Сергей Антонов - Метро 2033. В интересах революции Страница 12

Владар жил на Полежаевской в то самое время, когда там начали пропадать отдельные путешественники и даже вооруженные до зубов отряды. Отмеченный печатью проклятия, он был лишен права погибнуть, не заплатив по счетам: священник ушел со станции за день до того, как все население Полежаевской сгинуло в одночасье. С тех пор Кольцов не раз и не два убеждался: и маленькие, и большие проблемы метро обходили его стороной. Он без опаски бродил там, где обыкновенный человек мог погибнуть в два счета. Пули пролетали мимо, и даже отравленные иглы людей Червя причиняли вреда не больше, чем комариные укусы.

Поползли слухи о том, что он неуязвим и живет не первую сотню лет. Владар не отрицал и не подтверждал их. Он продолжал искать уединения и, наконец, нашел его подобие в боковом туннеле перегона Савеловская-Дмитровская. Очистил от залежей мусора подсобку, напоминавшую скромными размерами келью, разложил там свои нехитрые пожитки. Ниша в стене, оставшаяся после выдранного оттуда рубильника, прекрасно подошла для картонной иконки и заправленной машинным маслом плошки с фитилем, служившей лампадкой.

Когда заканчивались сушеные грибы, старик уходил в заброшенные туннели и возвращался с карманами, набитыми патронами. Их он находил в тех уголках Метро, которые давно стали для обыкновенных людей запретной зоной. Мертвецы, ставшие жертвами «плохих туннелей», открывали Владару тайны своей гибели и отдавали то, что им больше не требовалось.

Редкие появления Владара на Савеловской производили там настоящий фурор. Жители станции смотрели на отшельника со смесью интереса и ужаса, а когда старик, нагруженный пластмассовой канистрой и мешком грибов, уходил к себе, начинались перешептывания и рождались легенды, одна невероятнее другой. В этих историях монах выступал в роли праведного старца, раскаявшегося разбойника, ставшего на путь святости.

С действительностью они не имели ничего общего, а самым невероятным в жизни Владара было только одно — предмет, принесенный ему маленькой казахской девочкой: православный крестик, непостижимым образом оказавшийся там, где его просто не могло быть. Разгадку этой тайны Владар искал, бодрствуя в молитве и забываясь коротким сном на голом цементном полу. Именно тогда к нему приходил смуглый ангелочек из далекого горного кишлака, прекратившего существование задолго до Катаклизма.

Девчонка уже не просила у отшельника помощи. Она выжидательно смотрела на него и молчала. Всегда молчала. Владар просыпался в холодном поту, бросался к иконе и принимался молиться, сотни, тысячи раз повторяя слова, выгравированные на тыльной стороне крестика, который прятал на груди. Спаси и сохрани. От себя добавлял «И прости…».

Бог милосерден. Старик чувствовал, что Господь простил его. А вот девочка… В ее черных глазенках, в осуждающем взгляде, неотступно следовавшем за ним все эти годы, не было прощения — только боль потери и вечный укор. И тут не помогали ни плач, ни раскаяние, ни ночные молитвы.

Тишина в туннеле, прилегающем к жилищу Владара, была настолько полной, что любой звук был здесь событием. Отшельник легко распознавал цокот крысиных лапок по щебню, шуршание хвостов и потрескивание проседавшего бетона. Но то, что он слышал сейчас, не имело ничего общего ни с крысами, ни с привычными звуками потрескивания фитиля в лампаде. Это были шаги.

Старик прислушался. По туннелю шли два человека. Люди бывали здесь и раньше, но нарушать покой отшельника, пользующегося, к тому же, славой колдуна, могли только те, кто сворачивал в тупиковый туннель по ошибке. На этот раз все было иначе. Шаги были уверенными. Люди в туннеле шли к нему и не скрывали этого.

Не вставая с колен, Владар обернулся к двери. Стоявший там здоровяк в длинном сером плаще смотрел на него, кривя пухлые губы в презрительной улыбе. Крупный, изогнутый дугой нос нависал у него над губами, что придавало гостю сходство с карикатурной бабой-ягой. Сложенные на груди руки покрывали по-обезьяньи густые черные волосы.

— Здорово, дед, — пророкотал носатый. — Ты что, молишься? Дохлый номер.

Владар не отвечал, наблюдая за вторым гостем, который толкнул первого в спину и вошел в подсобку вслед за ним. Это был высокий блондин в таком же сером плаще, что и у первого гостя. Плащ был расстегнут, из-под мышки торчала рукоять пистолета, заткнутого в потертую наплечную кобуру. Здороваться белобрысый не стал, а сразу перешел к делу:

— Мы за тобой, старик. Собирайся.

Говорил блондин с чуть слышным акцентом.

