1938: Москва (СИ) - Богданов Сергей Страница 12

Серебров не стал тратить время на церемонии, расстегнул хлястик на бедре и пряжку и просто отдал весь боевой пояс «самураю», получив взамен жетон.

— Прошу, товарищи

Сели за столик. Обслуга начала свою плавную и ненавязчивую суету. Серебров повел глазами направо — плотный господин в зеленом пехотном мундире, воротник-стойка обтягивает смугло-медную шею, сверху сизо обритая голова, а по бокам на плечах — узкие контрпогончики со звездочками подполковника Императорской армии. Меч с обвязанной рукоятью покоится на специальной стойке. Напротив — две очаровательных дамы — одна в персиковом кимоно с птицей Хо, а вторая, постарше — в темно-синем, с ростками бамбука. Курода покосился на подполковника и свои нашивки поручика Воздушного Флота.

Слева, за низкими ширмами столик занят одинаковыми, как болты, черноголовыми коммерсантами. Судя по сдержанному смеху и частым «кампай!» шестерка начала отмечать деловые успехи и к вечеру должна была надрызгаться до желанной нирваны, распущенных галстуков и расстегнутых рубашек.

Дальше сидели типичные немцы, с сосредоточенными лицами пробующие восточную экзотику.

Принесли первую перемену — удивительные съедобные цветы, узорами выложенные на деревянной дощечке. Серебров внутренне вздохнул «Опять икебана…».

Курода налил по плоским чашечкам не теплое нихонсю, а вязкую как глицерин «Московскую» из индевеющей бутылки.

— Вы — хозяин, Гиниро-сан, вам и говорить тост

— Тогда я поднимаю его за безбрежное небо и всех его воинов.

Водка покатилась вниз шариком ледяного огня. Хороша, чертовка! Так-с, что это у нас такое, похожее на германский триколор?

Японец совершенно не аристократически шмыгнул, прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Оценил, потянулся палочками к закуске, разжевал кусочек черт-те знает чего, красно-оранжевого с белым.

— Великолепно! В части напитков русская культура бьет и нашу, и китайскую, и французскую. Но я почтительно напоминаю вам о вашей биографии, Гиниро-сан.

Серебров, кивнул, жуя и освежая в уме одну из давно заготовленных «официальных» версий.

— Что же, если пожелаете… Я родился где-то между Новониколаевском и Иркутском, в вагоне. Точно не известно, мать ехала вместе с отцом на место его службы. Так что с рождения на ходу… Крещен был во время остановки на каком-то полустанке, который никто не помнит.

Поручик кивнул: — Да, это очень символично

— Отец был тяжело ранен, когда вел свою роту в атаку под Мукденом. Немного оправившись, вернулся в Иркутск. У меня родились брат и сестра, но брат умер от скарлатины во младенчестве. Здоровье отца было подорвано ранением, и через полтора года он умер

Японец скорбно опустил глаза.

— Потом все как у всех — денег не хватало, мать давала частные уроки, я начал учился в реальном в Иркутске. Началась Великая война. Я, помнится, все горевал, что без меня немца побьют, хотел накинуть себе возраст и сбежать на фронт. Как же… После того, как наступил треклятый семнадцатый год реальное мое накрылось — заморозились и лопнули трубы, здание пришло в полную непригодность, да и учителя всё: кто сбежал, кто воевать, кого-то под горячую руку расхлопали. Взял меня к себе в депо учеником инженер Степанов. Паровозы я изучал в процессе ремонта, потом автомобили, но опять недолго музыка играла. Я такого бардака разве что в Америке видел… Утром власть одна, к вечеру уже другая, а ночью такая сволочь заправляет, что диву даешься.

Серебров поводил палочками над дощечкой-цветником, решил, закинул в рот что-то бело-розовое с ярко-зелеными полосками. Рыба сырая, аж хрустит и сдобрена японским огненным васаби… Ну да ничего, в Китае вон и лягушками баловался. Прожевал, продолжил:

— Потом в девятнадцатом году имел дурость записаться добровольцем. Били красных, потом бегали от них, потом снова били, потом снова бегали. В основном вдоль железной дороги и немного по тайге. Дослужился аж до зауряд-прапорщика, что неудивительно — у нас и полковники в штыковую ходили. Удалось переправить родных во Владивосток, под ваше, японское крылышко. Потом, как все посыпалось, еле успел отправить их кружным путем в Харбин. Поучаствовал в дэвээровской трагикомедии в двадцать втором. Еле успел сам выскочить и успеть на поезд, потерял родных — снова свиделись только в двадцать третьем в Харбине.

