Максим Шейко - Идут по Красной площади солдаты группы «Центр». Победа или смерть Страница 12

Поскольку выздоровление откладывалось, а поток вновь поступающих раненых не прекращался, то госпитальное начальство вполне логично решило перевести Ганса подальше в тыл, освободив место в прифронтовом госпитале для новых пациентов. Дополнительным основанием для перевода послужило также и нестандартное протекание болезни, которое связывалось врачами с использованием нового и еще не до конца изученного вида стрептоцида. Поэтому решено было не просто отправить необычного больного подальше в тыл, а определить его в одну из университетских клиник для дополнительного изучения обстоятельств и последствий применения передового препарата. Таким вот образом 22 января 1942 года оберштурмфюрера Нойнера отправили в Германию для дальнейшего излечения.

Оставив заснеженный Харьков, Ганс с санитарным конвоем добрался до Днепропетровска, а уже оттуда двинулся поездом. Его путь пролегал через Львов, Краков и Бреслау, завершившись в Дрездене – одном из красивейших городов Германии. Столицу Саксонии в те времена недаром называли «немецкой Флоренцией» – ценитель прекрасного нашел бы там немало поводов для восторгов. Однако погруженный в апатию Нойнер остался полностью равнодушным к красотам города на Эльбе. Даже возвращение на родину после более чем годичного отсутствия его практически не взволновало.

Всю дорогу в санитарном поезде Ганс проспал, практически не вставая с полки. Этим же он занимался и после помещения в дрезденскую больницу. Просыпаться и вставать не хотелось. Совсем. Организм словно впал в зимнюю спячку и категорически не хотел из нее выходить. Именно овладевшее оберштурмфюрером безразличие ко всему и общий упадок сил, по мнению университетских врачей, являлись главными причинами затянувшейся болезни.

Однако все в жизни когда-то заканчивается. Закончился и внезапно овладевший Гансом приступ хандры. Этот перелом в его настроении случился внезапно, но, как и все в этом мире, имел под собой вполне логичную причину. Даже две.

Первой из них был новый сосед по палате – артиллерийский оберлейтенант Бенедикт Недамански. Когда пасмурным февральским днем его привезли в палату вместо переведенного в другое отделение тихого лейтенанта службы снабжения с тяжелой контузией, Ганс, по своему обыкновению, тихо спал, не подозревая, какую подляну приготовило ему местное сообщество последователей Гиппократа. А сюрприз вышел знатный, в чем Нойнер смог лично убедиться самое позднее через полчаса после начала их вынужденного знакомства.

Бенно принадлежал к той самой породе людей, для которых молчание является чем-то вроде изощренной пытки. Такой тип темперамента обычно встречается у женщин, но неунывающий артиллерист явно был редким исключением. Рот у него буквально не закрывался, причем то, что собеседник за все время «разговора» выдал в ответ всего шесть слов («Ганс… оберштурмфюрер Ганс Нойнер… из Баварии»), его абсолютно не смущало. Поэтому уже в течение первого часа с начала их общения Ганс узнал массу самой различной информации, по большей части абсолютно бесполезной.

Среди прочего, выяснилось, что Бенно является уроженцем Судет и при этом на четверть чехом, что нисколько не помешало ему в свое время эмигрировать с родителями в Германию, а затем начать карьеру военного. После того как активисты партии Генлейна своим живейшим участием в беспорядках дали основание для мюнхенской конференции, Бенно получил возможность поучаствовать в присоединении своей малой родины к рейху. Через год после этого знаменательного события Недамански вместе со своим тяжелым гаубичным дивизионом резерва ОКХ оказался в Польше, где (с его слов) сыграл, безусловно, решающую роль в штурме Варшавы, о чем Гансу в красках было поведано в течение следующих 40 минут. Дальше последовало подробное описание жизни и невероятных приключений лейтенанта Бенедикта Недамански, двадцати пяти лет от роду, при прорыве линии Мажино в ходе французской кампании…

К тому времени как Бенно добрался до описания своих подвигов в России (примерно через три часа после начала знакомства), Ганс постепенно и незаметно погрузился в состояние тихого и беспросветного ужаса от перспективы провести неопределенное время в одном помещении с этой шумовой бомбой. В отчаянной попытке хоть ненадолго заткнуть неиссякаемый фонтан красноречия Нойнер, не подумав, ляпнул о том, что тоже бывал в Судетах и участвовал в присоединении Богемии. Даже не успев закончить фразу, Ганс по нездоровому блеску в глазах собеседника уже понял, какую фатальную ошибку он совершил. У артиллериста буквально открылось второе дыхание! А если учесть, что и первое дыхание Бенно себе не сильно-то сбил, то положение Ганса, очевидно, переходило из состояния «критического» в разряд «катастрофического».

