним тем буйным и несдержанным «смотрителем» убежища зачем-то в одну комнату. Поохав и поахав, поартачившись для виду, почти все вошли в убежище. Здесь было собрано слишком многое из того, в сём нуждались, чтобы корчить из себя оскорблённую добродетель и «элитарную» брезгливость. Жадность, голод и нужда — лучшие лекари против отвращения и страха. Алчущему наживы не претит срывать с гнилого мяса дорогие побрякушки или вылавливать из выгребной ямы кейс с деньгами. Голодному и смертельно мёрзнущему ничего не стоит сорвать одежду с полуторанедельного трупа и наесться кислого, прелого хлеба из его влажных карманов. Мне доводилось видеть такое в своей прошлой жизни, где-то на одной из давно отгремевших и потому забытых миром войн, если верить смутным обрывкам моих снов и личных воспоминаний. Лишь десять минут молча ходили по небольшому пространству бункера горестно и брезгливо зажимающие рты толпы. А потом кто-то открыл дверку в один склад, в другой… Удивлённо присвистнули наиболее рачительные в прошлом хапуги и радостно залепетала пара впечатлительных скопидомов… И началась деловито-счастливая суета. Готов держать пари, что через пару дней двери примут вполне обороноспособный вид. Починят, заварят, заклепают… И останутся здесь, привыкая к стойкому запаху смерти. Всё это — оборотная, естественная сторона искусственно выработанных условностей поведения. Когда присутствует изобилие — животный вид "воротит нос" и капризничает, играя в "культуру поведения". А на пороге вымирания не до вальсов с бокалом шампанского в руках и розой во рту.

Подавляющее большинство индивидуумов и особей в корне меняют собственные прежние предпочтения и образ поведения. Сообразно обстоятельствам. И вряд ли стоит расценивать это как падение устоев. Вид стремится выжить. Уцелеть любой ценой. Чик вместе с двумя какими-то мужиками уже залезли наверх, под самый потолок, и оживлённо споря, изучали хищно замершие на широком бетонном карнизе станины пулемётов. Бегло осматривали систему спаренного открывания скрытых в плитах перекрытия бойниц. Я усмехнулся. Теперь ненависти к ним, убившим несколько недель назад столько невинных, нет и не будет в помине. Не пройдёт и часа, как их перезарядят, смажут — и нарекут Надеждой и Опорой общины, любовно поглаживая стволы, посматривая в узкие бойницы и беспрестанно проверяя и смазывая панель управления…

Таковы все мы, пока люди. Пока кто-то или что-то ещё, кроме размеренной поступи всесильного времени, не сделает из нас бестелесную оболочку. Надутый ветрами забытья мочевой пузырь, наполненный непомерным грузом несомых к искуплению грехов и страстей. Взлететь бы, воспарить легко и радостно в свободном полёте…, хотя бы и в таком сосуде. Так нет же, слишком велик для многих балласт. Скитающиеся, неприкаянные души — это не отвергнутые, и не те, кого не простили и не приняли. Это те, чья наволочка с булыжниками прижизненных поступков и валунами подлых душевных качеств, надёжно прикованная им за лодыжку, не позволяет дойти до цели ввиду того, что её обладатель просто не в состоянии сдвинуть её с места. Вот и орёт душа, вот и стонет, вздыхает и хохочет в безумном бессилии своём ночами, пугая неразумных живых… Явиться-то приказано, ослушаться-то невозможно. А вот дойти с такой тяжестью… Воистину блажен тот, кто при жизни бережно, продуманно и рачительно пакует свой крохотный узелок, свой будущий крайне небольшой «багаж»…