Принесли суп в маленьких чашечках. Курода взял плоскую ложечку, отхлебнул, почмокал, хмыкнул и принялся за свою плошку. Серебров тоже попробовал — ничего, вроде ухи, как ее варят на Гавайях, только жидковата

— Ну а дальше — не слаще. В двадцать шестом, я тогда автомобили чинил в Харбине, «вторая испанка» прибрала всех моих. Схоронил. Сам заболел, думал концы отдам, но не умер. Оклемался, уехал из Харбина в Чанша, там, в немецкой колонии, немного покрутился, вроде начало налаживаться. Как на грех, в Китае в двадцать восьмом началась совсем серьезная заваруха. Снимал я в Чанша комнату у одного немца в доме — помог ему с семьей через Гирин попасть в Советскую Россию, чтобы добраться до Германии, только они тут осели, в Москве, сын уже летчиком стал. Мне напоследок этот немец помог, он замолвил словечко — устроился я механиком в авиаэскадрилью у Чжан Цзолиня, «старого маршала».

В душе все скребло, хотел в Россию вернуться, но как харбинские газеты ни почитаешь… понимаешь, что не вернешься никогда.

От старого маршала меня переманил Клод Шайо, к «Леопардам» в добровольческую эскадрилью, механиком. Я механик, рожа в масле, кажется, что никакой из меня летун. Но там же первый раз в воздух пришлось подняться — стрелком. У папы Клода было правило: летают все, воюют все, деньги делят все.

Серебров разлил по чашечкам водку и поднял ее.

— Раз уж разговор коснулся первого полета, предлагаю тост. За те крылья, что держат нас в небе, за двигатель, что несет нас вперед, за пулеметы, приносящие смерть и славу и тех, кто ждет нас на земле. До дна!

Японец кивал, улыбнулся и забросил водку в рот как заправский русский выпивоха.

— Попробуйте вот это, Гиниро-сан, это очень хорошо гармонирует с водкой… — указывая на что-то, похожее на стопку маленьких, с пятак, блинчиков.

— Действительно… Ну-с, оторвался я от земли сам в том же двадцать восьмом. Возил харч и бензин на старом «авро». Потом папашу, старого маршала Чжана, взорвали, пришел молодой маршал Чжан Сюэлян. Выплаты «Леопардам» сразу вполовину урезали — казна пустая, папашин министр повесился, а денег, кроме китайских фантиков, как таковых нет. Дотянули, и, как контракт кончился, ушли в Шанхай. Полгода сидели на месте, зарабатывали конвоями. Клод брал оплату и откладывал деньги команды в основном наличными, в долларах, думали проскочим. А тут в Америке «черный вторник», началась заваруха. Федеральный доллар фьють — и стал такой же фантик, как и китайские бумажки. Хорошо были подкожные запасы, в йенах и фунтах. Купили на все бензина, погрузились в цеппелин и пошли через океан — Клод был уверен, что в САСШ начнется война.

Успели как раз к первой крупной войне — в Индустриальные штаты. Шайо натаскал всех, кто остался и кому здоровье позволяло летать. Там я получил я свой первый самолет в аренду, древний с раздолбанным двигателем Кёртисс-Райт J1. Никогда не думал, что у них будет следующая машина — «Фьюри», уж больно убогий у нее «папа» был. Нас тогда крепко прижал один наемник-англичанин. Но тогда я получил первые нашивки и немного разбогател, сбил за несколько вылетов троих, потом еще двоих в одном бою. Ас. Когда все закончилось — семь сбитых, двенадцать тысяч мексиканских долларов и три тысячи за голову одного жулика в Аппалачии.

Здесь уже новая Россия, на Аляске к тому времени уже Белороссия вовсю началась. Тогда же я и планы начал строить. Купил со свалки два «Гладиатора» — он, кстати, и у вас по лицензии выпускался, раскоряка такая, один из последних полуторапланов классической схемы. Была у меня еще и одна заначка — упер, грешен, и заныкал хороший двигатель в свое время.

Клода Шайо в тридцать первом удар хватил, рука и нога отнялись, он спился в момент, «Леопарды» развалились. Все кто мог — расхватали все что можно, растащили по частям. Мне достались три «зефира» и один «текс-кольт» калибра.40 с боекомплектами.