Елена Долгова - Маги и мошенники Страница 12

Лакомка встал и пошел, опустив голову и шаркая ногами. В женской спальне не было никого. Общий зал тоже почти опустел, только в углу ужинал вчерашний заезжий мулоторговец.

– Где Гирмунда?!

– Порскнула через заднюю дверь.

Хайни проворно выкатился во двор, оставив за спиной медлительного Лакомку. Длинная, щепастая, грубо сколоченная лестница оказалась приставленной к круглому отверстию чердака, в пыли двора смущенно почесывались куры. Ладер легко одолел полтора десятка скрипучих ступеней.

– Эй, что там?

Лакомка наконец выбрался наружу и едва не прыгал на месте от нетерпения.

– Э…

– Ну, что ты там увидел, разрази тебя святой Регинвальд?

– Заслони мои глаза золотуха, если я вижу там не…

Хайни почесал обрубок уха и густо покраснел – его белесые брови прямо-таки зазолотились на фоне багровой обветренной физиономии. Он еще раз оглядел открывшуюся картину.

Все пространство чердака занимала огромная копна сена. Колкие стебли люцерны перемежались высохшими, темно-синими венчиками васильков, смятыми одуванчиками, плоскими, сухими листьями подорожника. Копна подсыхающих трав шевелилась как живая. И не зря.

– Мессир Персиваль, – ласково щебетала Гирмунда, – вы такой доблестный рыцарь! С вас еще три марки.

Хайни скатился с лестницы и угрюмо побрел в гостиницу, Лакомка сменил его на наблюдательном посту у чердачного отверстия. Он некоторое время осуждающе покачивал головой в такт, потом присоединился к приятелю.

– Раззява. Ты ее просмотрел.

Хайни грустно вздохнул – мрачное растрепанное солнце висело над излучиной реки, казалось, оно комком разгневанного пламени собирается покарать город. Чистые и тревожные краски небесного огня опалили усталую землю. В умирающем дне наемнику почудилось нечто трагическое. Он неповоротливым разумом поискал подходящие слова, но не нашел и на всякий случай добавил:

– Я сам не лучше, тупая башка. Вот так благородные господа по праву благородства урезают наши доходы. Он предложил ей больше, чем мы. Три марки – цена девичьей добродетели! Ты знаешь, друг, что опечалило меня больше всего?

– Нет…

– Он даже не снял доспех.

– Ну, я просто так не сдамся! – внезапно рявкнул Хайни. – Должна же в этой дьявольской дыре найтись хоть одна девственница?

Он, сурово выпятив челюсть, зашагал вдоль чисто подметенной улицы.

Смеркалось. Возле лавки гончара, в кучке пыли, играла черепками худая некрасивая девочка лет восьми. Ее руки до самых локтей покрывали царапины.

– По-моему, подходит.

– Башка дырявая, это же младенец.

– Вот и хорошо. Вот и правильно.

Ладер подхватил девочку на руки.

– С нами пойдешь.

Девчонка, разинув треугольный ротик, неожиданно басисто заорала.

Ладер извлек из кошеля комочек жевательной смолы и засунул ей в рот.

– Молчи – героем будешь.

Дверь лачуги отворилась настежь.

– Соседи, на помощь! Жгут! Убивают!

Рослая бабища, видом вылитая фурия, вылетела наружу и ловко вцепилась в рыжую бороду Хайни Ладера. Тот вырвался, от неожиданности и боли уронив ребенка. Девчонка ловко приземлилась на ноги и что было сил ухватилась за материнский подол, продолжая реветь. Фурия в рваном чепце, выпятив могучую грудь и плотно сжимая сильные кулаки прачки, шла в бой. Наемники отступали. Шум стоял невообразимый, в нем слились бранные выкрики, обращения к святым угодникам, рев дочки гончара и уханье избиваемых смутьянов.

Друзья бежали. Прачка под неистовый хохот стражи преследовала их до самых городских ворот…

Лес за воротами мрачно шумел, почти совершенно стемнело, в зарослях горели огоньки звериных глаз.

– Хайни, Хайни, здесь кто-то есть.

– Не вижу.

– И я не вижу, я его слышу. Он дышит.

– Трузепой… – брякнул Ладер.

Туша медведя в кустах с заворочалась, с треском ломая ветви.

– Господи! Помилуй нас в прегрешениях наших!

Медведь чихнул, у Лакомки не выдержали нервы, он бросился в темноту, но, кажется, убежал не далеко, Ладер услышал звук падения тяжелого тела.

– Эй, друг, ты жив?

– …

– Не богохульствуй. Медведь тебя не задрал?

– Это не медведь.

Ладер подпалил сухую ветку. В траве ворочалось существо.

– Это женщина, бродяжка.

Наемник, ругаясь, сгреб сухие ветви в кучу и разжег костер. Круг света и треск огня внушали уверенность.

– Дождемся утра. Садись с нами, женщина. Я благодарю святого Иоанна, что ты не Трузепой.