Осознав этот неприятный для себя факт, Нойнер впервые за последнее время ощутил непреодолимую потребность в активных действиях – мозг отчаянно заработал, пытаясь найти выход из создавшейся ситуации и попутно призывая весь остальной организм сделать хоть что-то для своего спасения. Решение пришло неожиданно: лихорадочно обшаривая взглядом комнату, Ганс обратил внимание на инвалидную коляску, стоящую за койкой соседа по палате.

– Эй, Бенно, а куда тебя ранило-то?

– Да в ноги! Черт бы их побрал, тех «иванов». Ах да, я же тебе еще не рассказывал… Слушай! В общем, когда мы прибыли из Крыма…

– Так тебе что, обе ноги попортило? – В голове Ганса затеплилась робкая надежда на спасение.

– Ну да! Нарвался на очередь из пулемета. Правую в гипс, а левая через мякоть – гноится до сих пор. Ты слушай! Это в декабре было…

– То есть ты «лежачий» теперь? – Надежды Нойнера крепли прямо на глазах.

– Ага. Даже на каталку эту чертову залезть толком не могу. Эх-х!

– Ты полежи пока, я сейчас…

С этими словами Ганс скатился с койки со скоростью, которую демонстрировал разве только в лучшие времена при сигнале побудки в казарме, и стремительно вылетел в коридор. Лишь пробежав пару коридоров и спустившись на первый этаж, он почувствовал себя в безопасности. Прислонившись здоровым плечом к стене, Ганс наконец-то смог спокойно перевести дух. Рана побаливала, дыхание с непривычки немного сбилось, недавно сросшиеся мышцы спины слегка подергивало, но, несмотря на эти мелкие неудобства, на его губах блуждала счастливая улыбка – впервые со дня злополучного боя.

Причина выздоровления номер 2 носила необычное и поэтическое имя – Сольвейг Солемдаль. Принадлежало это имя новой медсестре из норвежского Красного Креста, которая вместе с другими девушками прибыла для работы в больнице на следующий день после появления Бенно и была закреплена как раз за тем отделением, где находились на излечении Ганс и его словоохотливый сосед.

Весть о предстоящем прибытии группы норвежек распространилась заранее и уже не менее трех дней будоражила умы местных недобитых ловеласов. Ганс, пока находился в своем полуанабиозном состоянии, эти слухи игнорировал, но Бенно, бесцеремонно вторгшийся в его сонное существование, быстро исправил сложившееся положение.

Беспокойный артиллерист оказался не только патологическим болтуном, но и отъявленным бабником. При этом собственная нетранспортабельность его абсолютно не смущала, и он вовсю строил грандиозные планы покорения скандинавских валькирий.

– Представляешь, Ганс, говорят, они все ростом как потсдамские гренадеры и сиськи – во! – лежащий на боку Бенно попытался изобразить руками нечто необъятное.

– Каждая? – Нойнер, за истекшие сутки вернувший себе не только бодрость духа, но и свое обычное ехидство, не смог удержаться от «шпильки».

Недамански на секунду задумался – подколка Ганса все-таки вывела его из равновесия, хотя и ненадолго.

– Нет, пожалуй, обе. Да хоть бы и каждая! Какая разница? Главное: одну из них закрепили за нашим отделением! Представляешь? Я даже имя ее узнал – Сольвейг Солемдаль! Здорово звучит, правда? Как в музыке какой-то классической… не помню названия[19]. Настоящая норвежка – дочь викингов! Голубые глаза, золотистые косы, длинные ноги, грудь… – Бенно откинулся на подушку и мечтательно закатил глаза.

Через каких-то полтора часа безжалостная действительность разбила его хрустальные мечты самым жестоким образом.

Когда во время обеденного обхода вместе с немолодым врачом в палату, громко топая туфлями сорок первого размера, вошла сутулая, костлявая тетка неопределенного возраста с абсолютно плоской грудью, массивной, как булыжник, челюстью, «лошадиным» лицом, водянистыми глазами и практически бесцветными жидкими волосами и бровями, случилось чудо. Бенно, который от предвкушения встречи со скандинавской красавицей последние полчаса буквально не находил себе места, увидев предмет своих вожделений, онемел на целых 10 минут! Даже на вопросы врача о самочувствии он только мотал головой и мычал что-то нечленораздельное.