Судорожное опорожнение «кишечника» первой комнаты и двух последующих шло уже полчаса. По настоянию Фогеля убежище скоблили и мыли, выбрасывая или тщательно перемывая всё, что соприкасалось со следами смерти, с трупами, удаляя сами следы кровавых расправ, что были повсюду. Не церемонясь, разорванное мною на входе существо убивало здесь беспощадно и жестоко. Без разбору и быстро. Словно полная сил пиранья, пирующая в стае загнанных в сеть мелких рыбёшек. Устроенное в главном зале побоище выдавали бесчисленные следы крови и прилипшие к полу крохотные засохшие фрагменты человеческих тел. Там — пучок волос на скукоженном грязно-красном лоскутке кожи. Тут — раздавленное и почти сухое нечто, в чём с трудом, но знающий человек угадает раздавленный, растоптанный глаз. А вон огрызок откушенного уха. Очевидно, в первые минуты нападения этого «спящего» люди находились здесь. О чём говорят остатки засохшей или покрытой плесенью и грибком пищи, — в жестяных мисках и на подносах. Некоторые тарелки были нетронуты. Открытые консервные банки и остатки еды источали своё собственное зловоние, различимое даже в царящем трупном запахе. "Белые воротнички" явно только уселись за стол, когда в зал ворвалось это. Первые убитые вывели из ступора, все повскакали с мест, как видно из опрокинутых стульев и разбросанной посуды. И попытались дать организованный отпор. Устроенный кавардак свидетельствовал о том, что странный мертвец добирался до их нежных, холёных глоток и тройных подбородков сквозь ожесточённое сопротивление. Пол забрызган бьющей фонтаном кровью и её широкими, длинными мазками в местах, где ноги скользили по ней в истеричной и отчаянной борьбе. На горлах некоторых трупов, как мне удалось увидеть, отсутствуют огромные ошмётки кадыков и участков шеи, где проходят ярёмные вены. У пары дам не достаёт мяса на ключицах и груди. Хотя трупы практически разложились, следы причинённых телам «убытков» всё ещё видны. Думаю, тварь сожрала их прямо тут же, ожесточённо убивая и пережёвывая шматы вырванной плоти прямо во время драки. Однако долго ли могли продержаться неподготовленные физически клерки и их секретарши? Можно было с уверенностью сказать, что те трое солдат, которые находились внутри и единственно имели здесь оружие, пали первыми. Потому как их так и не разряженные автоматы скоро нашли именно в комнате, где те расположились. Постели вояк были разворошены и залиты кровью. Наверное, ребята спали. Что говорит о том, что время было вечернее. Собравшиеся за ужином снобы не зовут к столу прислугу и телохранителей. Это и облегчило задачу «перевёртышу». Хотя кто знает, много ли было бы толку в присутствии троих вояк, если они, как и положено в обществе, оставили бы при этом оружие в своих «кубриках». Сами тела воинов лежали вместе со всеми в общей куче. Но первыми снизу…

Помещение узла управления, как написано было на дверях, оказалось аккуратно заперто. Это было странным, потому как некоторые другие, отлично слаженные двери из довольно крепкого бука, были разнесены чуть не в щепы, болтаясь на обломках почти вырванных из крепежа покорёженных коробок. Словно их брали кувалдами и ломами приступом несколько здоровенных, безумных бугаёв. И за ними были повсеместно, повсюду видны следы смерти, — лужицы высохшей до состояния окаменевшей патоки крови и её широкие кляксы, словно кто-то безумный расплёскивал из ведра бурые чернила. Словно жертву после убийства вытаскивали наружу волоком. В основном это были жилые боксы на три-четыре человека. Очевидно, здесь некоторые жертвы приводили себя в порядок и собирались к трапезе. Там их и заставал буйствующий монстр. Во всей их «красе». Наряженными и напомаженными. Умерли они "при параде". Выряжались они так, словно готовились на приём к королеве, а не на открытые банки с не первой свежести содержимым. Запас и первосортной дорогой одежды, и раскиданных что по мужским, что по женским комнатам финтифлюшек — ещё одно свидетельство того, что подготовились к добровольному заточению заранее, а терзаемая собственным демоном "белая кость" и здесь стремилась "блюсти понты и держать марку". Натащив сюда массу чемоданов не с простой и пригодной в подобных случаях одежкой, а со всякими рюшечками, лацканами-запонками и вырезами, «высокородные» выделились и тут. В соответствии с убранством помещения. Создавалось впечатление, что те, кто лепил это ныне извазганное, развороченное и загаженное великолепие, которое я мимоходом разглядывал, так же слабо верил в то, что снаружи может бушевать всепожирающее пламя, а усевшиеся здесь ребятки попросту не догоняли, в какой помёт всё-таки попал по самую макушку мир. А может, игра в помпезность и элитарность предполагала для них под собою то, что месяц-другой они посидят тут, поиграют в войну, а потом некто могучий придёт и всё устроит? Не знаю. Пока я видел лишь выкорчеванные с потрохами запоры и задорно перебитую в щепу древесину ценных пород. Из-за которых и выволакивал, похоже, их тот слизень за дражайшие и почтеннейшие шкуры…