Толстая, белесая девица растянула в улыбке толстые губы, обнажив нехватку переднего резца.

Они так и просидели до утра. Трузепой так и не появился. Девица-перестарок оказалась дочерью покойного лесника из соседнего графства. Вопрос о ее девственности даже не поднимался. Озлобившийся на весь свет Лакомка мастерил незаконченный арбалет.

– В конце концов. – заявил он Ладеру. – попытка не пытка. Пускай деваха рискнет, я не против.

Девушка, говорившая лишь на своем местном диалекте, едва ли наполовину понимала, о чем речь. Она кивала и глупо улыбалась. Ладер подавил угрызения совести.

– Красавица страшна как смертный грех, сирота и наверняка не девственна. Ее никто не хватится. Быть может, мы вообще совершаем благо. Лучше геройски помереть, чем под ореховым кустом тешить по дешевке негодяев.

Лакомка вздохнул.

– Отведем ее к отцу Медардусу, скажем, мол, вызвалась на подвиг чистая дева. А там – как получится, Главное, попасть в кладовку с реликвиями.

Они печально помолчали. Девушка что-то лопотала.

– Как хоть тебя зовут-то?

– Ханна.

– Это имя, созданное для славы. – заявил расхрабрившийся Хайни Ладер.

К утру погасли в кустах огоньки звериных глаз…

Итак, еще одна история близилась к закономерному финалу.

Занималось теплое утро. Широкое поле, простиравшееся по обе стороны ручья, от опушки леса до самых стен монастыря, заполнила редкая, но пестрая толпа – горожане собрались получить удовольствие от редкостного зрелища. Ждали долго, трава успела высохнуть от росы, когда наконец в пыли дороги показалась двуконная повозка. Девушка в белой рубашке девственницы неловкой грудой сидела на тележке, держа на коленях узелок. При виде ее высокий худой рыцарь, в искусной работы кольчуге, но без шлема, мрачно покачал седой головой:

– Медвежья охота – не женское дело, если, конечно, Трузепой – зверь. Если же он дьявол, то изгнание бесов – честное дело монаха.

Крестьянка неловко спрыгнула с телеги, прихватив с собою узелок. Настоятель печально посмотрел на нее, а потом жестом поманил подойти поближе:

– Дочь моя, пожалей свою молодость, ложная гордость – великий грех, еще не поздно удалиться, ты уверена что… обладаешь качеством, в первую очередь необходимым для этого подвига?

– Обладаю, швятой отец, – прошепелявила претендентка.

Монах отступил, в досаде закусив губу.

– Призываю в свидетели святого Регинвальда, нет здесь вины моей, ибо сделал я все, что мог…

И замерли в печали сердца людей, словно холодный ветер прогудел-пролетел над полем, губя радость и сметая надежду. И заплакали дети и старухи вытерли слезу. Монахи опустили капюшоны на глаза, насупились мужчины и поджали губы расстроенные женщины.

Девушка, одернув рубаху, широкими, почти мужскими шагами двинулась в сторону леса. Люди замерли, выжидая. Низкий зловещий рык, то ли дьявольский, то ли звериный, заставил затрепетать листву на деревьях и сердца людей.

Ханна Поэтерская остановилась, неспешно развязала узел и вытащила грубо сделанный самострел. Кусты по ту сторону ручья раздвинулись и показался косматый Трузепой. Туша его в полтора раза превосходила обычные медвежьи размеры, маленькие красноватые глазки сверкали злобой и умом. Горожане ахнули, самые благочестивые молились, самые трусливые проталкивались сквозь ряды назад, чтобы от греха подальше бежать.

Крестьянка, вращая ворот, натянула тетиву, наложила охотничий болт и вскинула арбалет.

Медведь взревел и пошел вперед, протянув к девушке длинные когтистые лапы, словно хотел сгрести ее в объятья.

– Убей медведя, Ханна! Рази насмерть за мою Катерину! – звонко, со слезами в голосе, закричала безвестная женщина в толпе.

– Стреляли уже… – угрюмо ответил ей кто-то. – У него шкура словно железная.

Болт, сорвавшись с тетивы, полетел в цель. Быть может, слава лесника не была пустым звуком, или вмешался случай – покровитель сирот, или и впрямь над толпой людей, полем, лугом и ручьем пролетело в этот миг дуновение божественного чуда, но стрела легко поразила медведя.

Она вонзилась прямо в налитый кровью глаз.

Все свершилось быстро и с простотой обыденности. Зверь взревел и завалился – сначала набок, а потом ничком, уткнул треугольную морду в траву и затих…

И молчала толпа. А потом ахнула, взорвалась криками – и безумие ликования охватило людей.

– Слава чистой деве Поэтера!

Девушка вперевалку подошла к настоятелю, вытирая пыльную щеку. Хайни Ладер искоса посмотрел на ее силуэт – она больше не казалась грузной, гордо неся статное тело крестьянки.