Андрей Буторин - Север Страница 12

    Нанасу стало очень обидно. Не далее, как вчера днем он успокаивал пса, убеждал, что тот вовсе не трус, а теперь получает в ответ такую вот благодарность!

    Он вскочил на ноги и притопнул снегоступом, подняв облачко снежной пыли.

    – А ну заткнись, пустобрех! Что это ты себе позволяешь?! Нельзя уже хозяину прилечь, чуток отдохнуть?

    «Отдохнуть?!.. – прочиталось в морошковых глазах пса возмущенное недоумение. – А ор на весь лес тоже как-то относится к отдыху? А то, что при этом ты смотрел на меня, словно на ту же Тынку, которая лезет к тебе целоваться?»

    Нанасу вновь стало стыдно. Но, в то же время, он почувствовал огромное облегчение: Сейд остался прежним, никто в него не вселялся.

    – Ладно, все, – буркнул он. – Легохонько! Веди давай, показывай, что ты там учуял.

    Сейд совсем по-человечески качнул головой и помчался вперед, вспарывая грудью сугробы. Вскоре неподалеку послышался его призывный лай. Нанас поправил сбитый с ноги снегоступ, подобрал дротик и лук и побрел по собачьему следу. Обогнув небольшую, поросшую кустарником ложбинку, он вышел на ровное место. Лес был здесь довольно редким, между невысокими кривоватыми березами имелось достаточно свободного места, чтобы видеть далеко вперед. Но далеко смотреть и не требовалось, Нанас заметил Сейда в паре десятков шагов от себя. Пес стоял возле большого бурого камня, как сперва показалось Нанасу. Выглянувшее из-за низких облаков красное рассветное солнце разбросало вокруг камня сочные алые блики. Однако подойдя ближе, он сразу понял, что в алый цвет снег окрасило вовсе не солнце. Это была кровь – яркая, свежая, еще слегка «дымящая» в морозном утреннем воздухе. Да и камень оказался вовсе не камнем. Перед Нанасом лежал лось – здоровенный, матерый самец. Голова сохатого с мощными гребнями рогов была запрокинута, словно в момент смерти зверь хотел в последний раз увидеть солнце.

    Еще издали Нанас понял и причину гибели лося – у того был распорот живот, и вывалившиеся в снег внутренности тоже «дымились» розовым в солнечном свете паром. Первой мыслью Нанаса было: «Сейд завалил сохатого?!..», но он тут же отбросил ее, прекрасно осознавая ее явную глупость.

    Подбежав ближе, он увидел, что у лося распорот не только живот; разодрана была вся грудина. Это казалось невероятным: огромный зверь был почти разорван напополам, словно куропатка, которую собрались потрошить! Именно разорван, а не разрезан – края длинной раны были неровными, лохматыми от обрывков волокон и жил. В воздухе стоял отчетливый запах свежего мяса и крови.

    Сейд застыл рядом с тушей в напряженной позе. Его взгляд, устремленный на хозяина, излучал тревогу и опасение. В нем сквозила отчетливая мысль: «Все это, конечно, ужасно и странно, но не вздумай устраивать очередной отдых с воплями и барахтаньем в снегу!» Нанас и сам понимал, что пора бы уже научиться держать себя в руках, но зарыться в снег и впрямь очень уж хотелось. Не стоило даже обращаться к мудрому нойду с просьбой погадать на костях или внутренностях (коих, кстати, имелось в избытке), чтобы узнать, кто сотворил это с несчастным животным. Вокруг туши сохатого снег был утоптан не только его копытами, но и огромными знакомыми лапами. Да и кто другой, кроме преследовавшего из чудовища, смог бы так легко и безжалостно расправиться с рогатым лесным великаном!

    И опять возникал все тот же вопрос: зачем?! За исключением кошмарной раны, тело сохатого было совершенно целым. Нанас отчетливо видел, что ужасный охотник даже не пытался полакомиться своей добычей. Убить лишь для того, чтобы убить? Это не укладывалось в сознании.

    Впрочем, поборов невольный приступ тошноты и приглядевшись внимательней, Нанас заметил, что не все лежавшие в подтаявшем снегу внутренности лося были совершенно нетронутыми. Один из обрывков кишки тянулся дальше мощных задних ног лося и заканчивался неким большим кровавым сгустком, с торчащей из него кривой палкой. Снова почувствовав знакомую дрожь в коленях, Нанас все же пошел туда, предчувствуя уже, что увиденное его не обрадует. Но то, что он увидел, подойдя к концу кишки, хоть и выглядело тошнотворно, сначала его попросту озадачило. Кишкой было пару раз обмотано, словно привязано к ней, большое лосиное сердце, в которое была воткнута свежесломанная березовая ветка!