— Не торопись, Гиви. — Второй пришелец, прихрамывая, обошел Владара и принялся рассматривать иконку в нише. — Может, это и не он вовсе? Эй, дед! Ты кто? Владар?

Старик не ответил.

— Слышь, ты, божий одуван, не зли товарища Габуния, — вступил в разговор брюнет с похожим на булыжник подбородком. — Он — парень нервный, чуть что, сразу в лоб.

Гиви подтвердил эту характеристику, ударом ноги перевернув канистру. Вода с бульканьем потекла на пол. Молчать и упорствовать дальше не имело смысла. Старик встал с колен…

— Я — Владар. Что дальше?

— Дальше — марш вперед, труба зовет! — хохотнул белобрысый, взмахом ладони погасив подрагивающий в жестяной плошке огонек. — Пойдешь с нами на Красную линию, да? У товарища Москвина дело к тебе есть. Не время прохлаждаться.

— А если мне нет никакого дела до товарища Москвина?

Не успел Владар закончить фразу, как Габуния с разворота впечатал кулак ему в челюсть. Старик растянулся во весь рост в луже воды. Нервный блондин поставил ногу на грудь отшельника и резким движением вырвал пистолет из кобуры.

— Будешь выделываться, выпущу из тебя кишки, старый козел. Ты пойдешь с нами и будешь делать вид, что топаешь в компании своих лучших друзей. И благодари своего Бога за то, что товарищ Корбут не разрешил тебя калечить.

Как только Гиви убрал ногу, старик встал, кивнул и двинулся к выходу. Произошло то, чего он ждал долгие тридцать лет. Корбут, раскопавший секретный проект «Немезида», прислал за ним. Корбут уже посещал его в подмосковном приходе, сопровождаемый людьми из госбезопасности. Уговаривал вернуться в проект. Старику пришлось тогда сорваться с насиженного места, переехать, спрятаться на несколько долгих лет, прежде чем вновь решился вернуться в Москву. Владар надеялся, что ему удастся спрятаться от прошлого, но власть прошлого была в этом мире куда сильнее настоящего и будущего. Время творить молитвы истекло. Пробил час платить по счетам. И приглашал его к себе вовсе не Корбут, а сам Господь. В этом Владар был уверен.

Неожиданная покорность старика удивила и развеселила белобрысого головореза.

— А ты, дед, молоток! — покровительственно объявил он, подкрепляя похвалу ударом по плечу. — Так держать! Не рыпайся, и мы станем друзьями. Скажу больше: ты еще будешь гордиться знакомством со мной.

— Заткни пасть, генацвале, — недовольно пробурчал Лацис. — Сначала выполни приказ, а памятники себе любимому будешь ставить потом. Помнишь, как тебя отделали возле Полянки?

Не обращая внимания на толчки в спину, Владар остановился, чтобы последний раз взглянуть на свое жилище. В это мгновение он понял, что больше никогда сюда не вернется.

В это время в шести перегонах от Савеловской собирался в дорогу и Анатолий Томский. Машинально засовывая в рюкзак свои пожитки, он размышлял о природе отчаяния. Все то, что в обычной ситуации ты считаешь бесплотным и неосязаемым, обретает конкретные формы, когда приходит беда. Когда враг сжимает кольцо, а глаза застилает пелена страха и безысходности. Когда ночь не заканчивается, а день не наступает.

Какой дурак сказал, что отчаяние нельзя измерить и взвесить? Отчаяние схоже с ветром, который гуляет по земле между остовами разрушенных городов, впитывая запах смерти. Его вкус — это вкус воды, которая не прошла через фильтры очистителей, той самой, что оставляет во рту привкус железа и резины. Воды, которую пьют бедняки на самых нищих станциях. Отчаяние, если это настоящее отчаяние, заканчивается там, где заканчивается жизнь. Вес отчаяния хорошо знаком тому, у кого на груди лежит пудовая гиря бессмысленного существования. А цвет… Его можно увидеть, углубившись в любой туннель с выключенным фонариком.

Впрочем, считать черный цветом отчаяния — значит судить о нем слишком просто. Он необходим, потому что только на черном фоне можно увидеть свет в конце туннеля.

Толик уже просчитал маршрут, по которому двинется на рандеву с Корбутом. Идти придется через Чеховскую и Пушкинскую. Дальше — Кузнецкий Мост. Миновать фашистский треугольник никак не получится. Записка ЧК — еще не пропуск через Рейх, а документы гражданина Полиса — не защита для угонщика метропаровоза. Сам виноват. Надо было дать по рукам Аршинову, а не позволять ему кидать тротиловые шашки куда попало! Вспомнив о прапорщике, Толик чуть было не изменил первоначальный план — слишком уж был велик соблазн подключить к делу старого товарища. Однако Томский тут же одернул себя: появление в Рейхе на пару с этим славным авантюристом увеличило бы риск разоблачения по крайней мере вдвое.