Юрий Корчевский - Пушкарь Страница 12

– Так сейчас-то мне что – идти людей лечить или пушкой заниматься?

– Пойди по другим башням, у нас еще четыре пушки есть, да пушкарей, вишь, не осталось. Для нас сейчас важнее огненный бой, не удержим без него город.

Распорядившись выделить мне еще полдюжины ополченцев, воевода быстрым шагом двинулся к воротам, а я в окружении Прохора и преданных мне ополченцев пошел к другой башне. Картина здесь была почти такая же, как и в первой башне. Лежали убитые стрелами ратники, и стояла пушка. Если тюфяк стрелял дробом, то пушка стреляла ядрами – каменными, чугунными, свинцовыми. Ядра лежали аккуратными пирамидами недалеко от пушки, вероятно, ребятам не повезло – успели выстрелить всего несколько раз. Мы зарядили пушку, попутно я объяснял мужикам, кто и что будет делать – кто будет сыпать порох, кто заталкивать в ствол пыж, ядро. Я оставил за собой самое ответственное – прицеливание и поджигание заряда. Наконец пушка оказалась готова к выстрелу. Времени на ее зарядку ушло больше, чем на тюфяк, так как ствол оказался длинным и кидать туда, как в тюфяк, дроб рукой не получалось. Я стал в раздумье: опробовать, пальнув по татарам, – а вдруг разворошу этот осиный улей? Или погодить? А, пальну, хоть опробую пушку. Я попробовал навести бронзовый ствол по шатру, взял в руки тлеющий прут, мужики в испуге отбежали в стороны. Поджег, мучительно прошли несколько секунд, и грянул выстрел. Колеса у пушки были закреплены деревянными клиньями, поэтому она только сильно подпрыгнула, но назад от отдачи не покатилась. Ядро попало в шатер, чему я и сам удивился, однако дуракам, пьяницам и начинающим бывает и везет. От шатра врассыпную кинулись татары, кто на своих двоих, кто запрыгнув на лошадь. В стане поднялась паника, в сторону города принялись метать стрелы, но ввиду дальнего расстояния большого вреда не причинив. В дальнейшем оказалось, что этим ядром был ранен предводитель татар – ему оторвало ногу ниже колена. Об этом поведал захваченный через три дня в плен татарин. Больше в этот день атак не было, я успел обойти все башни, где стояли тюфяки и пушки, зарядил их и направил на опасные направления. Возле каждой пушки оставались по несколько человек, следить, чтобы не гас костерок и прут был раскаленным.

В городе была беготня, обстрела не было, женщины шли проведать своих, несли продукты, воду, брели от стен раненые. Я снова пошел к своему «госпиталю». Кое-кто был уже перевязан, человек десять ждали моей помощи. Снова обработка ран, наложение швов, перевязки, шинирование рук и ног. Когда раненые кончились, сил радоваться уже не было. Я наказал Прохору разбудить меня в случае чего, лег на лавку рядом со столом и провалился в сон.

Проснулся от радостных криков на улице – оказалось, проспал я до утра, а ночью татары ушли, оставив вокруг города выжженные пятна от костров и обглоданные кости съеденных овец и лошадей. Воевода осторожно через чуть приоткрытые ворота выпустил небольшие разъезды в разные стороны – разведать, куда делись нечистые, может, за ближайшим леском хоронятся. Разъезды вернулись ни с чем, в полдня пути татар не было нигде. За этот день я успел обмыться, хорошо покушал и валялся в полудреме в своей комнате.

Осторожно постучав, в комнату вошел Проша. За прошедшие дни татарского нападения мы сблизились – он помогал в работе с ранеными, не убоявшись крови и мучений, в эпизоде с тюфяком не бросил позорно, стоял рядом со мной, при стрельбе только закрывал глаза и мелко крестился.

– Барин! – Во как авторитет-то мой вырос. – Там к тебе раненые пришли, ну кому ты помощь оказывал ране. Ты ж сам велел.

Сам виноват, подзабыл!

Бегло осмотрев раненых, нашел их состояние хорошим. Жизнь продолжалась, и я пошел на торг покупать себе одежду взамен безнадежно испорченной кровью и изодранной. На меня на торгу оглядывались, встречные здоровались уважительно, похоже, я становился личностью популярной. Я приобрел несколько рубашек, причем одну купец в знак особого расположения подарил, отказавшись брать деньги. Еще я приобрел несколько аршин льна и здоровый кусок тонкой кожи, задумав сделать что-то вроде передников и врачебного костюма – для таких передряг, как эта, будет в самый раз. Ночь прошла спокойно, даже снов не видел.

Глава 4

После полудня из леса стройной колонной показалась дружина касимовского боярина. Сверкали на солнце шлемы, тускло, как рыбья чешуя, переливались кольчуги, остро сияли наточенные наконечники копий. По четыре в ряд покачивались в седлах воины, пыль скрывала задние ряды, но даже видимая часть внушала уважение. Впереди в ярко-синем плаще, на белом мерине гордо восседал мой ровесник. Был он сух, русая бородка обрамляла узкое лицо, ветерок трепал длинные волосы, кольчуга была отделана посеребренными зерцалами, к задней луке богато отделанного бархатом седла был приторочен щит.

Ворота городка распахнулись, и толпа народа, и как только так быстро прознали и собрались, вышла навстречу. Встретились, боярин легко спрыгнул с коня, поклонился народу:

– Здрасте, други мои. Рад вас видеть в добром здравии!

Толпа радостно приветствовала боярина. Я заподозрил, что больше радуются возвращению воинства, ведь без малого городок чуть не удержали. Боярин отломил хлеб-соль, и колонна, сопровождаемая женщинами и детьми, медленно втянулась в город. Большого интереса к начальству я не испытывал никогда, поэтому отправился к себе. Сегодня должны были хоронить погибших, число их было велико – три дюжины из дружины и больше полусотни ополченцев. В каких-то избах радовались победе, где-то оплакивали павших.

Вместе с челядью во главе с Игнатом Лукичом мы пошли на погост, располагавшийся на высоком речном берегу, в полуверсте от города. Проводить в последний путь павших собралось очень много, наверное, полгорода. Священник нараспев начал читать молебен, служки замахали кадилами. Под плач и крики вдов и сирот, горькие рыдания ближней родни погибших похоронили. Для многих, если не для всех, это обозначало конец сытой жизни, ведь мужчина в доме – добытчик, кормилец. Женщина не может рубить деревья, пахать пашню, охотиться на зверя. Многие занятия требуют мужской силы, ловкости, умения обращаться с оружием и инструментами. В чисто патриархальном обществе быт женщины был строго ограничен рамками церковных и общинных устоев.

После молчаливого возвращения домой Игнат Лукич устроил поминки по павшим. Все молча выпили – кто вина, кто хлебного вина, помянули тех, кого знали. Игнат Лукич произнес заупокойную речь:

– Вы не побоялись сильного и злого врага. Не пожалели живот свой за веру русскую, детей и жен, охраняли город от басурман. Спите спокойно, други!