    Нанас долго стоял и недоуменно хлопал глазами. Ему было понятно, что большеногое существо сделало это не случайно, но и смысл содеянного до него никак не доходил. Может, у чудовища существовал некий ритуал, который тот таким зловещим образом и исполнил? Может, и само убийство было всего лишь ритуальным? Но ритуал ведь тоже совершается не просто так, а для чего-то. Для чего был предназначен этот? Или... для кого?..

    Внезапно Нанас все понял. Это был не ритуал, это был знак! Перед ним, в растопленном под горячими внутренностями снегу лежало послание. И предназначалось оно ему, Нанасу! Протянувшаяся от лося кишка должна была означать оленью упряжь, сам лось был сейчас как бы его оленями. А сердце... Сердцем, конечно же, был он, Нанас. Березовая ветка могла изображать хорей, а могла говорить, что его ждет в недалеком будущем. Но почему именно сердце? Если чудовище считает его своим врагом, для его изображения оно могло бы выбрать менее благородный орган. Возможно, тут имелся более глубокий смысл. Тем более, о чем Нанас думал и ранее, если бы существо хотело его просто убить, то наверняка давно бы уже это сделало. А тут – пронзенное сердце... Будто его неведанный, отвратительный враг предупреждал его: «Я поражу тебя в самое сердце!» Да, так оно, видимо, и было. Но все равно оставалось совершенно непонятным, почему это все происходит. Почему за ним гонится большеногое чудовище? Зачем – тоже совсем непонятно, но уже вроде бы стало ясно, что вовсе не затем, чтобы убить, а если и убить, то не сразу; перед этим оно явно собиралось устроить ему нечто более ужасное.

    От кошмарных мыслей Нанаса отвлекли показавшиеся ему совершенно неуместными сейчас чавкающие звуки. Он обернулся к туше и увидел, что Сейд, вгрызаясь в сочащуюся кровью мякоть лосиного мяса, выдирает и жадно глотает большие куски. От этого зрелища Нанаса чуть было не вывернуло наизнанку. Он уже собрался накричать не верного друга, но вовремя остановился, сообразив, что пес поступает правильно. Неизвестно еще, попалось ли что-то в силки, да и охотиться здесь и сейчас у него совсем не было желания. А Сейд, конечно же, голоден – что ему вчерашняя куропатка?

    Самому Нанасу есть сейчас совершенно не хотелось, одна только мысль о еде вызывала новые рвотные позывы. Но, если напрячь остатки скукожившегося от страха разума, можно было предположить, что есть ему все же захочется, и, вероятно, совсем уже скоро. Поэтому непростительной глупостью было бы не воспользоваться подвернувшимся случаем. К сожалению, всю тушу сохатого ему было не унести, да и на нарты та никоим образом не поместится, но можно было взять хотя бы что-то.

    На всякий случай Нанас все же спросил увлеченного трапезой Сейда:

    – Он далеко? Ты его точно не чуешь?

    Пес издал в ответ полный сытого благодушия рык, который можно было понять однозначно: «Отвяжись и не валяй дурака – присоединяйся!»

    Нанас вздохнул и, вынув из ножен подарок небесного духа, принялся вырезать из туши сохатого наиболее удобные и хорошие куски.

    В качестве мешка пришлось приспособить лосиный желудок, из которого он предварительно вытряхнул содержимое, едва удержавшись, чтобы не добавить к ним содержимое своего. Поскольку у него были еще лук и дротик, оружие пришлось нести в одной руке, а другой волочить за собой по снегу этот окровавленный «мешок». Проверять с такой неудобной ношей силья он не стал, к тому же, нужда в зайце теперь отпала, а запас жил для новых петель у него был достаточным. Но один из силков оказался по пути, и он к нему все же свернул. Зайца в нем не было, но петлю Нанас все же свернул и сунул за пазуху.

    Вернувшись к месту ночлега и застав оленей живыми и бодрыми, мирно щиплющими отрытый из-под снега ягель, он почувствовал большое облегчение, даже слегка отступил вгрызшийся в душу страх. Но аппетита это все равно не прибавило, а поскольку пес и олени позаботились о своем пропитании сами, ничего его тут более не задерживало. К тому же, Нанас все-таки надеялся, что если они поедут достаточно быстро (Сейда он посадит с собой в кережу) и не будут делать остановок как можно дольше, то большеногое существо, какими бы ни были его ноги длинными, все же не сумеет догнать их очень уж скоро. Правда, в сознании все еще сидела противная мысль, что чудовище – это дух, а значит, как быстро от него не беги, все равно никуда не убежишь. Но имелась и еще одна мысль, совсем уже слабенькая – так, мыслишка, – что это не просто какой-то там дух, а бывший хозяин его замечательного ножа, и что он таким образом следит за исполнением своего повеления, а заодно тормошит Нанаса, не дает ему расслабиться. Что ж, это было самым меньшим из всех зол; ослушиваться воли небесного духа он в любом случае не собирался.